Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Захворал Василий Тимофеевич Касаткин — приехал в Лубяну выдвиженец. Прозвали его Геня-футболист, потому что он оживал только тогда, когда передавали по радио о футболе, а так больше молчал, неизвестно о чем думал.
А ведь когда его привезли, был парень как парень, чистенький, мытенький, институт кончил, высоко, хоть и не по сельскому хозяйству, работал: русскому языку учил студентов. Вызвался ехать в деревню, потому что пустяковым делом считал хозяйством заправлять. Наверное, мечтал через три-четыре года вернуться в город при орденах. Ан оказалось все не так. В деревне того нет, этого нет, а чего не надо, того в избытке. То засуха, когда нужен дождь, то льет неделями, когда мечтаешь о ведренном дне. Поле ведь не под крышей. А он, поди, мечтал, что все пойдет так, как в книжках пишут: захотел — и сделалось.
Упал духом новый председатель, сник, иной день небритый ходил. А это так и знай, раз на себя махнул человек рукой, значит, ему не до колхозных дел.
Вот в это время и выдвинулся Тимоня-тараторка. Андрея Макаровича Дюпина, который при Касаткине был заместителем председателя, потеснил в сторону. Первым помощником и другом считал Тимоню Геня-футболист. Вроде мелкий Тимоня человечишка, а вреда от него много и Степан, и другие лубянцы видели. Махонькая соринка, коли близко к самому зрачку, и большую вещь закрывает. И Тимоня многим свет застил.
Степана по дружбе да по знакомству «не забывал». С грехом пополам по неудобицам да кочкарнику сгоношит Степан стожок для коровы, а не успеет вывезти. Приметит сено Тараторка: на каком таком основании? Свезут на колхозный двор. Хоть по людям иди побирайся, сено ищи. А косил-то его по утрам ни свет ни заря да по вечерам, когда уж под ногами ничего не видно. Не в ущерб колхозу, а Тимоня увидел ущерб.
Воровски приходилось корма запасать для коровы. Постучит средь ночи сестренница Нинка в окошко. Хоть и не умеет шепотом говорить, силится, сипит:
— Степан, поехали.
Как конокрады, в темнотищу в лес. Сколько возов он перетаскал запасенного на полянах сена для однодеревенцев! Жалко людей. А заработал за это штраф: Тимоня же расстарался. Долго не понимал Степан, из-за чего так невзлюбил его бывший приятель, да так и не понял. Решил, что на должности своей заелся Тимоня. Может, так оно и было, а может, и не так. Потом уже сам Тимоня сказал, из-за чего так-то себя держал, но тогда у Степана злость на него отошла. Оказывается, на Ольгу зарился, пока он на войне был.
Дак сено-то пошто отнимать? Хоть бы понимал. Оставит у мужика корову без корма на зиму, чего тому делать, как из деревни не бежать? Трудодень-то вовсе был худ. А ребятишек у каждого в избе не по одному рту.
Недомерок Тимоня. Когда в парнях ходили, всерьез Тараторку никто не принимал. Не только из-за маленького рос-тика да из-за его неловкости. Вздорный был.
В начале апреля приласкается солнышко, обсушит веретеи, бежит туда ребятня играть в «часы». Считаются: «Ехала торба с высокого горба. В этой торбе хлеб-пшеница, кто с кем хочет ожениться?» И в пару берет вышедший своего приятеля. А кому не повезет, водить остается. Этот по-татарски садится на землю, а остальные через него сигают. Перепрыгнул — шапчонку на голову водящему. Прыгают, прыгают — шапки целой башней, никто уронить не может. А Тараторка своей косолапенькой пробежечкой пустится — и обязательно наотляп, шапки уронит. Уронит и начнет ериться, спорить, что это не он, что это нарочно водящий головой качнул. Конечно, и так бывало, но уж неловок был Тараторка — это все знали.
Поставят Тимоню на четвереньки на бугор, берут водящего за руки, за ноги и отбивают «часы» по Тараторкиной заднюхе. Сколько шапок уронил, столько и бою. Так, бедного, ударят, что он, как лягушонок, летит вниз. Хнычет, грозится, да снова надо вставать. Не выдержит, убежит к матери жалобиться. Ну, а жалобщиков кто любит?!
Из-за плоскостопия не взяли Тимоню на войну. В военные годы он вовсю командовать обучился, заместителем председателя стал. Щуплый был, носик багровый, голосок невзрачный, а хотелось ему быть человеком значительным. Иногда и врал на себя, рассказывал, как у красавиц приходилось ночевать, как они ценят его. Да не больно походило это на правду.
И вот при Гене-футболисте Тимоня снова стал фигурой. Весь вид его выражал степенность, хоть по-прежнему был он щуплый. Купил дерматиновую кожанку, брюки-галифе, китель с карманами. Все, как у районного уполномоченного Леона Васильевича Редькина. Когда говорил, пыжился, с натугой слова из себя выдавливал, бас развивал. Видно, от того же Редькина набрался речей: «Рабочие конно-ручного труда обязаны», «Коровы категорически не доятся, и заместо итогов мы имеем на сегодняшний день казус».
Для Гени-футболиста был он вовсе незаменимым, потому что тот толкался, как слепой котенок, и везде получал отказ. Не было в Гене никакой хитрости и изворотливости.
А Тимоне только скажи, что раздобыть чего-то надо, от радости петухом запоет. Достать ли чего, комиссию ли какую по колхозу провести, все обстряпывал с выгодой. В любую приемную прорвется, станет молить начальство, как нищий, чуть не на колени падет. И всплакнуть всплакнет. Добудет, вымолит запчасти ли, семенное ли зерно, разрешение ли на продажу леса, ну а в конторе у себя станет головой крутить, до слез хохотать, как вокруг пальца обвел.
Раз нагрянула комиссия посмотреть поле с выбракованным льном. Пятнадцать гектаров вымокло. Тараторка представителей к одному полю три раза подвозил, конечно, с разных сторон, и те втрое больше выбраковали льна. А на остальных гектарах урожайность подскочила. Чуть ли не лучшим по району был признан лен.
При Гене-футболисте лубянская электростанция вышла из строя, а исправить ни у кого охоты нет. Все ругаются, привыкли уже к свету, а ремонтировать никто не посылает. Василий Тимофеевич, весь желтый, худой, с палкой в сухой руке, приковылял в контору.
— Здравствуйте, ребятушки. Пошто станция-то остановилась? Изладить бы надо!
Тараторка сидит, поскрипывает кожанкой, нога закинута на ногу.
— А не нужна нам теперя твоя станция, скоро к государственной линии будут подключать, — сказал он Касаткину.
Василий Тимофеевич покачал головой.
— Года два в темноте сидеть, что ли, собрался?
— А устарело оборудование. В металлолом сдадим, — добавил Тараторка и качнул ногой, как будто подопнул эту самую электростанцию.
— Да што вы, ребята! В уме ли? Такую дельную вещь выбрасывать.
— А уж решено.
Андрей Макарович Дюпин стукнул
