Отче наш - Владимир Федорович Рублев
С крыльца Любаша сбегает торопливо, и возглас матери слышит у самых ворот.
— Сейчас я, на минутку! — машет рукой дочь, захлопывая за собой ворота. И оборачивается к улыбающейся Татьяне Ивановне: — Идемте живее, пока обратно не позвала.
Составление необычного письма затягивается. Пришла соседка Валентина, и вскоре разговор о сумасшествии Аграфены, о Танчуке перекидывается вообще на известные случаи из жизни сектантов. Любаша молча слушает злую ругань Валентины в адрес «этих странников». Снова возвращаются к ней тягостные мысли о том, почему же господь допускает такое вольное обращение со стороны сектантов с образами всевышнего и крещенскими знаками? Отчего с членами сект, оскверняющими в разговорах служителей церкви и божьи храмы, господь обходится милостиво? Ведь служитель церкви — это наместник бога на земле?
Рассказы Валентины о проделках сектантских проповедников усиливают неприятные раздумья о странной терпимости всевышнего по отношению к людям, столь погрязшим в обмане, разврате и лжесвидетельствах на земных слуг господних — священнослужителей.
«Не все, конечно, правда чистая, что говорит Валентина, — размышляет Любаша. — Но ведь многое проверено другими людьми и подтверждается. К чему же прощает господь тяжкие преступления тем, кто прикрывается именем его?»
И думает о всевышнем уже в третьем лице, без горячей искренности обращения непосредственно к богу, сама не замечая этого.
— Можно?
Начинают собираться женщины на лекцию. Вот-вот появятся и агитаторы.
— Ладно, Любушка, — торопится Татьяна Ивановна. — Потом допишем письмо… Ты оставайся, послушаешь…
Любаша качает головой: нет… И так мама уже заждалась ее, расспросов не оберешься. Она снимает с вешалки фуфайку и, расправляя платок, оборачивается, чтобы попрощаться с Татьяной Ивановной.
— Люба! — радостно окликает в приглушенном шуме разговоров знакомый голос от двери, и Любаша резко оборачивается: Вера Копылова. А рядом с нею — Леня Кораблев и… Андрей.
Он стоит, бледный, у самой двери и неотрывно смотрит на нее.
— Люба, ты здесь?! — шагает к ней Вера. — Но что же ты одетая? Уходишь? Почему?
— Так надо… — хмурится Любаша и быстро направляется мимо Веры, возле Андрея, к двери. Вот уже и резкий стук раздается в притихшей комнате.
— Какая гордая… — громко говорит кто-то из жен-шин, и снова шумно становится в доме.
— Ну, начнем? — спрашивает Вера и ласково поглядывает на Андрея. — Проходи, Андрей. Тоже послушаешь. Или…
Она хотела досказать «…пойдешь за Любой», но Андрей качает головой: нет… Ей ведь, Любе, легче было самой здесь остаться, а не захотела.
Выйдя за ворота челпановского дома, Любаша шагает в тень, куда не падает даже слабый электрический свет из окон, прислоняется к столбу и неожиданно плачет. Обидно, что словно сама себя изгнала оттуда, из комнаты, где оживленно пересмеиваются женщины, спокойно ожидая начала лекции. Может быть, и осталась ненадолго послушать, если бы не Андрей… Трудно же находиться в одной комнате, давая пищу ехидным пересудам соседей… И до матери это донесется, и разве не вправе будет сказать она зло, что забыла Любаша о женской своей гордости? Не поверит мать, что встреча эта случайная…
«Пусть веселятся, — вздыхает с горечью Любаша, смахивая слезы. — Какое мне до них дело?»
Она выходит на дорогу и, оглянувшись еще раз на челпановский дом, идет домой. И сразу с беспокойством раздумывает о том, как ее встретит мать. Нельзя, чтобы она догадалась, зачем ходила Любаша к Татьяне Ивановне.
Окна дома Пименовых темны. Любаша радостно ускоряет шаги, зная, что матери дома нет. Так рано она не ложится спать: значит, ушла куда-то. Вероятно, к Ольге, узнать — нет ли писем от Григория…
Так и есть, ключ — в условленном потайном месте. Любаша торопливо проходит в дом, свет не зажигает, быстро раздевается и юркает под холодное одеяло, решив заснуть до прихода матери.
Но сон не приходит. Перед глазами оживает неотрывный, ласковый взгляд Андрея, радостно изумленная Вера, любопытные лица соседок, которые сейчас, конечно, на все лады обсуждают ее уход.
«Не нужно мне все это», — сердито обрывает свои мысли Любаша, но они просачиваются в сознание помимо ее воли.
До прихода Устиньи Семеновны она успевает наплакаться, измученная бессонницей. Но, услышав шаги матери, притворяется спящей, напряженно улавливая, как та ходит в соседней комнате, позвякивая посудой. Скрипит едва слышно дверь сюда, сухо щелкает выключатель.
— Спишь? — спрашивает мать.
Любаша затаилась, лежит с закрытыми глазами, терпеливо ожидая, когда мать выключит свет. А когда снова вокруг становится темно и легко стукает за матерью комнатная дверь, она облегченно вздыхает.
«Завтра надо сходить, дописать письмо», — уже в полудреме думает она, и от мысли, что ей нужно пойти по делу к Татьяне Ивановне, становится спокойнее.
Следующий день для Любаши тянется долго. Придя с работы, с терпеливым беспокойством ждет, когда уйдет куда-нибудь мать, и оживает, увидев, как та вынимает из сундука темно-синий платок.
«В церковь к батюшке…» — огадывается Любаша, зная, что этот платок мать надевает лишь по особо торжественным случаям.
— Не идешь, что ли, в церковь-то? — окликает Устинья Семеновна, зорко поглядывая на дочь.
— Устала я что-то сегодня, — чувствуя, что краснеет, отводит взгляд Любаша. — Завтра схожу.
— Частенько устаешь ты за последнее время, — сухо замечает мать и, больше не проронив ни слова, так и уходит молча, с обиженным видом.
А Любаша ждет немного, шагает к вешалке и замирает в коротком раздумье. Затем решительно выходит на крыльцо. Замкнув дверь, снова стоит неподвижно, уловив тревожную мысль: «А вдруг мама вернется рано?»
«Нет, не должна! — решает Любаша, обегая по ступенькам. — А пусть и придет, что особенного?»
Но сама знает: храбрится потому, что уверена — успеет вернуться домой до прихода матери. Где-то в глубине души изредка неприятно покалывает от сознания того, что обманывает мать. Никогда раньше не случалось такого с Любашей.
У Татьяны Ивановны она задерживается и после того, как было составлено и подписано письмо. Забравшись в дальний угол среди малознакомых ей женщин, чтобы не попасться на глаза Вере, она безо всякого внимания слушает лекцию, все еще надеясь на то, что вот-вот появится Андрей.
Но он так и не приходит в этот вечер: сразу же после смены уезжает на совещание в трест. Любаше это не известно, и она сидит, напряженно вздрагивая при каждом стуке двери. Горестное разочарование все больше охватывает ее. Чувствует она, что засиделась дольше, чем следовало: мать уже, конечно, вернулась. Что же сказать ей?
«И его нет, и дома жди нагоняй, — закусив от обиды губы, невесело размышляет Любаша. — Так вот ни за что и влетит…»
После лекции, не прощаясь с Татьяной Ивановной, одной из первых
