Все случилось летом - Эвалд Вилкс
— Как не стыдно! — закричала она вполголоса, чтобы мать не расслышала. — Как не стыдно! — повторила с дрожью в голосе. — Ты… ты… У меня муж перед глазами… Давно ли ты сам ему руку жал… Убирайся! Смотреть на тебя тошно. Вон отсюда сию же минуту!
Ивар Озолнек поднял с пола упавшую кепку, нахлобучил ее на голову и пошел вон. На пороге обернулся.
— Дура ты, дура, — проговорил он, — я же для тебя старался. Чтобы поскорей обо всем забыла. Чтоб у тебя на душе полегчало. Его все равно не вернешь… Ну, как знаешь, мне-то что. Могу и уйти…
И ушел.
Илона оправила прическу, провела ладонью по лицу. Щеки горели. Должно быть, от вина. Распахнула окно. За черным кустом сирени проглядывал западный небосклон, и был он такой ясный, лучистый, что, глядя на него, сжималось сердце. В воздухе стоял ни с чем не сравнимый запах оттаявшей земли. Любуясь весенним миром, впитывая его в себя, Илона почувствовала, что у нее кружится голова, и, сама того не замечая, она про себя улыбнулась. Неслышно, на цыпочках бродил вокруг дома вечер.
Прошло еще несколько дней.
И вот однажды утром Вилис Сатынь вернулся.
Первым его заметил все тот же Ивар Озолнек, ибо он, как было сказано, живет на берегу Даугавы.
Тем утром пошел он в сарай за дровами, видит, с той стороны отчалила лодка. Вода в последние дни хоть и спала немного, но течение было быстрое, попадались запоздалые льдины. Сначала Озолнек решил, что люди в лодке подвыпили или не в своем уме, уж потом стал гадать, кто бы это мог быть.
Лодка боролась с течением, продвигалась медленно. Один из смельчаков сидел на веслах, второй стоял на корме, шестом отпихивая шальные льдины, и когда Озолнек приметил, что у этого второго, с шестом, очень уж знакомая фигура и что на нем красный свитер, он фыркнул от удивления и плюхнулся на колоду, чувствуя, что сердце вот-вот из груди выскочит.
Наконец лодка пристала к берегу, из нее выпрыгнул Вилис Сатынь, второй поплыл обратно. Озолнек, сидя за поленницей, видел, как пришелец с того света огляделся рассеянно, потоптался на месте, словно надеясь там что-то найти, потом, засунув руки в карманы, виляя узкими бедрами, побрел по канавам и раскисшим полям к своему дому.
Он брел и думал, что скажет, когда придет. Черт возьми, что тут особенного? Он же вернулся! Ну да, по хрупкому льду пошел в магазин через реку и попал в передрягу. Впереди лед водой затопило, позади, на середине реки, треск и грохот, льдины дыбятся. Но ему повезло — выбрался, оставил в реке башмаки, зато сам выбрался. Завмаг Анныня была рада его приютить, накормила, напоила, уложила в чистую постель, насочиняла что-то председателю, когда тот позвонил. В тот же день, как позднее узнал, в магазин наведывался следователь, но Анныня и его спровадила, сказав, что Сатыня с полгода не видела — невдомек ей было, по какому делу Вилис следователю понадобился. Ну и что?
Вот так он и брел, сам себя успокаивая.
А потом и в самом деле температура подскочила, да и как пойдешь без башмаков, а у Анныни в лавке не оказалось нужного размера. Вот и стал лечиться по своей методе, дожидаться, когда из города башмаки доставят, нашлись старые дружки-приятели, завелись и новые, а уж там все смешалось, не разберешь — день или ночь, ночь или день, а если и разберешь, все равно не скажешь какой. Потом самого себя пришлось отпевать, кто-то, покатываясь со смеху, совал ему под нос газету с некрологом. Когда угар прошел, еще день-другой минул, ему, как и всякому, подобная жизнь осточертела, тут он вспомнил, что трактор оставил на берегу, да и жену дома.
И он потопал дальше, не переставая себя успокаивать.
Вразвалочку подошел к дому, вытер ноги у, порога о постеленную хвою. Илона книжку читала, подскочила с дивана, побелела как полотно, попятилась от него к стене, к окну, все дальше, дальше, и он почувствовал, что приготовленные оправдания останутся невысказанными.
— Ну, как поживаешь? — выдавил наконец.
Вопрос она пропустила мимо ушей. Беспощадно и серьезно, будто в те слова вкладывая все существо, Илона проговорила:
— Как ты мог так мерзко обмануть меня? Как ты мог так мерзко обмануть всех? Как я людям в глаза посмотрю?
Закрыв лицо руками, она разрыдалась.
— Ты не смеешь оставаться здесь ни минуты! — прокричала она. — Слышишь?
Ему стало вдруг ясно, что он и в самом деле не может дольше оставаться. Вилис Сатынь вышел в переднюю, разыскал пустой мешок из-под картошки, вернулся в комнату, раскрыл шкаф, покидал в мешок трусы, рубашки, выходной костюм.
— Прости меня, — сказал он, облизав потрескавшиеся губы.
Председатель Даугис тем временем возился дома с детишками. Поверженный, лежал на полу, сверху на него навалился медвежонок Винни Пух с дружком своим Поросенком, в комнате стоял невообразимый гвалт, кругом были разбросаны игрушки, но тут жена, у окна наблюдавшая за этой кутерьмой, вдруг воскликнула:
— Послушай, да ведь это никак Вилис Сатынь! Ей-богу, он!
Даугис стряхнул с себя детишек и, спотыкаясь, подбежал к окну. И тотчас отпрянул, задернув занавеску. Но и сквозь занавеску было видно, как мимо дома, рукой подать, брел Вилис Сатынь с мешком за плечами, брел из последних сил по раскисшей дороге и в том мешке волочил свою жизнь, даже ему ставшую в тягость.
1971
ХОРОШИЙ ЗНАКОМЫЙ
Хмурым декабрьским вечером судья Эрнест Силав возвращался с работы. Было что-то около семи, на часы, правда, не взглянул — торопиться некуда. Троллейбус, шелестя шинами по мокрому асфальту, отъехал с остановки. Моросил дождик. В темноте светили фонари и окна.
Отвернувшись от ветра, Силав раздумывал, зайти ли в гастроном или не стоит. Уж было двинулся в ту сторону, да передумал, перешел улицу, оттуда к его дому вела дорожка. Когда на исходе пятый десяток, в еде нужно соблюдать умеренность, ничего, на кухне что-нибудь найдется, чем заморить червячка…
Вскинув глаза, Силав заметил, что в доме напротив на втором этаже светятся окна его квартиры.
В чем дело? Жены не должно быть дома — собиралась в театр. Что-нибудь случилось? Приехали гости? Или заупрямилась, решила не ходить. Раз он отказался…
В парадном, как обычно, проверил почтовый ящик, — газету жена успела
