Илья Маркин - Курский перевал
— Да это же… Да это же, Ниночка, такие сведения!..
— Девушки наши — Люся, Тоня, Валя, — это они выведали, а Борис собрал все вместе, — с едва заметной гордостью сказала Нина и, опять помрачнев, горестно добавила: — Погибнут они. Замучают гестаповцы.
Васильцов хотел было успокоить ее, сказать, что еще не все потеряно и арест может быть случайным, но, взглянув в ее влажно блестевшие глаза, не смог выговорить ни слова.
— Товарищ, — после горестного молчания робко спросила Нина, — а вы были там, за линией фронта, в Красной Армии?
— Был, — ответил Васильцов, не понимая цели ее вопроса.
— А случайно, может, — еще робче продолжала расспрашивать Нина, — не приходилось вам встречать… слышать, может… Поветкин… Сергей… Командир он… Старший лейтенант был…
— Поветкин… Сергей, — повторил Васильцов. — Нет, Нина, не доводилось ни встречать, ни слышать…
VII
Командующий Воронежским фронтом генерал армии Ватутин вторую неделю ездил по соединениям и частям. И с каждым днем его все больше охватывала тревога. По наблюдениям войск на переднем крае и по данным разведки становилось все яснее, что над Воронежским фронтом нависает серьезная угроза. Здесь, в районе Харькова, Белгорода, Сум, перед южным, как его называли, фасом Курской дуги, который занимал Воронежский фронт, противник скапливал крупные силы. Одна за другой появлялись все новые и новые дивизии. Не рядовые дивизии, а отборные, самые сильные и боеспособные, такие, как «Мертвая голова», «Адольф Гитлер», «Великая Германия», «Райх», «Викинг». Это не могло быть случайностью. Гитлер обычно бросал эти дивизии на участки решающих событий. Видимо, и теперь их появление перед Воронежским фронтом означало подготовку немцами каких-то решительных действий.
Мысли о замыслах и планах противника так овладели Ватутиным, что он решил прервать поездку и вернуться в штаб фронта. Там, в тихой Обояни, отвлекшись от бесчисленных встреч и разговоров, можно спокойно все обдумать и выработать определенное решение.
Он наотрез отверг настойчивые просьбы генерала Федотова, дивизию которого он проверял, переночевать и в сумерки выехал в Обоянь.
Поднималась обычная для последних недель зимы колючая метель. Беспокойные порывы ветра гнали струи жесткого снега. Дорогу то и дело седлали вязкие перекаты. Мотор вездехода обидчиво ревел на них, фыркал и, вновь выкатив на чистую дорогу, урчал миролюбиво, но настороженно, ожидая новое препятствие.
Под эти, словно живые, переборы мотора мысли командующего потекли спокойнее, то перенося его в прошлое, то возвращая к тому, чем жил он теперь.
Как яркий кадр кино, память выплеснула вот такой же вьюжный вечер, когда он в братовой шубейке с заплаткой во всю грудь бежал из школы в Валуйках в родное Чупахино. Валуйки! Чупахино! А до них отсюда рукой подать, чуть больше полусотни километров. Не было тогда ни войны, ни стрельбы, ни дум этих неотвязных, а только ветер, колючий снег, сумка с книжками за спиной и предвкушение горячих щей, что нальет мать, когда он доберется домой.
И еще вот так же гуляла поземка. И тоже не так далеко. У Луганска, у Старобельска. Но тогда свистел не только порывистый ветер. Пули белогвардейские звенели над головой. И не было тогда этого удобного сиденья в вездеходе, генеральской бекеши на меху и каракулевой папахи. Шинель с обожженными полами, заячий треух, винтовка на веревочке вместо ремня и к ней два десятка патронов. Кончался тогда двадцатый год, а самому еще не было и девятнадцати.
Сколько пронеслось в его жизни вьюг и метелей! И таких вот хотя и беспокойных, но неопасных, и более буйных, грозных. А ненастные осени и знойные лета…
Да, памятно и горькое лето сорок первого года. Тогда впервые на поле боя познал он хваленые приемы Манштейна.
Вот и опять Манштейн. Вновь (в который уж раз!) война столкнула их — пятидесятишестилетнего фельдмаршала Манштейна и сорокадвухлетнего генерала армии Ватутина.
Сороковой год. Манштейн — заместитель начальника немецкого генерального штаба. А он, Ватутин, заместитель начальника советского Генерального штаба.
Манштейн — автор плана разгрома Франции, и он же командир головного танкового корпуса, который тараном пробился через французские войска и первым форсировал Сену. Танковый прорыв! Идея-то, собственно, гудериановская. Но осуществил ее Манштейн. А у нас на Северо-Западном фронте в сорок первом? Манштейн тоже бросился в танковый прорыв. Это же повторил он и прошлой осенью, когда шел на помощь окруженной армии Паулюса.
Так на что же сейчас нацелился фельдмаршал Манштейн, стягивая танковые дивизии к Харькову, к Белгороду, к Сумам? Опять танковый прорыв? Ну, нет уж, господин фельдмаршал, на этот раз попадет вам похлестче, чем на Северо-Западном и в приволжских степях. Это вам не Франция, и не Польша, и не сорок первый год. Не допустим не только прорыва, но и удара не дадим нанести. Сорвем ваши замыслы еще до начала их осуществления.
Эта мысль о срыве вражеского удара так захватила Ватутина, что, приехав в штаб фронта, он, не отдыхая, сразу же вызвал к себе начальника штаба и своих заместителей. В разговоре с ними у него все отчетливее прояснялась общая картина положения на фронте и все настойчивее утверждалась мысль о срыве замыслов противника нанесением упреждающего удара по его, видимо, еще не готовым к наступлению войскам.
Как и всякий человек твердой и непреклонной воли, а генерал Ватутин был именно таким, он, приняв решение, весь отдавался подробнейшей подготовке всего, что нужно было для выполнения этого решения. Так было и сейчас. Ватутин приказал начальнику штаба и своим заместителям держать замысел упреждающего удара в строжайшей тайне и поручил им незамедлительно подготовить свои соображения о предстоящих действиях.
Углубился в работу и сам Ватутин. Теперь у него уже окончательно утвердилась мысль, что только ударом всех сил по скоплению вражеских войск можно предотвратить нависавшую угрозу.
Главная группировка войск фронта создается перед Белгородом. Но бить в лоб на Белгород не стоит. Его лучше обойти, наступать через Томаровку, Борисовку, Богодухов. Харьков также лучше обойти, не ввязываться в уличные бои. Главное — разгромить войска Манштейна, сорвать их сосредоточение. Это решит все последующее.
Чем полнее и отчетливее вырисовывался план предстоящих действий, тем спокойнее становился Ватутин. Все его силы и воля, раньше скованные сомнениями, теперь устремились к одному — к нанесению противнику сокрушающего удара.
* * *Когда Решетников и Бочаров вошли в кабинет командующего фронтом, Ватутин хотел было встать им навстречу, но зазвонил телефон, и он, рукой показав на стулья, взял трубку.
— Так в чем же дело? — с минуту послушав, строго спросил он. — Вы отвечаете за разведку, и я с вас спрошу. Да, да, спрошу так, что жарко станет.
Полное, с упрямым подбородком лицо его нахмурилось, небольшая крепкая рука сжалась в кулак, и в окруженных синью темных глазах затаилась неодолимая настойчивость.
— Вот что, — выслушав, видимо, оправдание, еще строже сказал Ватутин. — Если в ближайшие два дня не будет пленных, вы за все ответите. И за прошлое и за настоящее. За все сразу, чохом. И даже прибавлю на будущее. Все!
Слова его — резкие, тугие, — как стальные шары, падали в телефон, и Бочаров не позавидовал тому, с кем говорил Ватутин.
Он резко положил трубку, словно продолжая разговор, косо взглянул на телефон и, скупо, одними глазами, улыбнувшись, проговорил:
— Слушаю вас, товарищи генштабисты.
Часто бывая у Ватутина, Бочаров всегда видел один и тот же строго определенный порядок на его рабочем столе. Все его обширное поле застилала чистенькая карта с тщательно нанесенной на ней оперативной обстановкой. На свободном участке лежали блестящий циркуль, треугольная с желобками линейка, красный, синий и черный карандаши и небольшая тетрадь для записей. Больше ничего на рабочем столе Ватутина Бочаров никогда не видел.
И внешний вид Ватутина был всегда один и тот же. Выбритые до синевы полные щеки и подбородок, гладко причесанные, с пробором на левом виске темноватые волосы, безукоризненно чистый китель с тремя орденами на объемистой груди, темно-синие брюки с алыми лампасами и всегда, всегда ярко начищенные сапоги.
— Обстановка усложняется, товарищ командующий, — заговорил Решетников. — События могут развернуться самые неожиданные и весьма решительные.
— Да, обстановка не из легких. И какие же выводы из этой обстановки?
— Противник готовит наступление, — торопливо, глядя прямо на Ватутина, продолжал Решетников. — И, судя по всем данным, наступление решительное.
— А наша задача — сорвать это наступление! — слегка пристукнув кулаком по столу, отрывисто бросил Ватутин.
