Борис Васильев - А зори здесь тихие… В списках не значился. Встречный бой. Офицеры
Любовь Андреевна вздохнула, горько покачав головой. Помолчав, сказала иным тоном:
— Теперь у тебя есть сын, Машенька. И твой долг вырастить его, поставить на ноги…
— Мою маму повесили немцы, — все так же спокойно произнесла Маша. — Что бы вы ни говорили, я буду повторять: маму повесили немцы. Повесили, понимаете? Мою маму повесили. На дереве, даже без виселицы.
Она замолчала, пристально разглядывая огонек цигарки. Молчала и Любовь Андреевна, с болью и жалостью глядя на нее.
— Кроме мамы у меня есть только один близкий человек, — тихо проговорила Маша. — Он на фронте, и я не хочу его ничем беспокоить: воевать надо с легким сердцем. Но он однажды сказал, чтобы я обращалась к вам, если будет совсем трудно.
— Машенька, девочка моя, я сделаю все, что в моих силах. Я завтра пойду к начальнику твоей школы…
— Никуда не надо ходить, Любовь Андреевна. Просто пока возьмите Ваню к себе.
— То есть куда это — к себе, Маша? И что значит: пока?
— Пока я не вернусь.
— Откуда?
— С той стороны.
— Что ты говоришь?!.
— Школа готовит радистов для партизанских отрядов и диверсионных групп. Мама неплохо обучила меня немецкому, и я нужна там.
— Ты нужна сыну!
— Вот и возьмите его. Больше просто некому.
— Машенька, мы делаем рейсы на фронт. На фронт, ты это понимаешь? Под бомбежки и обстрелы.
— Мне некому больше оставить Ваню, Любовь Андреевна. Некому. Я понимаю, как вам будет трудно, но что же делать?
— Машенька, это не просто трудно, это невозможно. Я понимаю, я все понимаю, но, может быть, лучше… Детдом?
— Может быть, — равнодушно согласилась Маша. — Только я не смогла заставить себя сделать это. Если сможете — отдайте. От бабушек ведь тоже принимают.
— Что?!. — Любовь Андреевна задохнулась, качнулась к ней. — Что ты сказала, Маша?..
Поезд дернулся: прицепили паровоз. Маша инстинктивно рванулась к купе, но, пересилив себя, остановилась. Сказала, еле сдерживая слезы и глядя мимо Любови Андреевны:
— Идите к нему, Любовь Андреевна, идите, он может упасть. Идите к внуку!
Состав уже дергало и качало: бригада пробовала сцепки и тормоза. И потрясенная Любовь Андреевна, подчиняясь суровому приказу вчерашней девочки, поспешно шагнула в купе. К внуку.
А Маша, натыкаясь на стенки и изо всех сил сдерживая рыдания, шла к дверям вагона.
Санитарный поезд шел порожним рейсом.
За стеклом штабного вагона мелькнуло лицо Любови Андреевны. Она держала на руках ребенка.
Состав шел на фронт сквозь заснеженные российские просторы.
Расположенный возле маленькой железнодорожной станции эвакопункт с чудом уцелевшим зданием вокзала был переполнен ранеными: на фронте шло наступление. Раненые были везде: на платформе, возле насыпи, в станционном здании. На земле и снегу, на досках пола и на скамейках — сидели, лежали и даже стояли. А их все подвозили и подносили.
Бой громыхал где-то совсем близко. На путях изредка рвались шальные снаряды.
На переполненную ранеными привокзальную площадь буквально ворвался американский «виллис». С него на ходу спрыгнули двое в маскировочных халатах. Из машины вытащили третьего — тоже в маскхалате, с забинтованной головой. Двое соскочивших на ходу потащили его на перрон, поближе к ожидаемому поезду, а шофер кричал вдогонку:
— Держись, лейтенант! Мы тебя найдем, не тревожься!..
Раздался длинный паровозный гудок. Раненые оживились, кто-то привстал, кто-то уже пополз поближе к путям.
На станцию медленно втягивался санитарный поезд. Любовь Андреевна спрыгнула с подножки на ходу, не ожидая остановки, и побежала вперед, к станционному зданию.
Вслед за ней на перрон спрыгивали санитарки, врачи, медсестры.
— Откройте все двери! — кричала на бегу военврач Трофимова. — Тяжелых грузить в первую очередь!
К ней от станционного здания бежал пожилой капитан, еще издали крича хриплым сорванным голосом:
— Назад! Кто разрешил? Почему на красный свет? Немедленно назад, назад! Кто начальник поезда?
— Я — начальник, — на ходу отчеканила Любовь Андреевна.
— Куда вас, к черту, несет?! Немецкие танки прорвались!.. Немедленно отвести поезд! Немедленно!..
— Закончим погрузку, отведу.
— Вы с ума сошли! — истерически кричал капитан, семеня сбоку. — Я приказываю! Я — начальник эвакопункта! Немцы вот-вот пути перережут, вы это соображаете?..
— Не орите. Соображаю.
— Под трибунал пойдешь, идиотка!..
Любовь Андреевна неожиданно остановилась, в упор глянула на него, сказала негромко:
— А ну убирайся отсюда, паникер.
И, отстранив его, пошла дальше.
Замполит вошел в полуразрушенное станционное здание, где ожидали погрузки легкораненые. Остановился у порога, старательно протирая очки. Потом надел их, оглядел забитое людьми помещение и негромко сказал:
— Я обращаюсь только к тем, кто добровольно возьмет оружие. Нужно остановить немцев хотя бы минут на сорок. На полчаса. Я понимаю, вы заслужили отдых. Кровью своей заслужили. Но если мы не остановим врага, они добьют здесь всех. Вот.
Раненые внимательно слушали майора, но никто пока не вставал с места.
— Извините, — замполит неуверенно потоптался и вышел на перрон.
— Ну что, мужики, неужели майора одного бросим? — помолчав, спросил сидевший в углу летчик с перевязанным плечом. — Офицеры есть?
Не ожидая ответа, он встал и, шагая через раненых, пошел к выходу.
Не успел еще выйти, как за ним по одному, по двое, группами стали подниматься раненые.
На станционных путях уже грохотали взрывы. Любовь Андреевна быстро шла вдоль состава.
— Грузите в штабной вагон, — говорила она на ходу санитарам. — Занимайте все свободные места. Кладите на пол! Здесь не должно остаться ни одного раненого!
Несмотря на обстрел, на грохот близкого боя, персонал санитарного поезда действовал с привычной уверенностью и сноровкой. Фельдшеры и медсестры принимали от санитаров раненых, вносили в вагоны, клали на все свободные места.
В степной балке за станцией залегла жиденькая цепочка легкораненых. На правом фланге лежал замполит, все время протиравший очки; в центре расположился хмурый молодой капитан-казах, на правом фланге — летчик с перевязанным плечом.
Раненые были обстрелянными солдатами и сейчас молча, без излишней суеты готовились к неравному бою. Подтаскивали ящики с гранатами и патронами, бинтами стягивали гранаты в связки, проверяли, заряжали и прилаживали поудобнее личное оружие.
Из-за пригорка напротив выползли три фашистских танка. Было видно, как с брони спрыгивают маленькие фигурки автоматчиков.
Из кустов за овражком била по танкам прямой наводкой батарея «сорокапяток», и немецкие автоматчики рвались к ней.
— Огонь! — крикнул замполит.
Раненые открыли редкий огонь, прикрывая батарею и вызывая атаку автоматчиков на себя.
Все три немецких танка, развернув башни, открыли пулеметный огонь по цепи. Затем тронулись с места и один за другим медленно поползли на раненых.
— Держите автоматчиков! — крикнул капитан-казах. — Истребители, за мной!..
Перевалился через бруствер, пополз навстречу танкам, умело используя неровности местности. Следом ползли несколько бойцов-истребителей со связками гранат. Капитан добрался до удобной позиции раньше, выбрал момент и, привстав, швырнул связку под гусеницы вырвавшегося вперед вражеского танка.
Грохнул взрыв. Танк остановился, косо развернувшись на разорванной взрывом гусенице.
— Бей их, ребята!.. — выкрикнул замполит, в запале вскочив в полный рост.
И тотчас же упал, сраженный пулеметной очередью. Упал, так и не расслышав крика летчика:
— Танки!.. Наши танки!..
Из леса за их спинами вырвались традцатьчетверки, стреляя с хода.
Санитарный поезд уходил с железнодорожной станции, где горело станционное здание, дымилась водонапорная башня, но ни в помещениях, ни на перроне уже не было ни одного раненого.
Любовь Андреевна вошла в операционную. Старенький лысый хирург старательно мыл руки в тазу. Из-за перегородки, за которой только что закончилась операция, медсестра Катя вынесла таз с окровавленными бинтами.
— Четверо погибли, — вздохнул хирург. — Я ничего не мог сделать. Ничего.
— Я понимаю, — сказала Любовь Андреевна. — Дай мне их документы, Катюша, я подпишу заключения.
Она присела было за столик, но тут поспешно вошел пожилой фельдшер:
— Любовь Андреевна, скорее в крйгеровский! Майор сознание потерял!
— Какой майор? — ахнула Катя. — Неужели наш?
— Документы позже принесешь в купе, — сказала Любовь Андреевна, поспешно выходя вслед за фельдшером.
Следом засеменил старенький хирург, на ходу вытирая руки.
Санитарный поезд шел полным ходом.
