Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

Дел действительно много. Приготовить вещи, сложить их в чемодан, проверяя, поместятся ли, потом вынуть из чемодана, потом опять сложить, ибо вместо плаща решено взять осенний костюмчик, который вдруг займёт больше места?.. И так без конца.

— Нонна сказала, обязательно будильник взять.

Валентина Потаповна медленно повернула голову.

— При чем здесь Нонна?

Раздражало её, что сестра к месту и не к месту поминает дочь. Вернее, одну из дочерей — не мою мать, а другую, «благополучную», ту, что «устроилась» и прекрасно живёт в Крутинске.

— А при том, что Нонна ездит.

— И что из этого? Все ездят.

— Так уж и все! Ты что‑то не больно ездишь.

— И ты не ездишь, — резонно напомнила старшая сестра.

— Мы не обо мне сейчас, — принялась разглаживать скатерть младшая. — Мы о Нонне. Они каждый год с Володей ездят.

Нонна — её гордость и утешение, её надежда, её счастливая звезда, в ярком свете которой легче не замечать едва мерцающего огонька моей непутёвой мамаши.

Сызмальства стояло передо мной два наглядных примера: как надо и как не надо жить. Стоило мне провиниться, как я слышал: «Весь в мать пошёл», — что, рано усвоил я, плохо. Иное дело Нонна. «Вот Нонна выучилась…», «А у Нонны…», «Нонна считает…», «Нонна сказала, чтобы ты…» И все‑таки я не возненавидел свою крутинскую тётушку. Сколько раз видел я понимание и сострадание в её глазах — глазах человека, который отнюдь не катается как сыр в масле. Тут моя легковерная бабушка ошибалась.

Нонна была эталоном в её глазах. Даже в одежде подражала ей Вероника Потаповна, искренне забывая, что между ней и дочерью разница в четверть века. В Калинов, например, она собралась ехать в широкополой белой шляпе типа сомбреро.

— Что это? — тихо проговорила Валентина Потаповна, и некоторый страх выразился в её глазах.

Вероника Потаповна передёрнула плечами:

— Шляпа… Все так ходят.

— Кто все?

— Все. Нонна все время ездит в ней.

Святая правда! Некогда эта шляпа даже принадлежала Нонне.

— Куда ездит? — устало спросила Валентина Потаповна.

— Какая разница куда! На Кавказ.

— Так ведь то на Кавказ. На юг… А ты на север. И потом, Нонне сколько лет?

Это был уже выпад опасный. Не оставайся до отъезда каких‑нибудь трёх дней, надолго рассорились бы сестрицы, а так приходилось проявлять терпимость. Калинов, чудесный город, властно манил к себе и тем сглаживал извечные углы.

Но конечно же с наибольшей серьёзностью отнёсся к мероприятию Дмитрий Филиппович. За неделю начал он укладывать свой громоздкий и старый, в вылинявшем чехле чемодан. Никто не знал доподлинно, что скрывалось там: бдительный хозяин все время держал его на запоре (он все запирал — двери, шкафы, почтовый ящик, голубятню, когда она была у него), но однажды неосмотрительно поднял крышку, чтобы положить «на всякий случай» моток электрического провода, и тут быстро проходившая мимо Валентина Потаповна углядела лежащую сверху патефонную головку.

Остановилась. Дмитрий Филиппович тотчас прикрыл крышку и проворно запер рыжий от ржавчины, но очень даже надёжный замок.

С отчаянием смотрела на него супруга. С отчаянием… И вдруг рванулась к нему.

— Дай сюда!

Но он успел спрятать ключ за спину.

— Зачем?

— Дай, говорю! — и такое послышалось в её голосе, что опытный Дмитрий Филиппович понял: лучше не связываться. Покорно разжал он пальцы…

В отличие от мужа Валентина Потаповна с замками не дружила. Сколько раз, к ужасу Дмитрия Филипповича, оставляла открытыми не только кладовку, сарай (а уж о почтовом ящике и говорить нечего), но даже квартиру. Квартиру! Когда же все‑таки ей приходилось запирать что‑либо, то или не всовывался ключ, или, всунувшись с грехом пополам, не поворачивался, или, повернувшись, не вылезал обратно. Раза два или три так и оставался в двери, после чего Дмитрий Филиппович неделю не мог прийти в себя. В конце концов он менял замок, рассудив, что воры могли вытащить ключ, снять мерку, а после коварно сунуть его обратно… Не надо судить его слишком строго: неспокойно было в Светополе в то послевоенное время, а каждая обновка в квартире доставалась трудом праведным.

Итак, Валентина Потаповна ринулась к чемодану и — о чудо! — сразу же отперла его. В маленьких, коричневых от старческой пигментации руках сверкнула солнцем злополучная головка.

— Ну зачем, зачем ты тащишь с собой этот хлам? — Она едва не плакала.

Дмитрий Филиппович поджал губы.

— Не хлам, — сказал он.

— А что? Что это?

— Патефонная головка.

— И это, ты считаешь, не хлам? Где ты видел сейчас патефоны?

Дмитрий Филиппович подумал.

— Там есть.

В отличие от сестёр в древнем городе Калинове он не был, но что город древний, уяснил себе, а раз так, то почему бы не сохраниться там патефонам?

С напряжением в синеньких глазах смотрела на него Валентина Потаповна. Потом, не говоря ни слова, подошла к окну и вышвырнула вон, быть может, единственную в мире идеально сохранившуюся патефонную головку. Она сверкнула, вылетая, и быстрым отсветом вдогонку ей сверкнули глаза Дмитрия Филипповича. Это был недобрый блеск, недобрый, но живой и гордый, как всякий протест, однако уже в следующую секунду он погас.

Подражая взрослым, я бессознательно усвоил в свои ранние годы иронически снисходительное отношение к Дмитрию Филипповичу, дяде Диме, безропотно коротавшему свой скромный век под суровым и грамотным правлением бездетной супруги. Безусловным было для меня её право на неограниченную, но просвещённую власть. Она, например, заставляла его читать, и он, водрузив на нос очки, дисциплинированно, как школьник, шевелил губами, а все мысли его конечно же были во дворе, у голубиной будки. Добравшись так однажды до середины какой‑то толстой книги, Дмитрий Филиппович выронил закладку, поискал–поискал место, где остановился, и, не найдя, принялся читать все сначала.

Покорность? Да, но до известного предела, и вы ещё увидите, на что способен был старый голубятник.

Сверкнув на солнце, патефонная головка шлепнулась на крохотную грядку с укропом и петрушкой. Но вы не беспокойтесь о ней. Не пройдёт и трёх дней, как она неожиданно обнаружится в купе поезда, где будут ехать наши герои, и снова будет с гневом выброшена, на сей раз в бачок для мусора в тамбуре вагона, и снова появится, но уже в достославном городе Калинове, куда по–стариковски упорная четверка доберётся в конце концов, с приключениями то огорчительными, то радостными. А дабы огорчительных было меньше, а радостных больше, путешественники, как водится, присели перед дорогой. Присели и малость замешкались. Александра Сергеевна не полагала возможным встать первой, поскольку считала себя в этой поездке в некотором роде на правах гостя. Дмитрий Филиппович не мог без высочайшего супружеского позволения решиться на столь ответственный шаг, а Вероника Потаповна твёрдо помнила, что первым должен вставать старший по возрасту. Признавать себя таковой она не собиралась. Взглядом подстёгивала сестру, но та не замечала. Забывшись, смотрела перед собой и видела полого спускающуюся к реке Пёс широкую улицу без тротуаров, но с ромашками, бузиной и отцветшей черемухой вдоль забора. Неужто через несколько дней она пройдёт здесь собственными ногами?

Валентина Потаповна тихо улыбалась. Вероника Потаповна потеряла терпение и легонько толкнула её локотком в бок: пора.

Весь двор высыпал провожать отважных путешественников. Впереди осторожно вышагивала больными ногами Вероника Потаповна. На ней был кремовый костюм, «как у Нонны», и широкополая шляпа. За ней шли Валентина Потаповна со склонённой набок головкой (она страдала, что все смотрят на них) и Александра Сергеевна. Все, конечно, были с вещами, но основной груз волок на себе замыкающий шествие Дмитрий Филиппович — в берете и галстуке.

— Едете? — доносилось с крылец, из парадных, распахнутых окон и увитых виноградом палисадников, и Вероника Потаповна отвечала звонко:

— Едем!

Примерно за четверть века до этой поездки три её участника — без Александры Сергеевны — провожали в далёкий путь тощего паренька с чемоданом в матерчатом чехле на пуговицах и пухлой авоськой, в которой лежал свёрнутый, толстый, с засаленными обшлагами овчинный полушубок. Тогда ещё не было моды на них. Полушубок, на плечах которого сохранились следы отпоротых погон, должен был защитить молодого южанина от суровых московских морозов. Ноннин муж, человек военный, презентовал его без лишних слов своему рвущемуся «в люди» племяннику. Спасибо!

Все трое напутствовали.

— Питайся там! — говорила Вероника Потаповна, и её голос срывался от жалости и страха за внука, которого кто теперь накормит горячим супом?

— С людьми живи! — вроде бы расплывчато, но очень даже ясно для меня наставляла взволнованная Валентина Потаповна, Дмитрий же Филиппович красноречиво показывал большим пальцем на грудь, а указательный подымал вверх. Я понимал его. В моем зашпиленном английской булавкой нагрудном кармане лежали в специальном полосатом мешочке деньги. То была фантастическая сумма в семьсот тогдашних рублей, которую, поднатужившись, наскребли для меня мои родичи. Предстояло в целости и сохранности довезти её до Москвы, а железная дорога, с заговорщицким видом шептал Дмитрий Филиппович, кишмя кишит жуликами. Подробнейший инструктаж давал он мне. Так, например, чемодан я должен был положить наверх, а пиджак с деньгами — под подушку.