Борис Изюмский - Алые погоны

В кармане гимнастерки Булатова был блокнот с записями: кому из курсантов, когда и за что дал он взыскание. Курсанты уважали в Булатове бывалого человека, великолепного спортсмена, разумом понимали, что он честно несет службу, но, попав в его блокнот, иногда роптали.

Булатов был классическим старшиной. Наверное, именно о таких рассказывают бесчисленные солдатские истории, но было в нем немного и от «служаки».

— Товарищ старшина, — подзывает его командир роты, — завтра банный день, в пять утра подъем. Обеспечьте порядок.

— У нас в роте всегда порядок! — браво вытягивается старшина перед довольно глядящим на него майором, а минутой позже удаляющийся командир роты слышит сипловатый голос Булатова:

— Курсант Садовский, почему так долго возитесь? Городульки затеяли?

Это непонятное слово было любимым у старшины и означало высокую степень его недовольства. Он вообще любил употреблять какие-то свои особые слова, казавшиеся ему наиболее армейскими. Подаст команду:

— Равняйсь! — и тотчас же придирчиво отменит ее: — Отставить! Нет сохруста позвонков! — Что это за «сохруст», только догадывались.

Пашков, привыкший в Суворовском училище к демократическим отношениям с сержантами и старшинами, которых там и начальниками-то не считал, никак не хотел признавать власть Булатова.

В Геше все восставало против того, чтобы беспрекословно подчиняться такому же, как он, Пашков, а может быть, и менее образованному курсанту Булатову «только потому, что у него старшинские погоны». Ну, другое дело, еще старослужащий вроде Привалова. Да и то…

У Пашкова уже были трения с Булатовым. На этот раз, войдя в спальню, Булатов спросил:

— Курсант Пашков, почему вы не почистили оружия?

Геннадий одетый сидел на табурете.

— Устал, потом почищу, — буркнул Пашков, не вставая.

— Отправляйтесь сейчас же! Разгильдяйство!

— Приказывай своей бабушке!

Старшина побагровел и, подойдя к Пашкову, потребовал:

— Встать!

Геннадий, видя, что зашел далеко, и прекрасно понимая, какие могут быть неприятности, медленно встал.

— Можно без крика? — хмурясь, сказал он.

— Без крика вам два наряда вне очереди, — сухо произнес старшина, — а сейчас отправляйтесь чистить оружие…

Пашков, что-то невнятно бормоча, вышел из спальни.

Ровно в семь часов утра курсант, дежуривший по роте, крикнул:

— Рота, подъем!

В спальне сразу стало шумно, будто невидимая рука открыла какие-то клапаны, и в комнату хлынул поток звуков: громко заговорило радио, по-утреннему глухо закашляли курсанты, затопали вперебой десятки сапог.

Дежурный поторапливал:

— Приготовиться к построению на зарядку!

Геша старался не глядеть на Владимира и Семена, — ему вчера изрядно досталось от них, когда он возвратился из ружейного парка.

— Ты и здесь решил продолжать свои штучки? — возмущенно спрашивал Гербов. — Думаешь, что делаешь?

— Мне приказано не думать, — зло ответил Пашков и вдруг закричал: — А чего он хамит? Чего? Я ему при выпуске руки не подам! И хватит нотаций! Разберусь как-нибудь сам…

— Знаешь что, — требовательно глядя на товарища, сказал Ковалев, — если хочешь, чтобы тебя уважали, не позорь Суворовское! Не позволим! Приятно тебе будет, если я напишу Сергею Павловичу о новых твоих художествах? Или надо, чтобы твой отец и сюда приезжал?

Геннадий прикусил губу, насупился и надолго умолк. У него до сих пор скребло на сердце при воспоминании о том, как нехорошо он расстался с Бокановым. А что касается Булатова, то Пашков терпеть его не мог еще и за грубость. Он не знал, что Булатову уже был нагоняй от командиров и коммунистов роты за склонность к ругани. Пашков же после каждого столкновения с Булатовым сердито думал: «Здесь прав тот, у кого больше прав! Казарма!»

…С зарядки курсанты возвратились бодрые, пахнущие свежим осенним ветром, умылись и стали заправлять постели.

Это было тоже своего рода искусство: в считанные минуты добиться безупречной линии простыни, подвернутой в ногах ровно на ширину книжки «Устава», подушку поставить бравым «гоголем».

Только успели подшить подворотнички, начистить пуговицы и обувь, как раздалась команда:

— Третий взвод, в две шеренги становись!

— Первый взвод, становись!

И курсанты, на ходу одергивая мундиры, помчались в строй.

— Рота, смир-р-но! Товарищ майор…

Демин внимательно оглядел замершие ряды.

— Вольно! Приступить к утреннему осмотру.

После осмотра все ушли на завтрак, и только несколько курсантов осталось «подчищать заправочку» коек и шинелей.

Первой была лекция по военно-инженерной подготовке. Ее читал седой полковник в очках без оправы, с высоким, немного вмятым на висках лбом.

Голос у полковника негибкий, но ясный, подчиняющий внимание. Стоя за кафедрой, полковник отчеканивал фразы, и они особенно прочно западали в память.

Владимир быстро записывал, стараясь не упустить ни одной важной мысли.

В аудитории стояла тишина. Только поскрипывали перья, да постукивал указкой по доске полковник.

Ковалев прервал запись, торопливо достал блокнот — здесь у него были схема пристрелки, крохотные карты с зигзагами линий и черными ромбиками — и занес только что услышанное название книги по фортификации. Подумал: «Сегодня же раздобуду».

Пронзительно и резко задребезжал электрический звонок. Полковник отпустил взвод.

Надо было длинным коридором идти в класс тактики.

Володя вышел вместе со статным, белокурым юношей — Олегом Садовским. Во всем облике Садовского: в светлых усиках, складке на шее, немного развинченной походке, диковатых глазах, даже в уменьи свистеть по-разбойничьи, в два пальца, даже в том, как он, куря, плотно держал цыгарку, — чувствовался человек бесшабашных поступков, дерзкий и порывистый. Володе Садовский был и неприятен, и вместе с тем что-то привлекало его к Олегу.

— Ты заметил, как мы отличаемся от гражданских? — бросил мимоходом сейчас Садовский. — Какие бы вопросы полковник ни задавал, суворовцы отвечают совершенно свободно!

В третьем взводе, куда попал Ковалев, кроме него, было еще несколько суворовцев, остальные же пришли из десятилеток, с заводов, колхозов.

— Не на то, по-моему, ты свою наблюдательность тратишь, — удивленно посмотрел на Садовского Владимир.

— Керзачи! Серяки! — пренебрежительно процедил Олег. — Повернуться как следует не умеют… — и глазами показал на проходившего мимо курсанта Копанева.

Ковалев невольно поймал себя на том, что готов в чем-то согласиться с Олегом, — да, конечно, в военном отношении суворовцы лучше подготовлены. Но тут же устыдился этой мысли о превосходстве. Подумаешь! Если они учились в Суворовском училище, то это еще не основание кичиться и считать себя лучше других. И Копанев, на которого сейчас указал Садовский, токарь с завода, в вечерней школе закончивший десятилетку, простой, хороший парень, очень исполнительный и скромный.

— Не к лицу нам заносчивость! — сердясь скорее на себя, чем на Олега, сказал Володя. — Большинство «серяков» вовсе не хуже, а кое в чем и лучше нас с тобой…

Садовский пожал плечами.

— Блажен, кто верует! — бросил он в ответ и негромко засвистал бравурную песенку.

Курсант Копанев, о котором шла только что речь, заметил иронический взгляд Садовского и догадался приблизительно, о чем тот говорил. Входя в класс, Копанев с обидой думал: «Конечно, трудновато мне за вами тянуться, — нет за плечами военной школы, — но желание и упорство может быть тоже кое-чего стоят?»

К нему подошел Снопков, подтолкнув плечом, спросил:

— О чем задумался, о Анатолий — Ахиллеса сын?

— Да вот о том, как не отстать от искушенных в воинских обычаях, — усмехнувшись, ответил ему Копанев.

— Дитя, дитя! — закатывая глаза, сказал Павлик, — ты нам во многом благостный пример.

— Ладно, хватит, — грубо оборвал Анатолий Снопкова и сердито бросил свою тетрадь на стол.

ГЛАВА IX

Только тот, кто участвовал в боевых походах, кто прошел солдатскую службу, знает, что такое пятьдесят километров перехода с полным снаряжением. А зная это, не удивится, что на следующее утро после подобного перехода Ковалеву казалось просто невозможным подчиниться сигналу «подъем». Ему казалось, что не было ни сна, ни отдыха, что он, вообще, больше не выдержит такого физического напряжения, непрерывной цепи испытаний. Но стоило сделать зарядку, облить себя ледяной водой, как возвратилась бодрость, и все стало представляться не таким уже тяжелым. «Ничего, втянемся, — подбодрял он себя, — знали, на что шли».

Днем сдавали зачеты по тактике, майор Демин проводил занятие «Смена караулов», а к вечеру в актовом зале началась стрелковая конференция — ее открыл генерал Агашев.