Росток - Георгий Арсентьевич Кныш
И все-таки презрение и злость к Беркович смягчились, приглушились. Ишь ты, во время той встречи в оранжерее не остановила Григория, не прибегла к женским чарам. А могла бы. Значит, есть еще в ней что-то такое...
Шарк-шарк... Шарк-шарк...
Наконец-то! Пол натерт. Блестит, сверкает. Сейчас надо вымыть руки и лечь на часок передохнуть.
Аида остановилась возле зеркала. Долго вглядывалась в свои черные спокойные глаза. Да, никто не знает, чего стоят ей эти спокойствие и уравновешенность.
Подставив руки под теплую струю воды, Аида опять задумалась о своей работе. Поскорей бы научиться помогать врачам восстанавливать здоровье ребятишек. Одни противоречия уравновешиваются другими. Евгения Михайловна называет это диалектикой. Как же, термин знаком еще со школьной скамьи. Но тогда он был каким-то расплывчатым, неопределенным. Его иногда при случае вставляли в разговор — дескать, и мы умеем сказануть. Теперь этот термин приобрел для нее реальные черты. Теплые, нежные детские тельца, прикованные болезнью к постели... Теперь она знает: если врач выписывает девочке или мальчику с острой пневмонией жаропонижающие антибиотики или сульфамидные таблетки — это тоже одно из проявлений диалектики в живом организме, в борьбе противоположностей. И конечный результат в таком столкновении — выздоровление маленького человека, возвращение ему самого ценного — здоровья.
Аида закрыла кран, вытерла руки.
«Жаль, что очень медленно продвигается моя наука. Григорий мог бы помочь. Но его поглощает работа. Даже когда привел в гости друзей, весь вечер только и слышала: рефлексы, синапсы, аксоны. Взял бы и объяснил когда-нибудь по-простому: чем занят, озабочен. Пусть бы не смогла сразу понять, но постепенно бы поняла. В последнее время он не стал для меня как-то ближе, доступней... Конечно, с Майей у него просто случайная связь. Могла бы и не знать, как не знают этого другие жены. Моя беда, что узнала. Но теперь это все позади. Все перегорело. И у меня, и, кажется, у него».
Аида зажгла газ, поставила на плиту греться чайник, прилегла на тахту.
«Ничего, Гриша, все равно я мудрей тебя. От рождения, по праву женщины. Пока ты там что-то выдумываешь, вычисляешь, я зачну, выношу и рожу человека. Сына или дочку. Вот так. Глупая! Сколько времени зря растратила! Ведь это ж кто-нибудь уже шлепал бы ножками по паркету или допытывался: а что это? А это? Я бы ему, как тем больным в институте, и сказки рассказывала бы, и песенки пела...»
Кто-то позвонил. Аида открыла дверь. В прихожую протиснулась дородная, толстолицая соседка с мышиными глазками под тонкими выщипанными бровями. Курносый нос дернулся вправо, влево, что-то вынюхивая. А что варили? А чем душились? А кто табак курил?..
— Заходите, Тереза Владиславовна, — пригласила Аида. — Поздновато вы с рынка.
— Э, голубушка! Вы все одна да одна. Муж то в Киев мотается, то по курортам шастает... Сколько вам той провизии надо? А у меня пять ртов и каждый день есть просят. — Тереза Владиславовна села на табурет, ее жирные бедра обвисли с боков. — Вы бы присматривали за своим Григорием Васильевичем... Наука наукой, а ведь недалеко и до греха...
Аида насупилась, слушая разглагольствования горластой, сварливой, измотанной домашними хлопотами соседки. Сняв цветастый фартук, села напротив.
— Хотите чаю? — спросила для приличия.
— Нет, спасибо. Недавно позавтракала. Я вот зачем к вам... Там такое языками треплют... Вы ведь работаете в этом... как его... Ну, в институте, где детей лечат... И Григорий Васильевич неподалеку... Так вот... Его видели с дамочкой из того института. — Тереза Владиславовна прищурила мышиные глазки: интересно, как поведет себя Аида, услышав такую новость.
— Ну и что? — нервно шевельнула плечами Аида. — У каждого есть знакомые. Все с кем-то встречаются. И причин для этого может быть много.
— Э, голубушка! Разве мы не знаем, что этим кобелям-мужикам от нас, женщин, надо? Все они одинаковы.
— Зачем же ко всем с одним аршином?
— Да не это главное... Вашу же дамочку-начальницу вытурили с работы... Ой, что будет, что будет! Весь город шумит, косточки ей перемывает. — Тереза Владиславовна оглянулась, будто испугалась, что ее кто-то может услышать. — Говорят, что она и с заграницей связалась и что американское радио о ней передает.
— Не слышала... Не знаю... — Аида еле сдерживала раздражение. Что ей надо, этой болтливой соседке? Зачем пришла?
— Она, говорят, врет, что ее ни за что с работы вытурили. Как же ни за что? Девочку заморила... Говорят, мужа бросила, а любовников — не сосчитать... Я зачем к вам забежала? Вы ведь работаете в том институте и, наверное, знаете, что она за цаца.
— Женщина как женщина. И врач неплохой, — ответила сухо Аида.
Ее недавняя неприязнь к Беркович сменилась сочувствием к ней. Аиде стало жаль ее как человека.
— Слышала от верных людей... Когда вытурили ее с работы, она тут же переметнулась снова к брошенному мужу... И, знаете, не побрезговал, что залапана другими. Принял! Да что там! Говорят, будто подал бумагу, чтобы их за границу выпустили. Сам уезжает и ее, залапанную, с собой берет...
— Тереза Владиславовна! Зачем вы мне все это говорите? — начала закипать Аида. Ее глаза заволоклись сизым облачком. — У меня дел по горло, а вы...
— Извините, если что не так, — поджала толстые губы соседка. — Не один год живем на одной лестничной клетке. И стены у нас тонкие... Вы шепчетесь или милуетесь, а оно пробивается, как сквозь марлю.
— Мало вам своих забот, — Аида встала, схватила швабру. — Простите, но...
— Вы еще молодая, доверчивая, — тяжело поднялась Тереза Владиславовна. — Как старшая, хотела вас предупредить. Не подумайте, что я сама... Люди поговаривают, будто бы ваш Григорий Васильевич крутит с этой дамочкой... Если она уедет за границу, то, наверное, и к нему начнут придираться, выспрашивать, выяснять... Еще и от науки отлучат.
Аида распахнула дверь.
— Первый раз вы заходили к нам, когда мы вселялись. На новоселье. Это — второй раз. Надеюсь, что и в последний.
— Так... Так... Значит, выгоняете? А я добра вам хотела.
