Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Капитан Патлюк, стоявший неподалеку вместе с Горицветом, сказал негромко:
— Ну, отличились, значит… И вас с Захаровым не обойдут, это уж точно.
— Как наверху посмотрят, — пожал плечами Горицвет.
— Там посмотрят, — вздохнул Патлюк. — Только чьими глазами? Которым ты смотреть помогал.
— Оставь, — сказал Горицвет. — Что я за себя болел, что ли?
— За обчество, — иронически ответил ему капитан.
Бесстужев в это время вместе с младшим политруком — артиллеристом, знавшим немецкий язык, допрашивал пленных. Его интересовал один вопрос: из какой они части. И когда узнал, что из 24-го танкового корпуса, побледнел так, что младший политрук испугался. Наклонился к нему:
— Слушайте, что с вами? — и, уловив запах водочного перегара, посоветовал: — Похмелиться надо. У моих ребят коньяк есть трофейный.
— Нет, — хрипло ответил Бесстужев. — Спроси эту сволочь, — указал он на пленного танкиста, — по каким дорогам они до Днепра наступали.
Политрук перевел ответ:
— Через Брест, Березу и Слуцк.
— Спроси, был ли он на станции Столбцы или в городе Мир.
— Не был. Он из моторизованной дивизии, а на Столбцы действовала 4-я танковая дивизия…
— Это точно?
Политрук поговорил с немцем и сказал, что да, точно. В 4-й дивизии служит друг пленного, и он служил в ней раньше, вместе с сыном самого Гудериана.
— Четвертая, значит? — Брови Бесстужева часто ездили вверх и вниз. — Ладно, запомним.
Пнув ногой валявшийся на земле немецкий противогаз в круглой гофрированной коробке, пошел, сутулясь, на пригорок. Младший политрук догнал его, спросил озабоченно:
— Чем кормить пленных будем? Из батальонной кухни придется.
— Не дам.
— Я понимаю, на них не рассчитывали, но время обеденное. Кормить чем-то надо.
— Землей.
— Как? — не понял политрук.
— Землей, — повторил Бесстужев. — Они зачем к нам пришли? За землей? Ну и набей им в глотку, чтобы подохли!
— Ты не психуй, комбат.
— А ты отстань от меня. А то я их накормлю разом. Построю да шарахну из ихнего автомата ихними пулями.
Дьяконский не верил, что немцы ушли совсем. Появятся не сегодня, так завтра. Он пуще всего боялся авиации. Налетят десятка два самолетов, засыплют бомбами, побьют людей. А потом по этому месту свободно проедут танки. По приказанию Виктора красноармейцы весь день рыли глубокие щели. Но, оказалось, рыли напрасно.
Вечером телефонист позвал Дьяконского к телефону.
— Виктор, ты? — быстро спросил Бесстужев. — Снимай людей. Пушки, пушки самое главное. И сюда. Бегом. Мы сейчас выступаем. Жду сорок минут. Успеешь?
— Постараюсь. А в чем дело?
— Немцы прорвались севернее, на Смоленск пошли. И на нас давят с севера, свертывают фронт по Проне. Ну, скорее давай!
На Смоленск — это было уже совсем плохо. Значит, немцы выходят им в тыл. Теперь понятно, почему они не стали прорываться здесь. Быстрый обходной маневр — об этом Виктор уже слышал. Ткнутся в одном месте, в другом, в третьем. Встретят отпор — повернут назад. Нащупают слабый участок — и все силы бросают туда…
Как ни спешил Дьяконский, он не успел уложиться в сорок минут. Догнал своих уже на марше. Рота Виктора пошла замыкающей.
— Где остановимся? — спросил Дьяконский.
Бесстужев, прикрыв полой плащ-палатки карту, включил фонарик. Нашел место, отчеркнул ногтем:
— Вот тут. За ночь приказано переправиться через Сож и занять оборону по южному берегу.
— От одной речки до другой, — невесело усмехнулся Виктор. — Хорошо хоть, что речек у нас на пути много.
* * *29-я моторизованная дивизия, маневрируя по проселочным дорогам, не ввязываясь в затяжные бои, намного опередила главные силы Гудериана, ворвалась 16 июля на окраину Смоленска и оттеснила советскую пехоту за Днепр, в новую промышленную часть города. Гудериан сообщил Гитлеру, что Смоленск отвоеван и что первая задача, поставленная фюрером перед группой армий «Центр», выполнена.
В тот же день командующий Западным фронтом получил из Москвы телеграмму — приказ Верховного Главнокомандующего: «Смоленск не сдавать врагу ни в коем случае».
Город являлся важнейшим стратегическим пунктом на пути к столице. В нем были сосредоточены большие запасы воинского имущества: оружия, боеприпасов, обмундирования — то есть того, в чем остро нуждались новые, развертывавшиеся в тылу, дивизии.
Возле Смоленска скопилось значительное количество советских войск. Только наглость и быстрота позволили немцам почти без боя ворваться в город. Гудериан, докладывая о захвате Смоленска, считал, что сражение тут уже заканчивается. А на самом деле оно только еще начиналось. 18 июля советские войска перешли в контрнаступление и в нескольких местах потеснили немцев.
Смоленск принес Гудериану славу, о которой давно мечтал генерал. Все газеты повторяли его имя. Гитлер наградил его дубовыми листьями к «Рыцарскому кресту». Это превосходило надежды Гейнца, он рассчитывал, что дубовые листья получит только после Москвы.
Смоленск числился за Гудерианом, он опять опередил Гота. Но надо было хотя бы полчаса побыть в городе, чтобы окончательно закрепить его за собой. Первая попытка сделать это не удалась: через пять суток после того, как город на всех немецких картах значился отвоеванным, Гудериан вынужден был объехать его стороной, по полям. Северная часть Смоленска была еще занята русскими, весь город интенсивно обстреливался артиллерией.
Дело принимало скандальный характер в международном масштабе. Премьер-министр Великобритании Черчилль в своей речи в палате общин заявил, что немцы лгут, утверждая, будто в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. Гитлер не замедлил выступить по радио с ответным заявлением. Он с иронией предложил премьер-министру запросить командующего 16-й советской армией генерала Лукина, в чьих руках находится Смоленск.
Одновременно Ставка потребовала от Гудериана сообщить точно, каково положение в городе.
22 июля Гудериан ввел в сражение главные силы 47-го танкового корпуса с приданной ему пехотой. Войска, тесня русских, завязали тяжелый уличный бой среди горящих домов и развалин.
Гудериан в это время приехал на южную окраину. Даже и сейчас находиться тут было опасно, сюда то и дело залетали снаряды. Генерал обошел позицию резервных частей, поговорил с ранеными на перевязочном пункте. Но этого было недостаточно. Ведь город уже неделю считался взятым, надо было сделать какие-то «мирные» снимки. Фотография — лучшее доказательство.
Ему пришла в голову счастливая мысль: осмотреть уцелевший кафедральный собор. Бог мой, какую пищу может дать такой факт дружески настроенным журналистам! Генерал — истинно верующий: он не забывает о молитве в огне сражений. Генерал-гуманист. Солдаты фюрера — спасители памятников культуры.
Массивное здание собора мало пострадало во время боя. В нескольких местах, где снаряды и мины при прямом попадании разбили наружный слой кирпичей, виднелись небольшие углубления, похожие на рваные красные раны. Мертвой пустотой зияли разбитые окна.
В соборе прохладно и сумрачно. Стрельба и взрывы были едва слышны в нем, стены приглушали звуки. Зато внутри голоса гулко раздавались под высокими сводами.
Генерал остановился. Перед ним на коленях замер нищий в лохмотьях, склонив голову и просительно вытянув желтую руку. Дальше, в затененном углу, виднелись еще какие-то люди, застывшие в разных позах, будто их неожиданно и мгновенно настигла смерть. Гудериан после яркого солнечного света видел плохо. Щурился, рассматривая.
— Что это такое?
— Здесь слева у них антирелигиозный музей, — доложил генералу сопровождавший его майор. — Восковые фигуры различного символического значения. Вот эти изображают тощих, замученных эксплуатацией рабочих и крестьян. А тут самодовольные угнетатели — богачи и попы.
Фигуры, вылепленные в полный рост, произвели на Гейнца неприятное впечатление своей голой, утрированной правдой. Сам Гудериан не очень верил в существование бога, но привык к религии и считал ее нужной для государства. Религия была тем цементом, который духовно скреплял все слои общества. В этом вопросе Гейнц расходился даже с самим фюрером, который церковь не любил и притеснял, видя в боге соперника.
— Уберите, — приказал генерал.
Он не хотел, чтобы солдаты видели такие экспонаты.
В правой стороне собора, где раньше производились богослужения, царили хаос и беспорядок. Возле алтаря свалены в кучу массивные серебряные подсвечники. С иконостаса содраны позолоченные резные рамки. Тут были ценности на сотни тысяч марок, и кто-то уже намеревался прибрать их к рукам.
Соборный сторож, костистый старик в белой рубахе, с длинной седой бородой, смотрел на генерала хмуро и на вопросы отвечал неохотно. Щека у него была рассечена от виска и до подбородка; на усах и на бороде черными сгустками запеклась кровь. Переводчик спросил его, почему ценности свалены в кучу.
