Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов
В ковше, куда направили контейнеровоз, у двух причалов кисли на приколе итальянские пароходы-близнецы «Лациум» и «Капулия». Их зеленые борта создавали иллюзию, что вода цветет, как в пруду. Бесчисленными медузами плавали на ней вездесущие полиэтиленовые мешочки.
Когда буксир подошел к свободному пирсу, один за другим стали появляться малолитражные «фиаты» и мотороллеры.
— Команде аврал, — объявил старпом с верхней палубы, — занять места по швартовому расписанию.
Неаполитанские докеры, чье время, очевидно, было расписано по минутам, подоспели точно к швартовке. Одетые по случаю праздника в яркие, модного покроя костюмы, они неторопливо вылезали из машин и натягивали кожаные перчатки.
— Шпринг, прижимные, продольные, — скомандовал капитан, удерживая теплоход левым подруливающим.
Через две минуты бело-голубые полипропиленовые гаши лежали на кнехтах, а на баке и на корме заработали шпилевые машины, выбирая канат. Судно неподвижно замерло как раз возле крана. Докеры расселись по своим малолитражкам и укатили в город.
Высокая стена, составленная из контейнеров концерна «Си лэнд», полностью отгораживала от легкого ветерка, веявшего с зеленых высот Позиллипо. Жарко дышало асфальтом и раскаленным железом. Был самый разгар сиесты, когда в южных странах замирает любая деятельность. «Лермонтов» остался с глазу на глаз с обезлюдевшим, истерзанным солнцем портом, где беспощадно блестели стекла, отгороженные пирсами ковши и слюдинки в горах песка. Даже власти не появлялись. Только одинокий старичок в черной кепке, удивший серебристо-сиреневых морских карасей на куски помидора, несколько оживлял этот неподвижный ландшафт.
С моря, где на базе НАТО вырисовывались серые ножи подлодок, доносились бравурные аккорды, а со стороны проходной, закрытой лабиринтом пакгаузов и контейнеров, гудели машины и наползала удушливая струя подгоревшего оливкового масла.
— Не везет, — как ни в чем не бывало произнес Загораш, останавливаясь у Тони за спиной. — Терпеть не могу приходить в праздник.
— А я люблю, когда людям весело, — вздрогнув, сказала она наперекор.
— Не вижу что-то особенного веселья. Впрочем, ночью, наверное, будет фейерверк, карнавал… Не рано ли вырядились, синьорита?
— Ничего не вырядилась, — повела плечом Тоня. — Просто в город иду.
— Сегодня увольнения не будет. Завтра в кинишко заглянем. Хочешь?
— Не знаю, — через силу промолвила она упавшим голосом. — Ничего я не знаю, — и побрела к трапу.
БЕРЕГ (НЕАПОЛЬ)
В неприметном с фасада ресторане «Корона», приютившемся в глухом переулке, струнный квартет наигрывал надрывные неаполитанские песни. Жмурясь в соловьиной истоме под рокот гитар, пожилой тенор с солидным брюшком так сладко стонал о любви безграничной, как море, что озноб пробегал по оголенным плечам внимавших ему матрон. Гудело пламя спиртовых горелок на шведском столе, роскошно декорированном ананасами и фрутто ди маре, и отблеск свечей подрагивал в темной влаге зрачков.
Сентиментальный Горелкин, хоть и не понимал по-итальянски, пустил украдкой слезу. Вспомнил предвоенную весну, себя, свежеиспеченного лейтенантика, прощания и встречи на Французском — тогда еще — незабвенном бульваре. Потягивая терпкое, чуть горьковатой «корбо», невесело думал о беспутном сынке, который пришел из плавания по дальневосточным морям и окунулся в разгул, о дачке в Затоне, где в прошлогоднюю засуху сгорели все яблони и абрикосы.
Зато Константин Алексеевич был оживлен на диво. Шутливо пикируясь с Энрико Туччи, подчеркнуто ухаживал за Адриеной, подкладывая ей то ложку плоских макарон лингуине с помидорами и крохотными ракушками туффо, то шарик нежнейшего овечьего сыра. Неожиданно расковавшись не столько от белого вина, сколько от старомодного уюта и непреходящей прелести блиставшей за окнами ночи, сыпал шутками, перемежая английскую речь внезапно всплывавшими итальянскими фразами. Когда же у столика остановилась хорошенькая цветочница, мастер по неожиданному наитию выбрал именно то, что нужно: изысканно скромный букетик фиалок, и целуя Адриенину руку, разразился высокопарной тирадой о нерушимости морской дружбы, суровой нежности и прочей романтической чепухе, которую высмеивал в обычное время. Польщенная синьора Туччи отвечала тщательно выстроенными русскими фразами, а Энрико делился с Горелкиным московскими впечатлениями, совершенно забыв про языковый барьер.
Иван Гордеевич согласно кивал, изредка роняя немецкие слова из позабытого фронтового запаса.
О делах заговорили, когда певец ушел на заслуженный отдых и в зале зажгли свет. Расторопные официанты задули свечи на столиках, переменили тарелки и приборы. Враз отрезвев, Дугин с некоторым удивлением взглянул на развешанные по стенам волынки и деревенские горшки. Впервые за долгое время ему удалось отключиться от обыденных забот и сосущей тоски по дому.
— Я читал, что у вас в стране тоже начали выпуск контейнеров? — Туччи, скрупулезно следивший за мировой прессой, не доверял газетчикам и при каждом удобном случае старался перепроверить информацию.
— А что мы, хуже других? — с непобедимой гордостью одессита ответил Дугин. — Скоро и у нас будут свои двадцатитонные.
— За успех контейнерного флота! — провозгласил Энрико, подымая бокал. — Как насчет маленькой рюмочки водки? — поинтересовался он, отмеряя пальцами коротенький промежуток. — Под пармезанский сыр?
— Не надо водки, — поморщился капитан. — Все и так было отменно, — он украдкой расстегнул чуточку тесноватый белый пиджак. — Да и жарковато.
— Жарковато? — Туччи сделал большие глаза. — Это у нас? Что бы вы сказали про Геную. Вот там действительно жарко! Не успели очистить порт от нефти, как профсоюз объявил забастовку.
— Синьора Дугина это не касается, — возразила Адриена. — Для контейнерных судов сделано исключение.
— Ах, да, конечно… Итак, за успех? — продолжал Туччи, поднимая бокал.
— В другой раз. — Константин Алексеевич перевел разговор на шутку. — Скажите откровенно, Энрико, это не вы устроили забастовку в Генуе?
— О, если бы у меня была хоть какая-нибудь власть над профсоюзами! — с полной искренностью воскликнул Туччи. — Но увы, я всего лишь бедный миллионер.
— Тем не менее сумели выбить преимущества для контейнерного флота.
— Это не я, — вздохнул Туччи. — Просто вступило в силу
