Борис Изюмский - Алые погоны
— М-м-да… — неопределенно произнес капитан Беседа. — Я не подсахариванье имею в виду, а тон! Сила критики не в ее внешней резкости…
ГЛАВА VIII
1К ротной спальне вело сто одиннадцать ступенек. Это Ковалев установил в первый день прибытия в пехотное училище.
Но сейчас после нескольких часов ученья под дождем, в окопах, за городом, ему казалось, что ступенек, по крайней мере, триста. Шинель промокла так, что из нее можно было выжимать воду; от перебежек, окапываний, перетаскивания пулемета ныла поясница, ладони покрылись кровавыми мозолями. Прежние ученья и походы вспоминались, как детские забавы, но в то же время ощущение было такое, будто все, что он делал теперь, уже давно знакомо ему и он всегда был военным, потому что иным себя не представлял. «Если придется защищать Родину, — думал он, — в этом тоже будет много будничного труда, напряжения и не к чему сейчас унывать, ну, что же — трудно, но ничего страшного…»
Года три назад майор Боканов повел их в поле — к высокому холму, поросшему кустарником. Здесь в войну был командный пункт генерала: его соединение освобождало город. Блиндаж сохранили как музей. Суворовцев поразила обстановка блиндажа: полевые телефоны на грубо сколоченном столе, узкие нары — все по-солдатски просто и сурово.
Была солдатская суровость и в быте курсантов, суровость, временами пугающая своей непреклонной требовательностью.
Здесь не были особенно расположены к интимностям, к душещипательным беседам. Здесь так много было физических усилий, мужественной простоты отношений, безоговорочной исполнительности, что на первых порах казалось: душевная теплота чужда училищу. Но так только казалось. В действительности она здесь приобрела иные формы, более сдержанные, и оттого не менее желанные.
В хорошей семье очень строгий отец, может быть, и не часто похвалит, приласкает, но зато какую радость это приносит!
…Владимир поправил ремень карабина и пошел по ступенькам быстрее. Почистив оружие, он развесил в сушилке шинель и портянки, разделся и прилег на койку, — Демин разрешил роте час отдохнуть. Справа от Владимира лежал Семен, слева — Геннадий. К большой радости, они опять оказались вместе.
Пашков был мрачен и неразговорчив. Семен же, наоборот, шутил больше обычного.
— Боевое крещение принято! — воскликнул он, бросая на Пашкова веселые взгляды. — Держись, пехота, то ли еще будет!
— Слишком усердствуют, — процедил сквозь зубы Геннадий и поморщился: болела спина. Сегодня он столько откопал земли, сколько в Суворовском не приходилось откапывать и за год. «В землекопов превратили, — сердито думал он, — полчаса ученья, а копай и копай!»
— Эх, братцы, что сейчас происходит в нашем Суворовском? — словно прочтя мысли Геши, мечтательно произнес Семен, закинув руки за голову. — Сергей Павлович воюет с малышней… Подполковник Русанов спасает очередную заблудшую душу… Артем преподает Авилкину урок сдержанности.
— …полковник Зорин советует майору Беседе: «Вы Каменюку смелее выдвигайте на руководящую работу», — оживленно подхватил Владимир.
— Золотое времечко! — вздохнул Семен и лукаво поглядел на Пашкова.
Они умолкли. Ковалев тоже закинул руки за голову. «Не странно ли, — размышлял он, — сейчас, думая о Суворовском, не вспомнишь ничего неприятного. Прав был Зорин… на выпускном… Все, что раньше казалось плохим, теперь стало дорогим и желанным. Как было бы хорошо, например, если бы Сергей Павлович очутился вдруг здесь, и… отчитал за что-нибудь!»
Ковалев улыбнулся и прикрыл глаза. Память воскрешала одну картину за другой. Вот отправились они в поход, а Вася Лыков запасся котелком для «индивидуальной» ухи. Тогда они сварили «общественную» уху, накормили ею Василька и невинненько так спросили его: «А ты нас потом угостишь?»
А когда были в третьей роте, Пашков и Братушкин в лагерях ушли за «языком». Притаились за кустами. Идет «вражеский солдат» с вязанкой дров. Разведчики набросились на него, но тот оказался сильнее, скрутил Гешу, а Савва позорно сбежал: Геша мужественно молчал, ничего и никого не выдал. Ну, и досталось же Братушкину за то, что покинул товарища в беде!
Милое суворовское время! А с другой стороны, кто знает, обращались бы с нами раньше посуровее, сейчас было бы легче.
— Ребята, давайте назовем нашу ротную газету в память о суворовской «Победа», — предложил Володя друзьям.
— Дело, — одобрил Семен, — только надо согласовать с замполитом батальона.
Ковалев недавно был назначен редактором ротной газеты и готовил выпуск номера.
Как ни хотелось Владимиру еще полежать, отдохнуть, но надо было просмотреть собранные заметки. Он встал, надел мундир, затянул ремень и пошел в комнату политпросветработы. В ней никого сейчас не было. В сгущающихся сумерках едва различимы на стене стенды истории училища. Владимир включил свет — в комнате стало еще пустынней. Он устроился за столом, в дальнем углу, стал перебирать заметки.
Писали о предстоящих выборах в комсомольские органы, о нерадивости курсанта Садовского, вырывшего мелкий окоп, о результатах стрельб. Кто-то прислал стихотворение «Сон старшины»:
Как зеркало, сверкает пол,Сбылися старшины стремленья:По роте, где б он ни прошел, —Везде его изображенье.
«Поместим с рисунком, — подумал Володя. — Да, вот еще что, введем раздел „По родной стране“. Вот, например: „Ростсельмаш восстановлен“…»
Легкой, пружинистой походкой спортсмена к Ковалеву подошел майор Демин.
— Сидите, сидите, — разрешил командир роты. Голос у него гортанный — такие голоса обычно бывают у людей, хорошо поющих.
— Я вам не помешаю?
Александр Иванович Демин закончил когда-то это же пехотное училище, в войну, командуя стрелковой ротой, защищал Ленинград, был несколько раз тяжело ранен. При первом знакомстве Демин казался человеком мягким — может быть, потому, что был очень корректен, — но услышишь, как властно командует он, увидишь, как настойчив в своих требованиях, и поймешь — это офицер волевой. Он не признавал шума, брани, угроз, считая, что лучше наказать провинившегося, чем, расшумевшись, только пригрозить карой, и большего добьешься спокойным тоном. Подчиненные очень скоро почувствовали в самом спокойствии Демина властность человека, для которого приказ — святая святых. За жестковатость курсанты даже прозвали его «Александром Грозным», но гордились своим командиром и не прочь были рассказать легенды о его непреклонности.
Майор сел рядом с Ковалевым и стал просматривать заметки.
— Ну как, трудненько? — шутливо спросил он, имея в виду сегодняшнее ученье.
— На том стоим, — в тон ему ответил Ковалев и улыбнулся.
Опытным глазом воспитателя Демин успел уже отметить в этом юноше и подтянутость, и бодрость, и смелый взгляд, и стремление оставаться в тени, не лезть на глаза начальству.
Демин высоко ценил в человеке уменье в делах службы отбрасывать личные симпатии или антипатии. С огорчением замечал он, что некоторые суворовцы и сюда принесли с собою какие-то фальшивые законы той ложной дружбы и круговой поруки, которые запрещают им возмутиться неверным поступком товарища только потому, что он «свой парень». Вместо того, чтобы резким осуждением вовремя прийти на помощь, такие блюстители «дружбы» оказывали своим дружкам медвежью услугу.
Демину очень понравилось, как вчера на батальонном комсомольском собрании Ковалев сказал:
— Друг спорит, а недруг поддакивает… Думаю, даже противник, выискивающий ошибки, ценнее друга, замазывающего их.
«Сделаю его командиром отделения», — решил сейчас майор.
— У вас в Ленинграде есть знакомые или родственники?
Ковалев метнул на командира быстрый взгляд, один из тех взглядов, которые как бы на мгновенье освещают человека, выхватывают его из темноты, оценивают: можно ли быть с ним откровенным, стоит ли он этого? И, видно решив, что стоит, сказал:
— Здесь мой очень большой друг… — Он запнулся, но подняв глаза и, глядя прямо в лицо офицеру, закончил: — Девушка… учится в пединституте…
— Вот как? Это хорошо, — мягко сказал Демин и, посмотрев на ручные часы, поднялся. — Ну, не буду отвлекать вас…
2В отсутствие Володи в спальне произошла неприятность: Пашков нагрубил старшине. Старшина роты Булатов — коренастый юноша с пронзительными маленькими глазами и быстрыми движениями — пришелся кое-кому не по нраву своей требовательностью.
Булатов уже успел пройти суровую жизненную школу: подростком он участвовал в войне, осколком снаряда ему отсекло половину мизинца на левой руке. Прибыл в пехотное училище Булатов из части. На груди у него был гвардейский значок и целый набор значков спортивных: хоккеиста, футболиста, штангиста. Булатов был предельно исполнителен и требователен. Назначенный старшиной роты, он принялся за дело с огромным рвением, не представляя себе, что можно как-то иначе относиться к своим обязанностям.
