Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Барон мелкими шажками отошел от окна. Они ждут приема. Будут рады, если даже увидят своего спасителя только на тормозной площадке вагона и он им скажет несколько слов. Но богу не следует часто спускаться на землю, Меллеру-Закомельскому — тем более.
Михаил Николаевич, вы умеете ругаться? Резко, но так, как можно при дамах. Выйдите к ним, дорогой мой, и скажите своими словами, что они… и перед государем и отечеством головой своей виноваты. Растолкуйте им, что мы не на праздник сюда приехали, а делать скорбную, черную работу. И речей никаких нам не надобно, мы любим государя нашего и выполняем веления государевы.
Хлеб-соль принять?
А это уж как хотите.
Даже двойные стекла в окнах и глухие стены пульмановского вагона вдруг прорезал тонкий женский крик. И гнев, и страх, и отчаяние, и мольба о пощаде слышались в нем… Потом возмущенный гуд мужских голосов… Гортанная, начальственная брань… И снова молящий, всхлипывающий крик женщины…
Кексгольмцы начали, — послушав, но не подходя больше к окну, проговорил Меллер-Закомельский. — Еще только ведут, а эта голосистая уже умирает… Да, так выйдите к депутации, дорогой мой, и объясните ей все. Пусть они идут с богом. У нас так много дела, дни короткие, скоро начнет темнеть. А мерзавца ротмистра сюда позовите…
Киреев вошел, постукивая зубами и от мороза — озяб в шинели и шевровых сапогах, пока добрел по снегу до вагона, — и от страха перед всесильным генералом. Дурной приметой было уже то, что Меллер-Закомельский заставил его ждать очень долго. А потом явился какой-то поручик и коротко объявил:
К генералу, — как будто он, Киреев, подследственный.
Но генерал не закричал на него, не стал жечь глазами — взгляд у него был беззлобный, по-стариковски усталый, хотя в самых зрачках и отблескивало что-то жестокое и непреклонное. Меллер-Закомельский протянул Кирееву свою волосатую с подсохшими пальцами руку, посадил напротив себя, предложил папиросы. Все плавными, спокойными движениями. И говорил тихо-тихо, как-то почти не шевеля губами, молодо алеющими в шелковистой белой бороде. Он не произнес ни одного ненужного слова, сразу приступил к самому существу.
Вот списки главных бунтовщиков и попустителей, — сказал он, подавая Кирееву бумаги, принесенные Скало-ном, — они составлены за подписями вашей и господина Баранова и посланы были вами в Омск по требованию генерала Сухотина. Имелось в виду принять судебные и административные меры. Это отпало. Я облегчен неограниченными правами, и меры будут приняты на месте, здесь, сразу и окончательные. Можете вы что-нибудь изменить в этом списке?
Кирееву полегчало. Списки составлены им же, следовательно, в них нет никакой тайной мины. Генерал спокоен, вежлив и явно доброжелателен. Вспомнился бешеный Тренов. Как бы крутился тот на каблуках, сотрясал тишину вагона извозчичьей бранью, бил кулаком по столу!
Никак нет, ваше превосходительство, — сказал он, — список вполне исчерпывающий.
Читайте, Михаил Николаевич, — барон задумчиво постучал мундштуком папиросы о ноготь, неторопливым движением поднес ее к губам. — Прошу вас.
Терешин Петр Федосеевич, — прочитал Скалон и взял карандаш.
Меллер-Закомельский молча взглянул на Киреева. Зажал папиросу губами.
Так сказать, один из наибольших главарей, — ответил Киреев на немой вопрос генерала, силясь угадать, так ли он понял его взгляд: ведь необходимые пометки были сразу сделаны на списке.
Барон чиркнул спичкой, невнятно, сквозь папиросу, проговорил:
Расстрелять.
И Скалон против фамилии Терешина поставил крестик.
Виноват, — запинаясь, произнес Киреев, — но Терентии, так сказать… скрылся.
Меллер-Закомельский приблизил огонек к папиросе.
Почему? — тихо спросил он и пыхнул голубым дымком.
Киреев дернулся на стуле, пробормотал:
Были приняты меры, но, так сказать… — и умолк.
Нечаев Степан Степанович, — прочитал Скалон. И, чему-то улыбаясь, прибавил: — Телеграфист.
Во время осады мастерских тайно проник в служебное помещение, пытался повредить телеграфный аппарат, но был захвачен чинами вверенной мне охраны и… — Киреев не нашел нужное слово, — и, так сказать, члено-поврежден. Лежит дома.
Расстрелять, — сказал Меллер-Закомельский все тем же тихим голосом и, выждав, когда карандаш Скалона поставит крестик, объяснил: — Телеграфистов обязательно нужно расстреливать.
Коронотовы Порфирий Гаврилович и Елизавета Ильинична, — читал дальше Скалон. — Ротмистр, это супруги?
Так точно. Оба в числе главарей. Она — за революционную деятельность совокупно с уголовным преступлением — пять лет уже отбывала наказание в Александровской каторжной тюрьме.
Меллер-Закомельский наклонил голову, легким движением мизинца стряхнул пепел с папиросы.
— Пометьте и этих, Михаил Николаевич. Скалон поставил крестики.
Киреев побледнел. Заявить, что Коронотовы тоже скрылись? Жандармы дважды уже побывали на заимке, но ни Порфирия, ни жены его не нашли. Мать сказала: «Как ушли, так и не вернулись. Может быть, убили их». Неправда. Среди убитых этих не было… Генералу явно не понравилось, что Терешин скрылся. О Коронотовых он не спрашивает прямо. И Киреев промолчал.
Трубачев Савва Иванович, — читал Скалон, поигрывая карандашом.
Слесарь. Молодой, но из числа самых революционно настроенных. Командовал группой дружинников во время боя, — почти механически доложил Киреев, в смятении думая между тем, что и парень этот тоже исчез куда-то и что по горячему следу взять его было можно без труда, так как он вместе с родственниками невесты своей отвозил ее к Мирлольскому в больницу. Теперь же — ищи ветра в поле. Смятение, отразившееся на его натужно-одеревеневшем лице, привлекло внимание Меллера-Закомельского. Проговорив свое легкое и беспощадное «расстрелять», он вдруг наклонился к Кирееву, пометя бородой по столу.
А этот слесарь не скрылся?
Так точно, ваше превосходительство, скрылся, — сдавленным голосом подтвердил Киреев.
Ротмистр, как же это? — Барон медленно откинулся на спинку кресла. И не дождался ответа Киреева. — У слесаря есть семья?
Невеста во время действий тяжело ранена, лежит в больнице, но есть так называемые ее родители.
Выпороть, — сухо сказал Меллер-Закомельский. И, жестом попросив Скалона передать Кирееву список, вбил ему как гвоздь в темя: — Кто еще скрылся? Покажите.
Киреева пальцы не слушались. Он глядел в список, видел целый ряд фамилий скрывшихся рабочих и никак не мог показать хотя бы на одну из них.
Лавутин Гордей Ильич… — наконец начал он, не узнавая собственного голоса.
И вдруг его мысль, придавленная ощущением неотвратимой кары, неожиданно сработала. Зачем говорить правду? Зачем без нужды навлекать на себя гнев этого — о, Киреев теперь раскусил его! — тихого, но беспощадного генерала? Кто и как разберется, когда именно скрылись все эти люди? Почему нельзя предположить, что они сейчас все на своих квартирах? И исчезнут только в тот момент, когда за ними явятся каратели Меллера-Закомельского?
Ваше превосходительство, оказывается, скрывшихся, кроме Лавутина, нет, — проговорил он, вдруг обретая подвижность пальцев и тыча в список. — А вот, например, врач Мирвольский, рабочие Пучкаев и Коноплев мною уже арестованы и преданы суду.
Меллер-Закомельский внимательно посмотрел на Киреева. Как он тужится перед начальством! Думает о полковничьих погонах, о медалях, крестах. И, безусловно, сейчас что-то врет.
Пометьте в списке наиболее злостных бунтовщиков — и будем кончать, — устало сказал барон.
Киреев отчеркнул больше десятка фамилий. Скалон молча проставил на полях крестики, провел ладонью по списку.
К этому, ротмистр, вы должны мне дать еще точные адреса и провожающих, чтобы ночью люди не путались в незнакомых улицах. — Он посмотрел на Меллера-Закомельского. — А как с остальными, Александр Николаевич?
Барон погасил папиросу и встал.
Нагайками. Включая и семьи. Но покрепче!
В дверь сунул голову комендант поезда подполковник Заботкин.
Обед готов, Александр Николаевич, — сказал он, словно выдал государственную тайну.
Меллер-Закомельский благодарно кивнул ему головой. Расправил бороду.
Чудесно! Но рыбу спускать, подполковник, пусть повар еще подождет. Вкус ухи решают секунды, а я пока не освободился. — Он подошел к вытянувшемуся во фронт Кирееву и, храня еще на губах улыбку, с какой он давал свои наставления Заботкину, сказал неторопливо: — А вы, ротмистр, подайте прошение об отставке.
Лицо Киреева искривилось судорогой. Удар был слишком силен. Киреев думал все, но только не это. Уйти в отставку по требованию Меллера-Закомельского — значит погибнуть совсем. Кто и куда его возьмет потом на службу?
Ваше превосходительство… — только и вымолвил оп оторопело.
