Борис Полевой - Глубокий тыл
12
Одна из комнат немецкой комендатуры города Ржавы была завалена тюками пропагандистской литературы. Как-то на досуге, перебирая ее, Женя Мюллер нашла литографированный номер плаката-газеты. Сначала бросились в глаза снимки Ржавы. Старый собор ввинчивал в низкое зимнее небо массивные луковицы облезлых куполов… Круча над рекой, и на ней древнее здание краеведческого музея, развороченное бомбой… А вот перрон здешнего вокзала. На литых чугунных колоннах перекрещены немецко-нацистские флаги… Сам Адольф Гитлер, путаясь в полах Длинного военного плаща, в фуражке домиком, выпучив рачьи глаза, картинно протягивает руку к окну вагона, из которого высовывается голова Бенито Муссолини в черной шапочке с кистью, с подбородком тяжелым и круглым, как пятка… Вот они вместе щагают мимо застывшего на перроне почетного караула. Солдаты стоят во фронтовой форме, в низко надвинутых рогатых касках, обрызганных известью… Вот эта парочка снялась в открытом автомобиле на железном мосту так, что позади видна стрелка дорожного указателя и на ней надпись «Волга». А это что же?.. Занесенная снегом окраинная улочка. Палисадник. Женщина, закутанная в пестрое одеяло, трое ребят. Театрально улыбаясь, Гитлер протягивает яблоко оборванному мальчику. У женщины испуганное лицо. В тапках на босу ногу она стоит прямо на снегу. Изо рта срывается комочек морозного пара.
Заинтересовавшись фотографиями, Женя прочла подписи и из них узнала, что в начале декабря прошлого года, когда немецкие артиллеристы будто бы уже бетонировали площадки для дальнобойных пушек, чтобы обстрелять Москву, Адольф Гитлер прибыл сюда, в древний город, дожидаться здесь часа, когда он сможет, подобно Наполеону, на белом коне въехать в Москву. Сюда же в предвкушении падения столицы Советского Союза приехал к нему Бенито Муссолини. Газета-плакат и была выпущена для пропаганды этой «исторической встречи на пороге златоглавой Москвы».
Женя со злорадством рассматривала плакат. Встреча «исторической» не стала. Нанеся зимой 1941 года гитлеровцам сокрушительное поражение у стен столицы, предприняв прекрасный наступательный маневр у Верхневолжска, Красная Армия, продолжая развивать наступление, в короткое время оказалась на подступах к Ржаве и, обойдя ее, устремилась дальше на запад. Ржава, где два фашистских диктатора плотоядно рассматривали план Москвы, сразу превратилась в прифронтовой город. Поезда Гитлера и Муссолини исчезли в неизвестном направлении, уступив на путях место санитарным эшелонам, а тюки газет-плакатов, заблаговременно напечатанных где-то в Германии и заранее доставленных сюда, так и остались валяться в ржавской комендатуре.
Заинтересовавшись всем этим, Женя собралась было в ближайшее время продолжать свои исторические изыскания. Но едва она приняла такое решение, как случилось неожиданное происшествие: переводчик немец, осуществлявший связь комендатуры с бургомистром, при невыясненных обстоятельствах утонул, купаясь в реке. — Фрейлейн Марте, назначенной на его место, приходилось теперь разрываться, поспевая туда и сюда. Тут уж не до старых плакатов.
К новой переводчице здесь пригляделись. Ее молчаливость, деловитая скромность, может быть, и разочаровали молодых офицеров, но зато комендантом были оценены по достоинству. Теперь всем было известно, что этот осторожный, беспощадный службист благоволит к фрейлейн Марте, которая, как говорили, успела уже обзавестись я женихом-офицером эсэсовского полка, державшего оборону на самом остром участке, в районе военного аэродрома. Благоволение коменданта и жених в черной форме с серебряными молниями в петлице — это было немало. Писаря даже стали побаиваться хорошенькой белокурой немочки, выросшей среди поволжских «фольксдойчей».
Женю поселили в лучшей комнате в домике железнодорожного машиниста, невдалеке и от комендатуры и от бургомиетрата. Хозяин домика был на востоке. Уже под бомбами увел он один из последних эшелонов с ранеными и назад из этого рейса не вернулся. В доме хозяйничала его жена, худенькая женщина неопределенных лет. Даже в жаркие дни она покрывалась черной шалью, ходила в каких-то опорках, не умывалась, не чесала головы, не стригла ногтей. Вообще она производила впечатление душевнобольной. Живя с детьми впроголодь, она ничего не принимала от своей жилички. Дети же ее, которым девушка не раз пыталась подсунуть что-нибудь вкусненькое, глядели на нее со страхом и отталкивали конфету или печенье с таким видом, будто им протягивали живую гадюку.
— Что вы, что вы, детки, зачем вы обижаете добрую фрейлину? — улыбаясь, говорила их мать, а сама смотрела на жиличку так, что ту мороз пробирал по коже.
Женя прямо-таки физически чувствовала глухую ненависть этой женщины. Девушка не боялась бомбежки. Понемногу она приучила себя к тому, что снаряды дальнобойных советских орудий с журавлиным курлыканьем проносятся иногда над городом, чтобы разорваться потом где-то в районе товарных станций. Но этой маленькой молчаливой женщины, бесшумно двигавшейся по дому, она боялась так, что, ложась спать, всякий раз придвигала к двери тяжелый комод. Ее ненависть, преследовавшая Женю изо дня в день и так хорошо понятная ей, вызывала в душе тоскливую безысходность, будто она и впрямь предала Родину и работала на врага.
И вот однажды девушка была разбужена страшным грохотом. Что это? Ревут моторы. В комнате необыкновенно свежо. Сорванная маскировочная штора висит на одном гвозде. Ночной ветер с реки, задувая в разбитое окно, мягко подбрасывает и опускает занавеску. Женя вскочила. Инстинктивный страх странно мешался с радостью: ведь это бомбят свои! Зенитки истерично кудахтали, как куры, к которым в птичник забрался хорек. А самолеты все кружили и кружили…
Кое-как одевшись, Женя выбежала в сени. Испуганная хозяйка несла на руках маленького и толчками подгоняла девочку постарше. Они, видимо, спешили в огород, в углу которого, под рябиной, еще год назад была вырыта хозяином зигзагообразная щель, заросшая теперь шершавыми лопухами. Женя подхватила девочку и, хотя та, взвыв, царапалась и отбивалась, перепрыгивая через грядки, донесла ее до бомбоубежища. Хозяйка, уже успевшая спрыгнуть вниз, вырвала у нее ребенка.
— Зачем вы себя утруждаете, фрейлина, ручки свои драгоценные пачкаете?..
Договорить она не успела. Где-то над ними возник нарастающий свист, будто стоп-краном останавливали на полном ходу поезд. О стену щели шмякнулись комья земли. Вся дрожа, Женя не сразу поднялась со дна траншеи. Рядом стояла, хозяйка и смотрела в зеленоватое шелковое небо, где среди белых мягких разрывов, напоминавших Жене раскрывшиеся коробочки хлопка, уже освещенные лучами еще не поднявшегося солнца, сверкая крыльями, шли самолеты. С земли, погруженной в предрассветный зыбкий полумрак, можно было даже различить красные звезды на крыльях. Эти звезды словно гипнотизировали женщину. Она не могла оторвать от них глаз. Вот, зайдя со стороны солнца и выстроившись в каре, самолеты стали скользить вниз. Снова будто кто-то рванул стоп-кран. Но женщина только нагнулась, закрывая собою детей, а глаз от звезд не оторвала. Когда стихли раскаты разрывов, Женя увидела, что хозяйка глядит на нее и побледневшие губы женщины кривит недобрая улыбка.
— Здорово угощают!
— А вы не боитесь? — невольно воскликнула Женя, косясь на два живых комочка, испуганно ежившихся на дне траншеи.
— А вы думаете, жить здесь слаще? Самолеты ушли. Постепенно смолкли зенитки.
Хлопковые коробочки, совсем развернувшись, расплывались в облачка, легкие, пушистые, золотые. Но откуда-то, по-видимому издалека, продолжал доноситься глухой гул. Точно весенний гром, он перекатывался по горизонту и не смолкал. Женщина в упор смотрела в лицо Жени. В глазах ее горела такая ненависть, что девушка невольно отступила в дальний угол щели.
— Слышите? — шептала хозяйка, не спуская с Жени тяжелого взгляда. — Слышите? Это наши пушки.
Где-то невдалеке пророкотал и стих мотор, и взволнованный мужской голое позвал: — Фрейлейн Марта, фрейлейн Марта!
— Я здесь, — ответила девушка по-немецки, узнав голос порученца коменданта. Подпрыгнула, подтянулась на руках и с чувством невольного облегчения выбралась из щели наверх.
— Ради бога, что случилось? — спрашивала она знакомого унтер-офицера, когда машина несла их по заросшей улице.
— Вы не догадываетесь?.. Прислушайтесь, это же иваны! — растерянно ответил тот и хотел еще что-то добавить, но машина, объезжавшая свежую, воронку, сделала такой поворот, что чуть не повалилась набок.
В комендатуре, несмотря на ранний час, чувствовалось необычное волнение. Хлопали двери, звонили телефоны, раздавались торопливые шаги… Помощник коменданта, небритый, в незастегнутом кителе, остервенело крутил ручку телефона, с ненавистью глядя на молчащий пластмассовый ящик. На деревянном диване валялись куски окровавленного бинта. Все напоминало муравейник, В который сунули горящую головню.
