Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
Когда Аркисьян пересекал поле, стараясь подальше уйти от склада, вражеские часовые с дозорных вышек заметили его и открыли огонь. Но склад авиационных бомб взлетел на воздух вместе с вышками.
Тысяча девятьсот сорок второй год. Девять советских парашютистов совершили ночью нападение на город Жиздра, занятый оккупантами. Перебив в казарме вражеский гарнизон гранатами, парашютисты забрали документы, а из сейфов — около двух миллионов рублей.
На пожарной машине, запряженной четверкой сильных коней, они умчались из города.
Загнав лошадей, с мешками, набитыми деньгами, они ушли в лес.
Попасть в глубокий вражеский тыл для парашютистов не трудно. Самое тяжелое — выйти оттуда.
Месяц шли парашютисты до линии фронта. Голодные, изможденные, проваливаясь в снегу, несли тяжелые мешки с деньгами. Бойцы предлагали сжечь деньги, потому что не было больше сил нести эту тяжесть. Но Аркисьян, старший в группе, сказал — нельзя.
Во время стычек с фашистами парашютисты ложились на снег, а в голову клали мешки, защищая себя от пуль.
Они перебрались через линию фронта и сдали деньги.
Тысяча девятьсот сорок третий год. Аркисьян с группой товарищей ликвидирует одного из гитлеровских палачей белорусского народа.
В снег, возле дороги, по которой должен был проехать на охоту немецкий чиновник, с рассветом закопались наши парашютисты. Чтобы не быть обнаруженными собаками, они пропитали свои маскировочные халаты специальным составом.
Несколько троек шумно пронеслось мимо залегших парашютистов. Но Аркисьян запретил открывать огонь. На обратном пути утомленная после охоты и основательно захмелевшая охрана будет менее бдительна. Парашютисты лежали в снегу шестнадцать часов. Двое отморозили себе конечности настолько, что потом пришлось ампутировать. Но никто не покинул своего поста, не сдвинулся с места.
Эти эпизоды не исчерпывают всей боевой деятельности Михаила Аркисьяна. Один только перечень выполненных им заданий занимал шесть страниц убористого текста.
Михаил Аркисьян родился в 1921 году. Армянин. В 1943 году принят в члены ВКП(б).
Прослышав, что Аркисьян погиб, я решил узнать обстоятельства его гибели. Но когда обратился к представителю командования с этим вопросом, полковник сказал:
— Плохо вы знаете моих людей, если так быстро их хороните.
И полковник рассказал мне коротко последующую историю парашютистов и их старшего.
Оставшись одни, парашютисты вели бой с врагами. Аркисьяну и двум бойцам удалось прорваться и уйти в горы. Один боец был убит, а другой, Василенко, тяжело раненный, попал в руки фашистов.
В горах парашютисты встретились с партизанами.
Мысль о попавшем в плен Василенко мучила Аркисьяна. Партизаны установили с помощью населения, что раненый русский находится в концлагере. Из концлагеря заключенных гоняют работать в каменоломни.
У Аркисьяна созрел план.
Ночью он пробрался в каменоломни и зарылся в щебень. С рассветом пришли заключенные. Он смешался с ними и нашел Василенко. Когда начало смеркаться, Аркисьян закопал Василенко в щебень, сам встал в шеренгу и был принят по счету.
Силы людей, физические и моральные, были доведены до предела изнеможения. Многие ждали только смерти.
Аркисьян сумел сплотить этих людей, собрать воедино их волю, воодушевить их верой в освобождение. Он стал готовить восстание заключенных.
Восстание произошло. Оно совпало с днями, когда наши уже приближались к этим местам.
Случилось это так. Дни и ночи мимо лагеря шли отступающие колонны гитлеровцев. В лагерь явился эсэсовский отряд для расстрела заключенных. Но расстреляны были не заключенные, а эсэсовцы.
Когда пришла Красная Армия, Аркисьян был временно оставлен в лагере начальником — охранять пленных фашистов: теперь они заполнили помещения лагеря.
— И сейчас вы можете увидеть его там, — закончил полковник, прижимая к уху телефонную трубку и держа вторую в руке.
…Я приехал в лагерь военнопленных и нашел здесь лейтенанта Аркисьяна.
— Понимаешь, дорогой, мне сейчас некогда, — сказал он мне. — Ты видишь, какой у меня тут зоологический сад.
И только ночью мне удалось поговорить с ним.
— Правильно, это я тогда стоял на улице и смотрел, как входят в город наши советские части, — говорил мне Аркисьян взволнованно. — И понимаешь, очень мне было хорошо и ужасно плохо, что вот стою я, вижу своих и не могу даже сказать «здравствуйте», потому что так я безобразно одет, похож на ворону. Это были мои самые тяжелые переживания в жизни… Нет, подожди, другие, главные переживания будут.
В одном месте меня эсэсовцы собаками травили. Ползу я в лесу, по грязи, деревья такие черные кругом, осина. Дождь идет такой противный. Тошнит меня: живот прострелили. Решил — застрелюсь. Вынул пистолет, зажмурился — и тут, понимаешь, подумал: жена есть, отец есть, мама есть, товарищи хорошие, деревня, где, понимаешь, я жил в Армении, в нашей такой замечательной стране, — и вдруг этого ничего не будет, как будто собственной своей рукой я все это убиваю, а не себя… Решил жить.
И вот, видишь, живу. Отбился.
1944
Старший сержант
Минувшей ночью здесь спали немецкие офицеры. Внезапным налетом их вышибли. Теперь в блиндаже расположился наблюдательный пункт гвардейской танковой бригады.
Возле блиндажа, на измятом и потертом до блеска жестяном сундучке с инструментом, сидел старший сержант Василий Игнатович Журочкин, уже пожилой человек с тяжелыми и жесткими, натруженными руками.
Пехоту в атаке сопровождают санинструкторы, танкам в атаке сопутствуют иные лекари. Обязанность Журочкина — оказывать на поле боя помощь пострадавшим машинам. Как только с наблюдательного пункта заметят, что наш танк поврежден и экипаж не может самостоятельно устранить повреждение, Журочкин на танкетке мчится к раненому танку. А если артиллерийский огонь становится очень плотным, Журочкин подползает к танку, толкая жестяной сундучок впереди себя. Вот поэтому–то сундучок Журочкина выглядит местами таким потертым, словно его шлифовали наждаком.
Журочкин находится на фронте семнадцать месяцев. В октябре 1941 года, когда генерал Василий Степанович Попов защищал Тулу, обратив против гудериановских танковых колонн городские зенитки, Журочкин явился со своим жестяным сундучком и сказал кротко:
— Вы тут германские танки калечите, а что их починить можно и заставить фашистов бить — это вам в суматохе невдомек.
Генерал яростно посмотрел на степенного мастера и отрывисто сказал:
— До этих танков у нас пока руки коротки. На той стороне остаются. Придется вам немного подождать, товарищ механик.
— А если я к ним на пузе подъеду? — спросил Журочкин, подумав. — Ведь добро пропадает.
Василий Игнатович Журочкин приспособился к танковой, тогда еще не гвардейской бригаде, прошел с ней немалый путь. Недавно ему дали звание старшего сержанта. Получая погоны, Журочкин сказал:
— Теперь мне бороду сбрить, усы наружу. Дед — бомбардир, прадед — флотский. Родословная на сто лет в учете, как у графа. Мы, туляки, народ гербовый, старинный.
Так застенчиво скрыл мастер свою радость. Простодушие, мягкая, какая–то извечная доброта таилась в каждой складочке улыбающегося лица Журочкина. Тихий свет маленьких голубоватых глаз, воркующий и негромкий голос вызывали представление о человеке беспечном, ласковом и чудаковатом.
Журочкин вел суровый и подвижнический образ жизни. Он оставался ночевать тут же, подле машины, чтоб не тратить времени на хождение в тыл, к землянкам, и уже с первой полосой раннего просвета в небе работал у поврежденной машины.
— Замерз к утру, — объяснял он ремонтникам, — ну и выскочил, чтобы погреться.
Ел он очень мало и всегда не вовремя. Пищу разогревал себе сам. Ходил целый год в одном и том же обмундировании: ватник, летние штаны. Но, несмотря на пятна, покрывавшие его одежду, выглядел опрятным. Так на нем хорошо и удобно все было пригнано.
С радостной готовностью он помогал в работе другим. В трудные минуты делился последним. Но стоило у него попросить, хотя бы на минутку, что–нибудь из его личного инструмента, как лицо Журочкина становилось твердым, злым, и он всегда резко и непреклонно отказывал.
Во время бомбежек или артиллерийского огня Журочкин вел себя с удивительным хладнокровием и осмотрительностью.
— Я в горячем цехе на прокатке работал. Там зажмурившись не походишь: враз руку или ногу оторвет. А ничего, ходил, щипцами помахивал. Один на двух станах. Как в цирк смотреть приходили. Смертельный номер был.
И тот, кто ближе присматривался к Журочкину, постепенно понимал, что главной чертой в его характере было не простодушие, не чудаковатая наивность, а гордость. Своей гордостью мастера соперничал он с доблестью воинов и втайне самолюбиво соревновал свое умение с умением воинов.
