Илья Маркин - Курский перевал
Павел Круглов жадно ловил слова Васильцова, но из всего отчетливо понимал только одно: «Жив, жив, значит, уцелел. Теперь не умру, никто не убьет…»
* * *В конце зимы 1943 года вокруг партизан в брянских лесах начали сгущаться грозовые тучи. Немецкие гарнизоны даже в маленьких деревушках вокруг лесов были усилены. На железнодорожных станциях почти каждую ночь выгружались все новые и новые воинские эшелоны гитлеровцев. Вражеское сопротивление партизанам настолько возросло, что за последние полмесяца не удалось провести ни одной серьезной операции. К тому же совершенно неожиданно порвалась связь с постоянной разведывательной группой отряда в Орле. Двое связных, посланных в Орел, не вернулись. Не возвратились также и связные, посланные в соседние отряды. Отряд Перегудова оказался отрезанным от внешнего мира. Нужно было восстанавливать связи и в первую очередь с разведгруппой в Орле, которая всегда снабжала отряд самыми свежими и достоверными данными о намерениях гитлеровцев. Добывали их не из случайных источников, а непосредственно из штаба 9-й немецкой армии генерал-полковника Моделя, той самой армии, которая занимала большую половину Орловского плацдарма и командующий которой был хозяином всего орловского участка фронта.
Еще не оправясь от полугодовых мук в немецком лагере военнопленных, Васильцов в дальние рейды выходил редко. Но он хорошо знал Орел и окрестные районы. А обстановка была столь угрожающей, что Перегудов после долгих раздумий разрешил ему пойти в Орел.
До выхода из лагеря оставалось еще около часу. Васильцов зашел в свою землянку, взглянул на спавшего на нарах Перегудова и, присев к столу, неторопливо достал первое и единственное за последние восемь месяцев письмо от жены и детишек, полученное уже в партизанском отряде. Кажется, в сотый раз перечитал он это длинное, на целых четырнадцати страницах письмо, и всегда каждая его буковка до слез волновала Васильцова. Да! Восемь месяцев назад жене сообщили, что он, Степан Васильцов, погиб в боях под Курском. А они, милые, и жена и детишки, не поверили этому, ждали, все восемь месяцев терпеливо ждали заветную весточку. «Великое спасибо и тебе, Машенька, и вам, детки, за веру в меня, в мои силы, за терпение и надежду. Я вернусь к вам, все пройду, все преодолею, но вернусь!»
Размечтавшись над письмом, Васильцов не заметил, как проснулся Перегудов. Поднявшись с нар, он пригладил взлохмаченные волосы, взглянул на часы и присел к столу.
— Ну, Степан Иванович, — гулко пробасил Перегудов, — ждем тебя через неделю, ровно через неделю и ни часом позже.
— Теперь уже не Степан Иванович, а житель славного города Киева Алексей Мартынович Селиванов, агент по закупке пушнины знаменитой фирмы «Ганс Штейман и сыновья».
— Да, да! — взахлеб засмеялся маленький, остроносый, никак не соответствовавший своей фамилии Перегудов. — Ты хоть на шапку мне пару овчинок цигейковых раздобудь. А то на все брянские леса позор: командир такого отряда, вроде генерал по чину, а шапка хуже, чем у солдата рядового.
— Что шапка! Я тебе настоящую боярскую шубу привезу, из соболей, из горностаев, ну, уж на худой конец из шкуры медвежьей.
Шутливо переговариваясь, и Васильцов и Перегудов изучающе смотрели друг на друга.
«Веселиться-то веселишься ты, — думал Перегудов, — но сам отчетливо знаешь, что может выпасть на твою долю. И хорошо это, за это и верю тебе».
«Правильно поступаешь, Борис Платонович, — мысленно одобрил поведение Перегудова Васильцов, — не читаешь нравоучений и наставлений. Значит, душой веришь мне, надеешься, что не подведу. И надейся, твердо верь: все, как говорят военные, будет в порядке».
— Ну, Борис Платонович, — торопливо встал Васильцов. — Мне пора. Смеркается уже, а к рассвету я должен быть на железнодорожной станции.
— И начать скупать пушнину.
— Вот именно! Пух-перо из штаба генерал-полковника фон Моделя!
* * *Пробравшись в оккупированный гитлеровцами Орел, Васильцов не узнал этот старинный русский город, до войны тихий и задумчивый, весь утопавший в зелени небольших садов. Теперь это был не обычный город, где все напоминало о персонажах Тургенева, Лескова и Бунина, а какое-то военное поселение, сплошь наполненное солдатами и офицерами немецкой армии. На тесном, переполненном вокзале, на старых, с выбитым булыжником улицах, на редких бульварах и скверах, у подъездов домов и на перекрестках — везде и всюду темнели, желтели, отливали серебром мундиры, шинели и фуражки с фашистскими знаками и эсэсовскими повязками. Среди этого скопища военщины мелькали и тут же исчезали робкие фигуры гражданских. Даже городской рынок, такой же шумливый и многолюдный, как и в тридцатые годы, и тот кишел немцами в военной форме.
Васильцов проскользнул в дальний угол рынка и сразу же узнал так хорошо описанную Перегудовым явочную квартиру. Это был старый, с облупленной штукатуркой двухэтажный дом. У входа в подвал красовалась вкривь написанная на ржавом железе оригинальная вывеска:«Стой, гражданин! Взгляни на свою обувь. Если порвалась, заходи, починим».
Но хоть у многих орловчан Васильцов видел истрепанную обувь, в сапожную никто не заходил. Видать, орловчанам было не до обуви.
С полчаса покружив вблизи мастерской, Васильцов направился к облупленному дому и вошел в подвал. Сгорбленный, с морщинистым лицом и тусклым взглядом водянистых глаз сапожник, к счастью, оказался один.
Глядя куда-то поверх головы Васильцова, он безразлично выслушал слова пароля, с минуту посидел, о чем-то думая, потом неторопливо встал и, взяв Васильцова за руку, проговорил:
— Пойдемте, товарищ, заждались мы вас. Беда у нас великая…
Он провел Васильцова лабиринтом темных коридоров и, остановись у какой-то двери, прошептал:
— Всех наших гестаповцы схватили. Только одна связная уцелела. Ниночка Найденова.
Когда сапожник открыл дверь бледно освещенной комнаты, Васильцов увидел девушку в старом засаленном ватнике и по-деревенски повязанном грязном и порванном шерстяном платке. Васильцов взглянул в ее большие, в упор смотревшие на него открытые глаза и сразу же понял, что это она, Нина Найденова. Та самая девушка, которая целых полтора года, выполняя противную работу судомойки в столовой гитлеровского штаба, делала великое дело советской разведчицы и держала связь с партизанами.
— Здравствуйте, товарищ, — вполголоса ответила она на приветствие Васильцова, с особой нежностью произнеся последнее слово.
— Измучились вы, устали?
— Нет, я ничего, — проговорила Нина и, сморщив темное лицо, чуть слышно прошептала: — Вот наши все: и Люся, и Тоня, и Борис, и Валя — все арестованы. Непонятно как-то, — виновато глядя на Васильцова, продолжала она, — работали, все было хорошо, и вдруг все провалилось. Люсю и Тоню — они были официантками — сразу в столовой схватили, Валю — на квартире, а Бориса — водовозом он работал — во дворе, только с бочкой выехал. Мне наш повар шепнул: «Убегай, Нинка, тебя ищут». Я через двор, в огороды выскочила, к Оке сразу, там я в домике у одной старушки жила. Пробралась садом, посмотрела на домик наш — и похолодела вся. Машина стоит, черная, гестаповская, и эсэсовцы ходят. Куда деться? Я сразу сюда вот, к Ивану Семеновичу, — кивнула она головой в сторону сапожника, — вот и сижу тут. А у меня же сведений много, утром вчера Борис передал, чтобы сюда, к Ивану Семеновичу, отнести. Вот, все написано тут, — протянула она Васильцову свернутую бумагу. — А на словах Борис приказал передать, что фашисты готовят большое наступление против партизан. Сам Модель, как говорят немецкие офицеры, руководить будет. Грозятся начисто брянские леса выжечь и партизан всех с лица земли смести.
Васильцов развернул поданную Ниной бумагу и, вчитываясь в бисерные строки, еле сдерживал радость. На крохотном листочке были перечислены немецкие воинские части и соединения, занимавшие Орловский плацдарм.
— Да это же… Да это же, Ниночка, такие сведения!..
— Девушки наши — Люся, Тоня, Валя, — это они выведали, а Борис собрал все вместе, — с едва заметной гордостью сказала Нина и, опять помрачнев, горестно добавила: — Погибнут они. Замучают гестаповцы.
Васильцов хотел было успокоить ее, сказать, что еще не все потеряно и арест может быть случайным, но, взглянув в ее влажно блестевшие глаза, не смог выговорить ни слова.
— Товарищ, — после горестного молчания робко спросила Нина, — а вы были там, за линией фронта, в Красной Армии?
— Был, — ответил Васильцов, не понимая цели ее вопроса.
— А случайно, может, — еще робче продолжала расспрашивать Нина, — не приходилось вам встречать… слышать, может… Поветкин… Сергей… Командир он… Старший лейтенант был…
— Поветкин… Сергей, — повторил Васильцов. — Нет, Нина, не доводилось ни встречать, ни слышать…
