Олег Селянкин - Вперед,гвардия
Но по всем этажам снова раздался сигнал боевой тревоги. Ольга убежала в санчасть, приготовила носилки, ещё раз проверила содержимое сумки. За окном уже металось красноватое зарево, доносились приглушенные голоса, а она одна сидела праздно, сложив руки на коленях.
У катеров, освещённых искусственным пожаром, стояли Голованов, Ясенев и Норкин. Адмирал неторопливо подошел к ящикам, придирчиво проверил работу матросов и хмыкнул что-то неопределенное.
— Слушаю вас, — сказал Норкин.
Голованов повернул к нему лицо, посмотрел так, словно впервые увидел его, и ответил:
— Ничего.
Норкин, заподозрив неладное, стал придирчиво смотреть за матросами.
Матросы молча забрасывали огонь песком, плетеными матами, и он быстро гас, обдавая людей клубами вонючего черного дыма. Так же умело заделали и пробоины.
Да это и понятно: учение было обычным, а матросы хотели блеснуть перед адмиралом. «Полный порядок», — пбдумал Норкин и украдкой облегченно вздохнул.
— Пойдем к тебе, — наконец сказал адмирал. Когда вошли в комнату, Норкин торопливо смахнул со стола табачные крошки, выдвинул из угла вторую табуретку для Ясенева.
— А сам так и будешь свечкой стоять над душой? — усмехнулся Голованов, расстегивая шинель и снимая фуражку. — Садись на чем стоишь. Разговор длинный будет.
Михаил сел на кровать. Его смущали и это неурочное появление начальства и бедность своего жилища. Кровать с облезлой погнутой спинкой, колченогий стол и две табуретки — вся эта обстановка почему-то раньше не казалась такой убогой. Со стыда хоть сквозь землю проваливайся!
— Дела у тебя прилично идут, — сказал Голованов так спокойно, будто продолжал беседу. — Мы с Ясеневым знаем все, и кляуз не бойся.
Норкин встрепенулся и взглянул на адмирала.
— Чего уставился? Семенов жалуется. Закоптил ты у него территорию, — усмехнулся Голованов. — Мы его рапорт в долгий ящик засунем… Все это хорошо, а вот с гильзами… Зачем собираете?
Норкин опять насупился. Его не удивила жалоба Семёнова, а гильзы — совсем другое дело. О них знали только свои. Кто же проболтался? Или нарочно сказал?
— Ты, Михаил, о другом сейчас думай, — вмешался Ясенев. Он старательно разминал пальцами папиросу и не смотрел на Норкина. — Зачем собирал — нам ясно, и не об этом сейчас разговор… В какое положение ты нас с командиром бригады поставил, а?
Ушли Голованов и Ясенев, а Норкин все сидел на койке и думал. Чертовски неприятно, когда тебя уличат в нехорошем поступке! Дернула же нелегкая связаться с этими растреклятыми гильзами, чтоб им ни дна ни покрышки!.. Хорошо хоть, что ещё есть возможность вывернуться…
Ох, тяжела ты, шапка комдива, тяжела…
Гильзы, разумеется, пришлось сдать. Те же матросы, что собирали их на полях недавних битв, теперь, ругая господа бога и его родню, швыряли латунные цилиндры в кузов машины. Только Карпенко не пытался скрыть своей радости. При встрече с Норкиным он чуть заметно усмехался одними глазами, а в разговоре с офицерами, к месту и не к месту, напоминал о том, что выдвижение молодежи дело хорошее, но и опасное. За этими «выдвиженцами» глаза да глазки нужны! Зазеваешься — таких дров наломают, что за всю жизнь не спалишь.
Больше всех переживали Чернышёв и Норкин. И если Василий Никитич страдал от того, что гильзы пришлось «отдать дяде», то Михаила мучило другое. Буквально на второй день после того, как была сдана последняя злополучная гильза, на совещании командного состава бригады один из офицеров посоветовал всем брать пример «с части товарища Норкина», где родилось новое, хорошее начинание. Михаил от неожиданности до того растерялся, что не заметил, как фуражка упала с его колен. Селиванов, сидевший рядом, удивленно взглянул на него, пожал плечами, поднял фуражку и оставил ее у себя. «Что делать? — думал Норкин, стискивая руками колени. — Сознаться?» Он посмотрел на Ясенева. Капитан второго ранга улыбнулся и предостерегающе постучал пальцем по столу. Михаил понял, что они с Головановым оберегают его авторитет. Стало невыносимо стыдно.
Еле дождавшись конца совещания, Норкин, как по сигналу боевой тревоги, выскочил на улицу. Затемненный город, казалось, спал. Из невидимого репродуктора лился спокойный голос диктора, читавшего сводку Совинформ-бюро. Подняв воротник шинели, быстро шагал Норкин по запорошенному снегом тротуару. Селиванов и Гридин еле поспевали за ним.
— Черт длинноногий! — ворчал Селиванов.
И вдруг, заскрипев тормозами, рядом с Норкиным остановился «зис». Отворилась дверца, из машины высунулся Ясенев и сказал:
— Понял, Миша, почем фунт лиха?
Глава вторая
ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ТРИ
1Капитан первого ранга Семёнов, начальник тыла бригады, стоял у всех поперек горла. Вечно хмурый, он в сопровождении неизменного адъютанта «Щурки», поседевшего на военной службе, появлялся в самое неподходящее для визитов время, придирчиво рассматривал все и брюзжал, брюзжал без конца. Критиковал существующие порядки и расхваливал прошлое, иногда бросая через плечо:
— Шурка, помнишь?
— Так точно, было! — следовал неизбежный ответ.
Дело, конечно, заключалось не только в этом нудном брюзжании. После назначения Семенова начальником тыла прошло более шести месяцев. Много раз за это время с ним беседовали Голованов, Ясенев, члены партийной комиссии, но ни характер его, ни взгляды не изменились к лучшему. Он по-прежнему не хотел считаться с мнением сослуживцев, по-прежнему донимал своих подчиненных оперативками и — что ещё хуже — считал себя кровно обиженным и свое новое назначение рассматривал как незаслуженное оскорбление. Все это сказывалось на его обращении с людьми. Стоило какому-либо офицеру появиться у него в управлении с заявкой или требованием, как Семёнов немедленно вызывал его к себе в кабинет, бегло просматривал предъявленную бумагу, брал красный карандаш и безжалостно вычеркивал половину цифр. Часто бывало и так, что под сокращение попадало самое необходимое, без чего катера не могли жить. Увещевания и мольбы не помогали.
— Кому очки втираешь? — обычно гремел Семёнов. — Тебя ещё мать не родила, когда я все тонкости познал!
Оставался единственный выход: обратиться с жалобой к Голованову или Ясеневу. После этого, разумеется, со складов выдавалось все требуемое. Казалось бы, здесь можно и поставить точку: вопрос разрешен, справедливость восторжествовала. Но теперь офицера, который писал жалобу, Семёнов считал своим личным врагом. Семёнов был с ним изысканно вежлив, обходителен и под различными предлогами старался ничего ему не дать.
— Обошел, носатый! — говорил обычно со злостью офицер, возвращая своему начальнику злополучную заявку или требование.
— А как же иначе? Он человек обходительный. Еще в гражданскую научился, — подхватывали другие офицеры. В их словах звучали и обида, и озлобление, и даже страх, что, быть может, завтра именно им придется идти к Семенову с таким же требованием.
Больше других страдал от самодурства Семенова дивизион Норкина, расположенный на территории тыла. И беда была не только в том, что он «влез в хозяйство» Семенова. Норкин был бельмом на глазу начальника тыла. Капитан первого ранга завидовал любви матросов к комдиву; злило его и то, что у Норкина вся жизнь еще впереди, а орденов уже больше, чем у такого заслуженного человека, как он, Семенов; обижало внимание большого начальства к этому «молокососу»: с ним считались, к его мнению прислушивались.
Нечаянно и сам Норкин подлил масла в огонь. Его искусственные пожары, ночная беготня и надсадный вой сирен так надоели Семенову, что однажды он послал Нор-кину записку, в которой требовал прекращения «всех указанных беспорядков».
Норкин прочел ее, пожал плечами и сунул в карман. Он знал, что Семенов не имеет права отдавать подобные распоряжения, надеялся, что тот сделал это в минуту сильною гнева и теперь раскаивается. Действительно, Семенов скоро одумался и, жалея о злополучной записке, приготовился оправдываться, защищаться, но на него никто не нападал. Сначала это его удивило, потом начало раздражать. Поступок Норкина он истолковал как выражение полного презрения. Дескать, подумаешь, величина — капитан первого ранга! Много вас расплодилось, есть на кого обращать внимание!
Несколько дней управленцы тыла дышали свободно: оперативок не было, а сам Семенов не вылезал из кабинета, где за ширмой у него стояла простая солдатская койка. Даже еду Семенову носили в кабинет. И вдруг он, одетый и начищенный гораздо старательнее обычного, появился в комнате дежурного и сказал, пряча глаза под сдвинутыми бровями:
— Комендантский патруль в мое распоряжение.
Скоро в сопровождении трех патрульных матросов Семенов вышел из помещения. На катерах никто не обратил внимания на такое торжественное шествие, но зато к окнам зданий, обступивших гавань, бросились десятки любопытных.