Борис Изюмский - Призвание
Из открытого окна квартиры Волиных донеслись звуки рояля, к клавишам прикасались сильные, чуткие руки. И звуки музыки Чайковского, которую узнаешь всегда, полились серебристым потоком по саду, залили его, казалось, перебирали трепещущие листья деревьев.
— Валюша играет, — с гордостью сказал Борис Петрович и стал чуть заметно покачиваться в такт музыке.
…Анна Васильевна шла домой в приподнятом настроении. Она была переполнена мыслями, вызванными разговором в саду. Думала теперь уже беззлобно о Борисе Балашове: «Невоспитанный мальчишка… Но мы сделаем тебя хорошим человеком. Я была обидчивой барышней, а не серьезным воспитателем… Работать, работать, не покладая рук, не унывая!
Есть величайшее наслаждение в том, чтобы побороть плохое, проверить свои силы на самом трудном, искать именно это трудное. Вот и труден мой класс, а люблю его. Мы любим ведь не только потому, что хороший, а и потому, что хотим сделать хорошим… Мать не думает о сыне, достоин ли он ее чувств. И часто, именно к самому „неудачному“ обращены ее заботы и тревоги…»
Немногим более года работала Анна Васильевна в школе, а уже срослась с ней. Все было дорого здесь: и покрытый зеленым сукном стол в учительской, а на нем бюст Горького с надписью «Любимой школе от выпускников», и большой глобус на окне у Якова Яковлевича, и встречи с товарищами, родителями. А главное — дети.
Это был родной дом, семья, где каждый день обещал новую радость.
Анна Васильевна представила, как завтра непринужденно войдет в девятый класс и с увлечением начнет урок. Эта картина так ясно возникла перед нею, была ей так приятна, что она даже тихонько запела любимую с детства песенку о весёлом ветре и в такт ритму пошла быстрее.
* * *Проводив Анну Васильевну, Волин, еще немного побыл с внуком, уложил его в кровать, рассказал сказку и, наконец, ушел к себе в кабинет.
Там, подсев к письменному столу, он зажег настольную лампу и открыл тетрадь. Надо было продумать логику завтрашнего урока, ту цепь мыслей, что приучает детей к самостоятельному выводу.
Эта работа приносила Волину особенно большое удовольствие. Закончив ее, Борис Петрович решил написать письмо в редакцию местной газеты. На днях в ней была помещена статья, в которой некий добрый дядя, из числа любителей благотворительности за чужой счет, рассказывал душещипательную историю пятнадцатилетнего Эдика Ч. из соседней школы. Эдик, «из-за отсутствия индивидуального подхода», имел, оказывается, восемь двоек, потому что классный руководитель (тут уж следовала полная фамилия, — пощады нет!), «проявил бездушие и формализм».
Борис Петрович знал этого классного руководителя как добросовестного человека, знал случайно и лодыря Эдика Чистякова — и ясно представлял себе его победоносный вид при чтении статьи, шельмующей учителя. Борис Петрович мог предугадать ее последствия: директора шестнадцатой школы начнут осаждать те мамы, что слепо влюблены в своих детей; они будут требовать пересмотра оценок; сподвижники Эдика постараются распространить статью по всем школам города, а сам Эдик, чувствуя такую мощную поддержку, развернется к десятому классу во всю красу.
Борис Петрович откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза. «Индивидуальный подход! — этим понятием начинают спекулировать, извращать, представляя его как требование возиться с отдельной личностью. Да, к детям надо проявлять чуткость, знать их интересы, внутренний мир. Да, я за индивидуальный подход, но это не значит, что во имя его я к Ване буду предъявлять одни требования, а к Эдику — совершенно иные, в своем принципе нарушающие интересы коллектива…»
Часы в столовой размеренно пробили одиннадцать. Борис Петрович подошел к окну, открыл его. Помигивали звезды. Временами по верхушкам деревьев пробегал осенний ветер, и тогда, казалось, сад ворочается, готовясь ко сну.
«Наша педагогика — это не педагогика уговаривания и ухаживания за Эдиком Ч. Не упуская его из поля зрения, надо пуще всего заботиться о коллективе, в котором он находится. Потому что только в коллективе расцветает личность».
Борис Петрович снова подсел к столу. Он еще не написал ни строчки, но знал, как только продумает все, уяснит для себя, — слова польются легко и свободно.
«Вы не думайте, что я — противник критики учителя и пекусь о чести мундира, — мысленно продолжал он спор с кем-то, — нет, нет, я за самую нелицеприятную критику его на педсовете, на партийном собрании, в кругу взрослых… Но так же, как в армии старший начальник не сделает замечания младшему в присутствии подчиненных, так нельзя допускать и статейки, подобные вашей, и непочтительные разговоры в семье, в присутствии детей, об их учителях — это нам дорого потом обходится».
Он стал писать: «Порой бывает в семье так: „добрый“ папа, на все дающий разрешение сыну, которого он видит несколько часов в неделю, и „вредная“ мама, не позволяющая ничего лишнего. Легко быть добрым, не обременяя себя».
Через полчаса письмо было готово.
На веранде послышались шаги — возвратился муж Вали.
Борис Петрович вспомнил Анну Васильевну, как она тихонько, словно притаившись, сидела несколько часов назад в саду и слушала его. Было много подкупающего в синеве ее глаз, золотистом ореоле белокурых волос, общем впечатлении юности, безыскусственности. Борис Петрович подумал: «Она смело преодолевает робость, присущую неопытным учительницам в начале их пути, в ней есть внутреннее бесстрашие, та благородная искорка творчества, то упорство, серьезность, что принесут, в конце концов, успех. Хорошо, что Анна Васильевна попала в нашу школьную семью» Он встал, подошел к книжному шкафу.
Приоткрыла дверь жена.
— Боренька, ужинать, — позвала она.
— Сейчас, сейчас. — Борис Петрович снял с полки и положил на столик у кровати книгу Флобера в подлиннике.
— Папа, мы ждем, — раздался голос Вали.
Он вышел в столовую.
ГЛАВА VIII
Почти в каждой школе есть свой «трудный класс», о котором больше всего говорят в учительской, на комитете и в учкоме.
От случайного ли подбора, оттого ли, что стал этот класс притчей во языцех и увлекся своей ролью, но о нем только и слышно: «Ну и класс!», «В небезызвестном классе…»
Такой «знаменитостью» школы в прошлом году был шестой «Б».
По успеваемости он шел впереди всех, — преподаватели только диву давались, так легко там усваивали новое, — но зато если в шестом «Б» исчезала тряпка для доски — ищи ее на лампочке у потолка, если сорван урок ботаники — то это произошло обязательно в шестом «Б».
За год работы с этим классом Рудиной удалось сплотить его. Стала меркнуть его дурная слава, все реже говорили, теперь уже о 7 «Б» на педсоветах, и Анна Васильевна могла сейчас главным предметом своих забот сделать таких, казалось бы, благополучных учеников, как Алеша Пронин.
Он беспокоил ее потому, что мог учиться лучше, чем учился, но дома, предоставленный самому себе, уроков почти не готовил и перебивался с тройки на четверку.
Мать Алеши умерла, тетка, на попечении которой находился мальчик, была слабовольна, а отец — главный инженер завода — дневник не подписывал, в школу не являлся и даже прислал Анне Васильевне записку в незаклеенном конверте: «Удивляюсь вашим претензиям. Я занят с утра до ночи большим государственным делом, а ваша обязанность — воспитывать моего сына. На меня не рассчитывайте и справляйтесь сами».
Анна Васильевна пошла в партийный комитет завода. Ее принял пожилой худощавый мужчина с высоким, изрезанным морщинами лбом.
— Мне нужен секретарь партбюро завода, — решительно заявила Анна Васильевна.
— Это я, — приветливо посмотрел на посетительницу секретарь и протянул руку — Васильев.
Она сразу понравилась секретарю. При внешней своей хрупкости, девушка, видно, была с характером.
Анна Васильевна, немного торопясь, начала возмущенно рассказывать о нерадивом отце:
— Вот прочтите, — протянула она записку Пронина.
— Это хорошо, что вы пришли к нам, — прочитав записку, сказал Васильев. — Мы поможем коммунисту Пронину понять свои родительские обязанности.
…Пронина он вызвал во время обеденного перерыва. Инженер вошел, торопливо пряча блокнот в карман. Пожав руку Пронина и предложив ему сесть, секретарь спросил с недоумением: — Что это вы, Степан Афанасьевич, сына своего забросили?
Он смотрел на Пронина внимательными, немного усталыми глазами, и Пронину стало неловко перед этим человеком, которого он очень уважал за прямоту и честность. «Сколько дел у него, а вот обо мне заботится», — подумал он.
— Без аркана не желаете в школу являться? — спросил Васильев. — Ко мне сегодня учительница вашего сына приходила… Нехорошо получается, Степан Афанасьевич.
— Приходить жаловаться у нее есть время? — возмущенно воскликнул инженер и взъерошил черные жесткие волосы. — А заняться воспитанием — подмогу просит! Я никого не прошу за меня новый цех пустить! Так пусть же они моего сына воспитывают!
