Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли
Так доктор наук Безродный стал личным врагом Яруллы. Вот он сидит за столом в землянке инженеров вместе с двумя приехавшими с ним москвичами и ест рыбу, приготовленную Танечкой, аккуратно действует вилкой, вытирает рот платочком. Но вилка и платочек — это ничего: Ярулла не против «культурности»; его сердят речи академика, хотя многие слова непонятны, и он угадывает их смысл лишь по выражению лица Ивана Наумовича.
— Куда выгоднее затратить средства на бурение испытанных месторождений Баку и Грозного. — Безродный делает паузу, продолжая осторожно ковыряться в своей тарелке. — В предгорьях надо искать нефть, коллеги, в мощных отложениях южных геосинклиналей, а вы вздумали искать на платформе! Вы полагаете, что здешние проявления нефти связаны с большими ее запасами?
— А вы как полагаете? — Это Алеша Груздев — он просматривает в сторонке какие-то бумаги, но то и дело вмешивается в разговор.
— Подождите спорить, товарищи! — пользуется правами хозяйки Танечка. — Когда едят рыбу, надо меньше разговаривать. Если бы я знала, что затеется такой спор, то лучше бы сварила мороженую картошку!
«Геосинклиналь, — с трудом повторяет про себя Ярулла звучное словечко. — А насчет мерзлой картошки Татьяна верно сказала. Я не стал бы и картошкой их кормить!»
Он не случайно присутствует здесь: напросился помогать инженерам, которые ремонтируют в свободное время мелкое оборудование. Не все получается, но «ребята» — так Ярулла называет мысленно своих молодых начальников — не унывают. Его бескорыстное старание трогает их, но он вообще не понимает, как можно бездельничать, когда работы невпроворот.
— Посиди отдохни! — говорят ему иногда Танечка или рыжая Дина — жена Дронова, такая же, как он, худенькая и бледная.
Низамов снисходительно улыбается.
— Зачем я буду сидеть, понимаешь? Старый бабай я, что ли?
А сам присматривается к делу молодых нефтяников. Оказывается, им не нравится бурение ротором, когда вертится вся тысячеметровая нитка стальных труб. Им охота получить такой буровой инструмент, когда одно долото крутилось бы на забое. Малограмотному, но смекалистому Ярулле эта идея тоже нравится: хорошо бы заставить только долото плясать на забое! И он, морща лоб, пытливо глядит на чертеж турбобура, изобретенного каким-то Капелюшниковым; «ребята-начальники» говорят, что это его интересное изобретение требует большой доработки.
Поладил Ярулла и с женами инженеров: Танечкой, Диной и Еленой Груздевой — хирургом сельской больницы.
Участковый геолог Дина Дронова и днем и ночью ходила по буровым точкам конторы, возмещая хрупкость здоровья кипучей молодой энергией.
— Без лести предан! — сказала она Елене, кивая на Яруллу, помогавшего Танечке поставить ради гостей ведерный самовар.
— Не озоруй! — Голос у Елены грудной, певучий. — Ярулла чист душой, как голубь.
— Голубь? — Дина смешливо наморщила обветренный нос. — Не люблю голубей: толстая, глупая, ленивая птица. В сельской местности еще терпима: годится на жаркое. И когда летом в лесу воркует витютень, я тоже не возражаю. Но можно ли сравнивать Яруллу с голубем? Он скорее на тигра похож. Вы посмотрите, как он разрывает глазами Безродного. Да, да, рвет на куски! А ваш Алеша…
Елена взглянула на Алексея и внутренне дрогнула, увидев, каким жестким может быть выражение его лица.
Красавица женщина, сохранившая все обаяние юности, но властная по характеру и по своей профессии хирурга, Елена не сразу решилась выйти замуж за Груздева: был он на пятнадцать лет моложе ее. Правда, она и мужественный, не по возрасту мощный Алеша выглядели прекрасной парой, но Елена никак не могла забыть разницы в годах, вначале стыдилась этого, мучилась страхом утраты, а потом обошлось, и ни далекое расстояние до сельской больницы, ни бездорожье, ни холодный угол в бараке не омрачали их счастья.
— Рабочие не любят Безродного: от него за версту веет барственным высокомерием, — ответила она Дине и, разделяя общее чувство антипатии, добавила: — Черт бы побрал таких ученых тупиц! Это из-за них мы работаем в нечеловеческих условиях.
Отдернув занавеску, Елена присела на постель и сказала уже с задумчивой грустью:
— Сейчас нам трудно, порою становится невыносимо тяжело от недоверия, интриг и кляуз, от недостатка во всем, но когда мы найдем здесь нефть и построим город, то с благодарностью будем вспоминать нашу молодость и дружную жизнь в этой сырой землянке.
— Мы и тогда будем молодыми, — возразила Дина, не заметив своей нечаянной колкости. — Только нам, конечно, не дадут пожить в новом городе. Нас опять турнут на разведку в дикие места.
— Безродный не хочет, чтобы здесь был город, — сказал Ярулла, подойдя к женщинам, и чутко прислушался к тому, о чем спорили за столом, где сердито блестели сквозь облачка табачного дыма очки Сошкина и колыхался светло-русый чуб Сеньки Тризны.
— А ты, Низамов, красивый, оказывается! — Дина, которая не верила в возможность прекращения разведок и не очень тревожилась, бесцеремонно оглядела его. — Но отчего ты всегда такой серьезный? Никогда не улыбаешься.
Ярулла сконфузился.
— Зачем же я стану ходить и улыбаться? Люди посмотрят и подумают: вот, понимаешь, дурак какой, да! Чего зубы скалит?
20— Вы можете дать любое заключение, но мы отсюда не уйдем, — заявил Сошкин, выбираясь из-за стола. — Решение комиссии — это еще не постановление ВСНХ. Мы с Губкиным в ЦК обратимся.
— С чем вы обратитесь? Стране нужна нефть, а не пустые теории вашего Ивана Михайловича. Уже в который раз поднимается возня вокруг мифической урало-волжской нефти, и всякий раз она обходится в миллионы рублей. А где результаты?
— В протоколах комиссий, — с горечью сказал Сошкин, — под ними подписались основные противники великого начинания. До революции Нобель платил владельцам здешних земель, чтобы они не допускали разведок там, где обнаруживались признаки нефти. Нобель не хотел иметь конкурентов, это понятно. Но как объяснить поведение некоторых академиков?
— Ну, знаете… — Безродный встал, поглядел на своих единомышленников — членов комиссии. — Сейчас модно кричать о правом и левом уклонах. Мы, слава богу, уклонами не страдаем. Мы за генеральный курс. Вместо того чтобы зря тратить средства на облюбованной Губкиным Русской платформе, будем развертывать добычу каспийской нефти. Такова установка в академии.
— Есть инстанции повыше, — напомнил Алеша Груздев.
— Дело науки двигают представители самой науки, — сдержанно возразил Безродный.
— Совершенно верно. — Сошкин, волнуясь, сделал несколько шагов, резко повернулся, касаясь пышной шевелюрой неоструганного наката потолка; взгляд из-за стекол очков сверкнул колюче, враждебно. — Бы только не забывайте, что советская наука — дело всего народа…
Безродный язвительно усмехнулся.
— Обязательно и непременно — общественность! Академия наук просто существовать не может без таких вот адвокатов! — И он кивнул на Яруллу, который с жадным вниманием следил за перепалкой. — Этот башкирец, конечно, лучше нас сознает необходимость бурения в здешних степях!
Ярулла побагровел, уловив издевку.
— Тебе все равно, если тут ничего не будем. А нам жалко, понимаешь…
— Ну да, вам надо деньги зарабатывать! Длинный рубль…
— Осторожно, Олег Сергеевич! — Окающий говорок Сошкина прозвучал так сурово, что Безродный, пожав плечами, умолк.
— Какой мерзавец! — прошептала Елена. — Неужели он не видит, как бедно, как трудно мы здесь живем! — Даже слезы навернулись на ее глазах от оскорбительных слов академика. — Сам-то он навряд ли согласится зарабатывать здесь «длинный рубль»!
Безродный, неторопливо рассовывая по карманам блокноты, портсигар, спички, ручку с золотым пером, хладнокровно посматривал на Сошкина. Точно безусые комсомольцы, зарвались Иван и его тезка Губкин. Трудные люди и связями не дорожат. Нет у них той волшебной обтекаемости, которая создает прочное положение в обществе и репутацию «удобоуправляемого», приятного всем человека. Да, жизнь — сложная игра, в которой Безродный давно уже научился лавировать. Если бы он имел герб, то написал бы на нем девиз: «Не подставляй бортов».
А два Ивана: Сошкин и Губкин, совсем не заботятся о том, что завтра скажет о них начальство. Они не боятся попасть в тяжелое и даже глупое положение и, докучая влиятельным лицам, рискуют оказаться перед закрытыми дверьми. Нет, Олега Сергеевича все помы и замы встречают только радушной улыбкой и приветливыми словами. Он никому не надоедает, ни с кем из вышестоящих не спорит. Не подставляй бортов, не затрудняй начальство необходимостью отказа — и благо тебе будет на земле!
Тщательно, не спеша Безродный укутывал шею теплым кашне и с обостренным любопытством осматривал землянку-берлогу:
