Ихил Шрайбман - Далее...
Целых двадцать семь лет, до позапрошлого года, Арон Хаимович Заславский был председателем пепенского колхоза имени Карла Маркса. Не знаю, много ли колхозных председателей было председателями так долго. Какая мелочь — двадцать семь лет. На первом общем собрании, сразу после войны, когда колхоз только создали, пепенские старожилы избрали своим руководителем Заславского, которому тогда было немногим более двадцати, да так и избирали его потом снова и снова на своих годовых колхозных собраниях из года в год.
Чего только не сделал Арон Хаимович за двадцать семь лет! Он выстроил в селе трехэтажную мельницу, пекарню, комплексную механизированную молочную ферму. Он насажал вокруг села триста гектаров садов, пятьсот гектаров виноградников, на довольно-таки неважной земле — длинные рощицы орехов. Он поставил посреди села современнейший универмаг, ресторан, Дом культуры, здание школы. Он поднял напротив правления колхоза мемориал пепенцам, павшим на фронте. В каждый сельский дом протянул он электричество, провел по трубам родниковую воду. Старая молдавская поговорка гласит, что каждый человек должен за свою жизнь вырыть колодец. Заславский предложил правлению взять все колодцы в селе под колхозную опеку. Колодцы вычистили, заново изнутри облицевали и смастерили вокруг каждого резной раскрашенный деревянный домик, как в сказке. За двадцать семь лет ни один пепенец не остался без нового дома. Меж деревьев тут и там блестят на солнце красные черепичные крыши, застекленные веранды, синие и зеленые, красные, белые, апельсиновые стены.
Сам он жил в старом доме, доставшемся по наследству от родителей Сони, его жены. За эти двадцать семь лет он поседел. Молодое энергичное лицо, черные брови, живые черные глаза — и совершенно белые волосы. Когда председатель колхоза ложился и когда он вставал? Руководить таким хозяйством и столькими людьми совсем не легкая работенка. Он покорил народ одним — правдой. Слово всегда было словом. То, скажем, что председатель колхоза обещал людям, люди получали, даже когда год был не таким уж удачным. Десятки трудностей не пугали его и не останавливали. Он делал свое. Но трудности потихоньку тоже делали свое. Сердце постепенно стало пошаливать. Болезнь печени, которую он заработал, голодая в годы войны, со временем разыгралась. Кроме того, дети Заславского, сын и дочь, выросли, позаканчивали в Кишиневе институты, обзавелись семьями, остались жить в городе. Сын — инженер-механик, дочь — инженер-проектировщик; уже есть, не сглазить бы, внуки; Соня стала его дергать — она хочет быть рядом с детьми, она хочет жить на старости вместе с детьми. Короче — Заславский стал просить, чтобы его освободили от председательства. В позапрошлом году, на годовом колхозном собрании народ уступил ему, он этого добился.
Во дворе у Заславских, возле унаследованного дома, растет старая ветвистая груша. Не многие читатели смогут себе представить, чтобы дерево, простая груша, было в состоянии определить судьбу, дальнейший путь человека в жизни. Женщина остается-таки, наверно, женщиной. Раньше Соня не давала покоя — она хочет быть рядом с детьми. Потом, когда Заславский уже уволился с работы и тоже начал уже поговаривать о переезде в город, Соня расплакалась, как малое дитя. Как она расстанется с этой грушей? Здесь, под ее ветвями, прожила она жизнь. Еще дедушка собственными руками посадил ее. Здесь она провела свои детские годы, росла вместе с деревом. «Видишь, Соня? — ответил жене Заславский. — Ну а сотни, тысячи деревьев, которые я своими собственными руками, можно сказать, посадил?» Бесконечные разговоры в постели по ночам. Обдумывание. Взвешивание. В конце концов решено было здесь, в селе, где прожили все годы, так и остаться уже до конца дней. Заславский отправился в райком, так и так. И в райкоме Заславскому предложили — председатель Пепенского сельсовета. Должность не менее видная и не менее ответственная, чем прежде. Но немножко поспокойнее, посвободнее.
За двадцать семь лет, что Заславский был председателем колхоза, у него и времени не было, да и руки не доходили выстроить себе возле старого домика, как сделали в последнее время все пепенцы, новый современный дом. Сейчас, на старости, можно сказать, пришло время и для этого.
Пусть их дети, что живут сейчас в городе, имеют у родителей приличное жилье, чтобы было куда приехать на субботу-воскресенье или таки на целые несколько недель во время отпуска, хорошо отдохнуть здесь, в родном доме.
Пусть внуки имеют у дедушки с бабушкой в селе свою отдельную, неприкосновенную детскую, чтобы могли проводить здесь на свежем воздухе пару летних месяцев или даже целое лето у скучающих деда с бабой.
В молдавских селах существует старый красивый обычай. Когда человек строит себе дом и собирается уже класть потолки, приходят к нему в выходной близкие друзья и кладут потолки все вместе, в один этот день, и белят стены внутри дома. По-молдавски называется эта совместная укладка потолков «клакэ». В новый дом вложены будут каждым своя доля и труда, и тепла, и дружбы. Хозяин готовит стол. А потом все веселятся. Это еще не новоселье. Но уже праздник. Дом уже вот-вот будет домом.
Когда у Заславских дело дошло до потолков, они об этом никому особенно не говорили. Зачем беспокоить людей? Лес и чамур для потолков все же приготовили. И чего-нибудь поесть, понятно, тоже. Кто придет, тот придет. А тот, кто только придет, будет желаннейшим гостем, любимейшим другом.
С раннего утра пошел народ. У Заславских во дворе собралось полсела. С кувшинами вина в руках и с полотенцами, повязанными выше локтей, как на свадьбу. За какой-то час потолки были уложены, стены в доме побелены. Женщины помогали Соне жарить-парить. Мужчины даже сколотили из досок столы и скамьи. Вокруг длинных белых столов под старой грушей до поздней ночи лилось вино, слышались возгласы пожеланий, пение, каждый раз, с Заславскими в середке, выходили на другой танец. И вправду как на свадьбе. Как на серебряной свадьбе Арна, сына Хаима и Сони, дочери Исроэля.
Писателю, думаю, на самом деле не обязательно куда-то далеко ездить в поисках литературных героев. Герои могут быть под рукой. В доме, где ты живешь, среди близких твоих, десятки — на твоем жизненном пути. Это уже не ново.
Молдавский прозаик Василий Галайку был однажды в Лазовском районе на встрече с читателями. Из села Пепены он возвратился, взахлеб рассказывая о председателе. Не думаю, чтобы он сам, Заславский, столько говорил о себе. Скорее все это об Ароне Хаимовиче рассказали пепенские старожилы. Галайку сказал, что об этом человеке просто легенды ходят. Это легендарная фигура в селе, сказал Галайку. И посоветовал мне съездить на пару дней в Пепены и посмотреть самому. Я молчал. Тогда Галайку, показывая на меня, сказал третьему:
— Если он об этом человеке чего-нибудь не напишет, я перестану его уважать!
И я поохал.
3До войны в селе Пепены жило сорок еврейских семейств. Была у них своя крошечная синагога, хедер, небольшая еврейская библиотека для молодежи. Евреи — большей частью земледельцы, такие, каких я описывал выше, в первой главе, а кроме них — два-три ремесленника, пара лавочников и даже семья богачей в селе, зерноторговцы, купцы по имени братья Клингер. За двадцать два года, что румыны находились в Бессарабии, в Пепенах построено было одно-единственное здание — жандармский пост. Шефа жандармов, по-румынски шефа-де-пост, звали Бурдеем — он был тогда в селе, можно сказать, полным хозяином. В тысяче пепенских дворов было и двадцать-тридцать кузистов тоже. Перед выборами, рассказывают, теоретик антисемитизма, фашистский «профессор» Куза именно сюда, в Пепены, направил сынка своего на предвыборную агитацию — богатые жиданы в селе, братья Клингеры, могут служить прекрасным примером этой агитации. Но один из этих братьев был тогда какое-то время шишкой в Бельцах — аж субпрефект. И он Бурдею приказал, чтобы тот не дал кузистам безобразничать. Бурдей, рассказывают, со своими пятью жандармами остановил сынка Кузы у самого въезда в село, и потом, за свою преданность, значит, и дружбу с Клингерами, стал даже называться защитником евреев. В сороковом году, в первый и единственный советский год в Пепенах до войны, одного брата Клингера из села выслали. Он один из всех Клингеров остался жив. Сразу, как только началась война и шеф-де-пост Бурдей, «защитник евреев», вернулся в Пепены, он с пятью жандармами своими в первую же ночь стащил всю семью Клингеров с постелей и поутру всех расстрелял. Помогали шефу-де-пост в этой работе взбесившиеся двадцать — тридцать пепенских кузистов. Всего за пару дней погибли почти все сорок еврейских семей. Сониному отцу, реб Исроэлю Пепенскому, один кузист — кстати, их сосед — отрубил сапой голову, а труп обезглавленного реб Исроэля проволок по земле через все село и кинул его в глубокий местный овраг — на свалку. Соня была тогда четырнадцатилетней девочкой. Ночью она убежала в поле, лежала, полуобморочная и дрожащая, в кукурузе, потом поднялась, побежала дальше и каким-то чудом наткнулась на повозку, в которой ехал Арон со своими родителями. Арону тогда было лет семнадцать. Его с отцом и матерью ночь и день прятали у себя в подвале как раз тоже соседи, а потом подвезли на повозке до Реута — на той стороне реки еще стояли наши. Арон с Соней и родители Арона переплыли Реут, доползли до красноармейских позиций, а красноармейцы укутали их в одеяла, утешили их, обсушили и накормили, обогрели и взяли потом с собой дальше на своих машинах. В эвакуации Арон прошел курсы агрономов, в последний год войны был на фронте. Сразу после войны Арон с Соней, к тому времени муж и жена, вернулись домой. Чтобы начать здесь, дома, где жили и умерли многие поколения их предков, новую жизнь, чтобы вить здесь, в Пепенах, на родине предков, нить поколений дальше. Прежде всего в глубоком овраге за селом они отыскали кости и упокоили их в местечке Теленешты на кладбище. Потом подремонтировали Сонин дом. А затем, по, своей наследственной природе, стали честно трудиться. В первые два года, до того как все село избрало его председателем колхоза, Арон работал секретарем сельсовета и в то же самое время учился заочно, стал дипломированным агрономом. Соня пошла работать на сельскую почту, где работает заведующей и по сей день. Двадцать кузистов-убийц судили по советским законам. Осудили кого на десять, кого на пятнадцать, а кого на двадцать пять лет. Когда убийца реб Исроэля Пепенского тащил его мертвое тело через все село, следом шла жена убийцы и грозила кулаками — так, дескать, будет со всеми евреями и со всеми их друзьями. Люди все это видели и слышали. Женщины стояли у порогов и, заламывая руки, слали им вдогонку проклятия. Сельсовет постановил выслать жену убийцы из села. Арон Заславский и еще два сельских активиста пришли за ней ночью. Корчась, валялась она в ногах, просила пощады, потом стала потихоньку собираться, паковаться, чего-то тянула и вдруг выскочила через заднюю дверь во двор, скрылась в темноте в бурьянах, исчезла, и отыскать ее никак не могли. Три дня и три ночи простояла она в нужнике под доской с дыркой, по горло в нечистотах. На четвертый день явилась в сельсовет сама. Несло от нее за километр. После этого ее уже оставили в селе. А где-то через год она умерла.
