Евгений Воробьев - Незабудка
Шорников встал из-за стола.
— Пора мне, Иван Иванович приглашал.
Елена Тихоновна сказала примирительно:
— Хоть поешь досыта. Знаю, как в гости к Ивану Ивановичу ходить. Небось синее стеклышко уже достал из комода?
— Достал, — признался Шорников.
«Интересно все-таки, — весело подумал он, — подсмотрела хозяйка, как я стеклышко искал, или догадалась?»
Черноус приготовил Шорникову и пропуск на завод, и чью-то спецодежду.
Увидев Шорникова в доменных доспехах, Иван Иванович совсем не удивился — то ли по занятости, то ли не нашел в этом ничего достойного удивления.
Брезентовая куртка с чужого плеча, в рыжих подпалинах и ожогах, за поясом асбестовые рукавицы, на ногах валенки с обугленным ворсом. Обгоревшая войлочная шляпа с синими очками, укрепленными наподобие козырька, еще хранящая запах чужого пота.
На пятой печи шли последние приготовления к пуску. Рабочие подавали в фурменные отверстия ведра с углем. Черные руки тянулись за ведрами из горна. Электрическая лампочка внутри печи тускло светила в неопадающей угольной пыли. Уголь высыпали на лещадь, чтобы защитить огнеупорную кладку. Иначе куски кокса обрушатся при загрузке печи с колошника, с высоты пятиэтажного дома, и повредят кладку, которая не успела отшлаковаться.
Вода, воздух и огонь еще не вступили в свои права. Холодная домна была тиха, и эта. тишина предшествовала рождению жизни.
На площадке каупера стоял Стебельков и кричал в сердцах на кого-то из газовщиков. Он не привык к тишине на домне и орал так, будто силился перекричать рев воздуха и газа. Потом, чертыхаясь, Стебельков побежал на воздуходувку.
Пробуя свои силы, воздуходувка гнала поток воздуха в пространство, и погода на заводе стала ветреной.
В поддоменнике было необычно холодно. На шпалах подъездного пути, по которому ходят ковши с чугуном, лежал снег; он доживал последние часы. На округлых верхушках кауперов, вознесенных на сорокаметровую высоту, на гофрированной крыше литейного двора и на верхних покатостях газопроводов тоже лежал снег, и он тоже доживал последние часы.
Как-то само собой Шорников взял на себя обязанности горнового второй руки и вместе с Черноусом начал хлопотать в поддоменнике.
Хлопот хватило допоздна. Домой он пришел, когда дети отужинали.
— Ну, чистый трубочист! — всплеснула руками Елена Тихоновна. — Где ты, прости господи, столько угля нашел?
Николай Романович только виновато улыбнулся и потер лоб, покрытый копотью.
— Ладно уже, — сказала Елена Тихоновна с ласковой поспешностью. — Иди мойся. Воды накипятила. Знала, что неумытый из гостей придешь.
В воскресенье Шорников собрался на завод чуть свет. Он надел новую суконную гимнастерку с белым подворотничком, с орденами и медалями.
Конечно, гимнастерку эту лучше бы поберечь, ее можно прожечь под спецовкой. Но Елена Тихоновна не прекословила и молча смотрела, как он подпоясывался, как потом брился, причесывался.
Чем ближе Шорников подходил к домне, тем больше волновался. Пуск печи — всегда событие в жизни горнового, а для вчерашнего старшего сержанта и подавно. После стольких лет он вновь будет управлять потоком чугуна.
Там, на фронте, Шорников не думал, что будет так волноваться после войны. И где? На заводе! Ведь здесь ничто не угрожает его жизни или жизни людей, стоящих с ним рядом.
Откуда же тогда эта жгучая тревога?
У пятой домны многолюдно. На скиповом подъемнике висит красный транспарант. Приехало начальство из министерства, из области. Странно видеть у домны людей без спецовок. В стороне жмутся строители домны, приглашенные на торжество. Музыканты со своими трубами отогреваются у костров.
И вот уже по скиповому подъемнику, похожему на исполинскую стремянку, приставленную к верхушке домны, потянулись на колошник отмеренные вагоном-весами порции кокса, руды, известняка.
Стебельков закричал в телефонную трубку: «Воздуха мне, воздуха!» — таким истошным голосом, будто сам задыхался.
Воздух вобрал в себя весь жар раскаленных кауперов, устремился в домну и родил в ней животворный огонь. Казалось невероятным, что еще вчера по лещади разгуливал Черноус.
Нестройное «ура», медные голоса труб, заглушаемые гудением печи, возгласы, крики.
Печь быстро набирала ход. Машинист вагона-весов, молодой парень с веселыми глазами и пустым рукавом, все чаще и неизвестно кому (на колошнике его не слышали) кричал: «Даю!» — и все увеличивал порции руды, кокса, известняка.
Шорников подходил к фурмам, заглядывал через слюдяные глазки во внутренность печи, и с лица его, обращенного к огню, сбегала тень тревоги.
Домна не выдает своих секретов первому встречному, она доверяет только своим.
Шорников перетрогал весь инструмент, согревшийся возле зажженной печи. Несколько раз, раньше времени, он брал в руки лом, отполированный чужими ладонями, и еще раз проверял баллоны с кислородом для прожигания летки.
Наступил самый ответственный момент — печь готова выдать чугун.
— Пора, — скомандовал Иван Иванович, стараясь казаться совершенно спокойным, и стал лихорадочно сосать давно потухшую трубку.
Шорников с Черноусом принялись в четыре руки разделывать летку. Они стояли на железном листе, брошенном на песчаную канавку — будущее русло чугунного потока. Раскачиваясь в такт, они долбили ломом огнеупорную глину. Все отошли и издали напряженно следили за согласными движениями горновых.
Все тоньше глиняный простенок, держащий чугун взаперти. Вот он уже светится изнутри. Пробивается язычок пламени. Чугун еще заперт, но вскоре находит лазейку и вырывается с внезапной стихийной силой.
Горновые отскочили в стороны. Лист, на котором только что стояли Черноус и Шорников, мгновенно покраснел. Взрыв света и тепла — ослепительное сияние и зной, обжигающий кожу и дыхание...
Сперва чугун идет по песчаному руслу с ленцой, как бы нехотя, затем, шипя и скворча, как сало на сковородке, бежит все быстрее и быстрее, не зная удержу. Только успевай отвозить ковши! Чугун искрится. Розовый и багровый пар подымается над желобом и застилает весь литейный двор.
Защитив лицо согнутой в локте рукой, Черноус, Шорников, Баховчук и другие подручные переступают через слепящие арыки, ставят заслонки, управляя половодьем расплавленного чугуна. Грузный Черноус шагает через эти ручьи непринужденно и уверенно, не глядя под ноги, с особой повадкой истинных доменщиков.
Ушел последний ковш со шлаком, пушка Брозиуса выстрелила глиной в присмиревшую летку, запечатав ее до следующей плавки, а Шорников еще не нашел времени отдышаться, разогнуть спину, снять шляпу н отереть мокрый лоб.
— Гвардейская работа! Повезло Осипу с напарником — прокричал Шорникову в ухо Стебельков, неожиданно оказавшийся рядом.
Усталости Шорников не замечал, и радостное возбуждение не покидало его. Он выдал первую плавку, ему доверили номер, он хозяйничает у горна, он опять поддерживает огнем чье-то наступление. У него такое чувство, что выплавленного им чугуна должно хватить на все работы и труды, на всех формовщиков, на всех литейщиков, на всех кузнецов страны.
Вот такое же ощущение, бывало, он испытывал, стоя за орудийным щитом в минуту боя, когда, казалось, именно его орудие и он, командир расчета, решают исход всего сражения, всей войны.
Черноус нашел Шорникова в тихой каморке газовщика, где аккуратно несут свои канцелярские обязанности самозаписывающие стрелки приборов. Стебельков орал на кого-то в трубку телефона, потом бросил ее и сказал, указывая длинным, костлявым пальцем на Шорникова:
— Прогони ты его домой, Осип. Ну зачем он тут околачивается? Чудак человек! Гулял бы себе на здоровье.
Шорников пил газированную воду, щеки его горели не то от возбуждения, не то были с непривычки слегка опалены.
Черноус раздраженно отмахнулся от Стебелькова, повернулся к нему спиной и сказал Шорникову полушепотом:
— Иван Иванович распорядился тебе новую спецодежду выдать и все такое прочее. Вот ключ от шкафчика. Мы с тобой теперь по раздевалке соседи.
Действительно ли Черноус забыл, что Шорников пришел только на пуск печи? Или сделал вид? Шорников с готовностью взял ключ.
— Звонили из проходной, Николай Романович, — смущенно сказал Черноус. — Там тебя Елена Тихоновна дожидается. Ступай-ка на расправу, а я за тебя похлопочу.
Увидев мужа, Елена Тихоновна, сидевшая в углу проходной, всплеснула руками и запричитала:
— Разве можно не евши? С обедом битый час дежурю.
Шорников принялся за обед.
— Гимнастерку суконную не прожег?
— Цела.
— Орденов, медалей, прости господи, не растерял?
Шорников ощупал себе под курткой грудь.
— Целы.
Елена Тихоновна облегченно вздохнула.
— Шубку-то Глаше в магазине купим или подождем, беличью сошьем?
