Таксопарк - Илья Петрович Штемлер
Любительская фотография на белом чертежном листе, окаймленная широкой черной траурной полосой. Кажется, что Валера не успел спрятаться и выглядывает удивленный, взъерошенный, с тонкой шеей. Под фотографией слова: фамилия, имя, номер колонны и две даты.
Почти каждый, кто останавливается у листа, вычитает одну дату из другой.
— Двадцать лет прожил, — произносил каждый и, вздохнув, приближался к столику, за которым сидел дежурный со списком.
— По скольку собирают?
— Сколько не жалко, — отвечал дежурный. — Сам понимаешь, как в опере: сегодня ты, а завтра я. Колеса-то круглые.
— Это мы знаем, каждый день в оперу бегаем.
И водители доставали деньги — кто сколько, — протягивали дежурному. Тот записывал фамилию и ставил против нее птичку…
— Я тоже вчера, — слышится чей-то голос. — Въехал на деревянный мост, а мокрое дерево, сам знаешь, хуже льда. Вдруг передо мной резко стопорят. Я на тормоз. Меня разворачивает… Хорошо, сбоку никого не было.
Но мало кого интересует эта история — с кем не бывало, стоит ли рассказывать. Если все благополучно, считай, никакой истории не произошло, чепуха одна, эпизод. Другое дело, когда заканчивается ужасно, как у этого парня, которого мало кто и знал в колонне, не то что в парке.
Кассовый зал гудел сдержанно и печально. Так бывало обычно по вечерам, когда вернувшихся с линии встречал из угла белый лист бумаги с черной каймой. Движения людей в зале становились медлительнее, они не спешили покинуть парк после многочасовой гонки по городу — хотелось побыть среди товарищей, поговорить о чем-нибудь. Или сброситься и пойти куда-нибудь, выпить за помин души. В такие минуты приглушались взаимное недовольство, распри, суета, мелкие обиды. В такие минуты каждый чувствовал себя членом одной семьи.
Сергачев сегодня закончил работу в соответствии с графиком, без «прихватов», в ноль часов. Погода такая, что «прихватывать» лишние часы не было смысла, пустое времяпрепровождение — понедельник, холодно, снежно. Основной пассажир сидит дома, телевизор смотрит — утром Сергачев специально заглянул в программку: большой хоккей — мертвое время для серьезной работы. А по мелочам — себе дороже… И с планом было все в ажуре. В такую погоду план обычно «складывали» между пятью и семью вечера — люди спешили домой, а в непогоду транспорт по каким-то странным законам нарушал свой график, хотя улицы к вечеру приводили в нормальное состояние. Это с утра наметает снег, убирай — не уберешь… Правда, сегодня снег валил весь день, и этим можно было объяснить транспортные заторы. А заторы, они и для такси заторы, крылья пока технически не предусмотрены — сиди кури со скоростью ноль километров в час, пешком быстрее. Все тут зависит от мастерства водителя. Переулки, сквозные дворы, боковые улочки, порой и кусок тротуара, если нет вблизи ГАИ, — все может сработать на план, главное — не тушеваться и не ждать…
Так что свой план Сергачев выполнил с прицепом и был спокоен, как человек, хорошо закончивший рабочий день; это особое спокойствие — оно приятной теплотой наполняло тело, создавало хорошее настроение. Сергачев любил такое состояние…
Получив отметку ОТК, он въехал на территорию таксопарка.
Водители, не покидая машин, дожидались своей очереди на мойку. Каждый, не теряя времени, «подбивал бабки», и, освещенные тусклым потолочным плафоном, водители выглядели со стороны сказочными гномиками. Очередь выстроилась довольно длинная — машины были грязные, и мойщицы затрачивали больше времени.
Ждать не имело смысла — Сергачев занял очередь и, отогнав на всякий случай автомобиль в сторону, поспешил в кассовый зал сдавать выручку и документы. Надо торопиться, очередь пройдет, потом не докажешь. Он знал характер своих коллег: усталые от гонки, от тесного общения с пассажиром, от споров с ГАИ и службой безопасности движения, потратив на все это количество калорий куда большее, чем тратил шахтер еще в те времена, когда не существовало угольного комбайна, коллега этот — брат и товарищ, вряд ли с большой охотой признает его право на очередь, придется занимать сызнова. Так что надо поторапливаться…
Войдя в кассовый зал, Сергачев уже от двери приметил пустующую секцию на большом операционном столе. Пристроившись, он грудой вывалил из кармана деньги — мятые бумажки, тусклую мелочь, — привычно, для удобства, сдвинул их в сторону, достал ручку, путевой лист, выудил из стандартного кассового кошелька контрольный талон… И только сейчас его слух уловил сдержанный гомон большого зала, его медлительную, словно приторможенную суету. Он знал, чем обычно объяснялась такая обстановка, не в первый раз.
Сергачев поднял голову и посмотрел в конец зала. Белым трассирующим снарядом выстрелил далекий лист с неясной фотографией посредине.
— Из какой колонны? — спросил он стоящего рядом водителя.
Тот ответил не сразу, продолжая вышептывать цифры, как заклинания.
— «Ангелы».
В таксопарке часто не знали друг друга — и народу много, и текучка. А колонна, естественно, сужала круг.
— Фамилия как?
Сосед бросил на Сергачева недовольный взгляд и молча качнул головой — иди посмотри, во второй раз сбиваешь…
Сергачев вернулся к своим вычислениям. Но беспокойство, шевельнувшееся где-то в глубине его усталого здорового тела, с каждым мгновением разрастаясь, уже стало сбивать дыхание, выдавливая пот в полусогнутую ладонь и в пальцы, сжимающие авторучку. Не выдержав, он толкнул локтем соседа и бросил на ходу:
— Присмотри тут.
Расплывчатые черты на небольшой фотографии становились четче, резче, словно в проявителе.
Сергачев сделал нисколько шагов и замер… Еще немного — и лицо на карточке, казалось, почернеет, словно при передержке, сольется в одно пятно, расползется по белому листу, закроет стену, потолок, черным ковром сползет на пол… Еще немного…
— Подходи, подходи, не жалей на поминки, кидай сколько не жалко, — донесся до его сознания голос дежурного.
Сергачев повернулся и побрел к своей секции, в сознание опять вплелись слова дежурного, брошенные в спину: «Пожалел. Ладно, до следующего раза…»
Сергачев взял авторучку и придвинул путевой лист.
— Ну что? — Лицо соседа было серьезным, а голос выдавал скрытое удовлетворение, видно, неплохо он сегодня мастерил: и план привез, и себя не обидел.
