Самуил Гордон - Избранное
Когда Гарбер и Зайцев приблизились к горе с круглым выступом, формой похожим, на первый взгляд, на седло, солнце уже выглянуло из-за нее радостное и сияющее, словно и оно явилось сегодня из того же северного края, откуда прилетел Гарбер, и неожиданно увидело перед собой стройные сосны, высокую бархатную траву, чистый и на много верст прозрачный воздух.
Наблюдая за солнечным кругом, как выкатывается он из-за гор, наливаясь до краев лучащимся золотом, Александр, в какой уж раз, задал себе все тот же вопрос: что держит людей на суровом Севере, где солнце показывается в это время года лишь затем, чтобы люди не забыли о его существовании? То солнце мало похоже на это. Золото у него закоптелое, лучи тусклые, короткие, усеченные. Но как может объяснить это Гарбер, если он и себе не способен ответить, что удерживает его там до сих пор. Неужели только крупный заработок, позволяющий ему больше помогать детям? Но Володя и Галя и прежде не очень-то нуждались в его помощи. Его бывшая жена Наталия и ее новый супруг — обеспеченные люди. Оба занимают высокие посты. Но все равно все годы из месяца в месяц Гарбер посылал двум своим детям гораздо больше, чем полагалось ему по закону. Он и сейчас посылает им столько же, хотя они уже взрослые, студенты. Но он знает, что они легко обойдутся и без его помощи. Спрашивается: если не нужен ему теперь крупный заработок, чтобы помогать детям, то что так привязывает его к Северу? Во время отпусков он побывал во многих прекрасных и солнечных городах. В любом из них мог бы поселиться. Но всякий раз возвращался тем не менее назад. Не иначе, вероятно, что надеется изжить в себе ту легкость, на которую первой указала ему Найла, ту легкость, с какой он относится ко всему, что легко ему дается. Но до конца изжить ее в себе, чувствует Гарбер, он будет в состоянии только там, на Севере, который незаметно стал для него родным домом.
Стоя возле горного седла, над которым уже довольно высоко поднялось взошедшее солнце, Александр так задумался, что не заметил, как ушла курортная публика, а вместе с нею и Зайцев, а он остался тут один. Александр взглянул на часы. До завтрака было еще много времени, и он не спеша пустился в обратный путь по протоптанной дорожке между зелеными полянами.
Придя после завтрака в палату, Гарбер застал у себя на постели приглашение посетить врача в половине одиннадцатого утра.
— Вы ее еще не видели? — спросил сосед. Зайцев уже стоял с махровым полотенцем через плечо, собирался в ванный корпус сбрасывать вес, ради чего позволял хлестать себя мощной струей воды из душа Шарко, которая сбивала с ног. — Зинаида Игнатьевна очень толковый врач.
— Меня это мало волнует, я приехал сюда не лечиться, — перебил Гарбер словоохотливого Романа, — я пока, дай бог и дальше не хуже, в том не нуждаюсь. Я приехал сюда просто погреться на солнце. В наших краях солнце — штука дефицитная.
Уже возле самой двери Зайцев, прищурив живые веселые глаза, сказал:
— Глядите не влюбитесь в нее.
— В кого?
— В нашего доктора.
— Такая красавица?
— Есть, конечно, женщины и краше, но и она весьма хороша и выглядит еще совсем молодой, хотя ей уже около тридцати. И живет без мужа.
— Как же получилось, что такая красивая женщина в таком возрасте оказалась без мужа?
— Муж у нее был, но она с ним разошлась. Что вы так смотрите на меня?
Гарбер разразился звонким смехом:
— Можете быть абсолютно спокойны, Роман Васильевич, я ее у вас не отобью.
— У меня? — Зайцев не счел нужным скрыть от Гарбера, как в нем разочарован.
Образованный, кажется, и, как видно, умный человек — и сказать такое. И как только могло это прийти ему в голову? Просто смешно! Он, грузный, с выпирающим брюшком Роман Зайцев, и она — славная и добрая Зинаида Игнатьевна, чьи ноги, когда идет, кажется, не касаются земли, будто она плывет по ней.
— Я еще не принадлежу к тем, кто на курорте выдает себя за холостого. И я думаю, — добавил он, не очень в том уверенный, — что и вы не принадлежите к тем, кто выдает себя за вольную птицу.
К крайнему своему удивлению, Зайцев услышал от соседа:
— Тут вы ошибаетесь.
— Не понял.
— Вы ошибаетесь, говорю вам. — Гарбера забавляла перепалка с добродушным соседом, он еще не мог толком сообразить, кого хочет Роман уберечь от угрожающей опасности влюбиться: его, Александра Гарбера, или врача их Зинаиду Игнатьевну. — Да, Роман Васильевич, да. Со мной вы дали маху. Я и вправду, как говорите, вольная птица.
— Ну да, так я вам и поверил.
— Хотите, покажу паспорт…
— Зачем? Раз вы говорите… Но просто трудно поверить, что женщины дают гулять на свободе такому молодому человеку, как вы.
— Какой я молодой человек, Роман Васильевич? Через два года мне стукнет пятьдесят.
— Но выглядите-то моложе меня.
— Вы шутите.
— Честное слово. Но вам следует знать, что наша Зина не из тех женщин, которые позволяют кружить себе голову. Она страшно гордая.
— Какой вы смешной человек. С чего вы взяли, что я собираюсь тут кружить кому-нибудь голову?
— Я, слава богу, не слепой. Думаете, не заметил, какие взгляды по дороге к горному седлу вы бросали на женщин? Я, например, свою жену одну на курорт не отпущу. — И словно речь шла о ком-то из его близких, строго добавил: — Зинаиду Игнатьевну оставьте в покое. Один раз она, говорят, уже натерпелась от одного из отдыхающих. Звали его Борис Борисович. Я его уже не застал. Он, говорят, весьма красивый мужчина и не старый, средних лет и страшно образованный. Профессор. Он так влюбился в нашего доктора, что словами не передать. Почему у них ничего не вышло, никто не знает. Кто говорит, что она не захотела отбивать у другой женщины мужа, кто говорит, что не настолько его любила, чтобы согласиться выйти за него замуж, но кончилось тем, что Борис Борисович уехал из санатория на несколько дней раньше срока.
— Не волнуйтесь, я не уеду отсюда даже и на полдня раньше. Я таких вещей уже не боюсь. Я и в юности не терял головы, как ваш Борис Борисович, чего же мне теперь бояться? Вот уже скоро десять лет, как я вольная птица, и пока ни в кого еще не влюбился настолько, чтобы потерять голову, а красивых женщин, в кого можно было влюбиться, хватало.
— Это мне понятно. Но встречается… Во всяком случае, предупредить я вас обязан был.
— Благодарю.
Сказал это Гарбер так, что Зайцев не мог воспринять его ответ иначе как искреннюю благодарность за желание уберечь его от опасности потерять голову.
28
Ровно в половине одиннадцатого, как сказано было в приглашении, Гарбер постучал в кабинет врача.
— Чуточку подождите, — отозвался за дверью приглушенный женский голос. — Я занята.
Александр присел на кожаный диван напротив кабинета и через несколько минут принялся, как обычно, когда ему приходится ждать приема в каком-нибудь учреждении, складывать слова из букв, составлявших надписи на стенах и дверях кабинетов. Эта игра всегда захватывала его. Сколько он помнит, ему пока еще ни разу не удавалось найти даже в самых длинных настенных надписях все буквы алфавита, чтобы сумел он сложить из них любые слова, какие бы ему ни пришли на ум. Придумывал только существительные. Все остальные слова в изобретенной им игре не годились. Какой бы маленькой ни была надпись, Александр не сдавался, пока не складывал, по меньшей мере, десять существительных. Меньше десяти означало: то, что он при этом задумывал, не исполнится.
Из букв на табличке «Кабинет врача» Александру удалось составить тринадцать существительных, а коль так, ему тут же захотелось довести их число до круглой цифры, до пятнадцати.
Но как Гарбер ни был увлечен тем, что переставлял так и сяк буквы таблички, стараясь сложить из них еще два недостающих слова, ему все равно не удавалось подавить в себе нетерпение, с каким он шел сюда. Ему хотелось взглянуть на доктора, в которого так влюбился профессор Борис Борисович, уехавший из санатория раньше времени, после того как она не пожелала больше с ним встречаться. Неужели сосед его по комнате на самом деле думает, что ему, Александру, грозит подобная опасность, и поэтому счел нужным заблаговременно предостеречь его? Роман может быть абсолютно спокоен. С ним, Гарбером, ничего подобного не произойдет, даже если эта Зинаида Игнатьевна еще красивей и привлекательней, чем описал ее Роман. Он уже не в том возрасте, когда доверяются только чувству. В его годы преобладает холодный рассудок. Гарберу вообще казалось смешным, когда люди его возраста гуляли с молодыми женщинами и ссылались при этом на пушкинское «Любви все возрасты покорны».
Он, Гарбер, не рискнет сказать, что он исключение, ему, конечно, нравятся красивые женщины. Но ни в одну из них, как сейчас он понимает, не был он всерьез влюблен. Быть может, потому, что ему легко удавалось влюбить их в себя, а ко всему, что дается ему легко, он легко и относится. Эту слабость, которую он до сих пор не до конца еще изжил в себе, первой заметила в нем Найла и первой ему на нее указала. Нет, не из-за этой своей слабости разошелся он с Ханеле и Наталией. По сути, это они разошлись с ним. Правда, он не делал из этого большой трагедии. Наверное, потому, что не он, а они, и Ханеле, и вторая его жена, Наталия, поторопились с женитьбой. Но мужем он был верным. Сойдись они опять, к примеру, с Наталией, у нее не было бы оснований упрекать его, как упрекал тогда Николай Дмитриевич Зубов, будто он что-то от них скрывает. Тая ведь никогда не была его женой, хотя они и могли бы стать мужем и женой, поведи она себя с ним в тот раз в общежитии по-другому. А Найла? Он не стал бы отрицать, что был с ней близок, что у нее от него ребенок, но Найла никогда не считала его своим мужем.
