По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин
— А ты об этом на собрании скажи, — посоветовал Иван. — Когда начальство поступает неправильно, его отстраняют от работы.
— Шо сказал! — Москаленко, смеясь, тряхнул головой. — Пока соберешься, вин сам поснимает.
— А кто в этом виноват? Видим, а молчим… За нас же — закон.
— За-кон! — Ремизов улыбнулся. — Закон — не человек, сам по себе не заступится.
— Зато мы — люди… — Буданов бросил лом, потер ладонь о ладонь. — А он артист, этот Никанор Никанорыч, — задумчиво сказал он, вспомнив, как велеречив и любезен был Кочкарев с ним в кабинете. И вот этот «любезный» человек помыкает рабочими, заставляет их заниматься не своим делом не потому, что этого требует необходимость, а ради чего-то еще, может быть, даже просто ради прихоти.
Иван принес носилки и стал нагружать их глиной.
— У каждого есть свои слабости, — словно отвечая своим мыслям, сказал он. — Есть они и у Кочкарева. Грустно только, что он свою слабость считает за силу. — Он начал прихлопывать лопатой землю, осыпавшуюся с носилок. — А что касается работы, то я, вообще, люблю и такую. Только надо, чтоб люди сами вызывались на это. Во время войны сколько мы таких дел переделали, приятно вспомнить.
— И я люблю, когда говорят: а ну, молодцы, выручайте! — Ремизов взял лопату и тоже стал насыпать землю на носилки. — Тут черта своротишь, душа горит, никакой тяжести не чувствуешь, все тебе нипочем!
Они подняли носилки и, пошатываясь под их тяжестью, пошли на улицу. Весь остаток дня работали без отдыха. Вечером, когда все было сделано, Ремизов нерешительно сказал:
— После такой работы неплохо бы по маленькой…
— Ты опять за свое! — покачал головой Иван. — У тебя уже выработался условный рефлекс: с человеком познакомился — по маленькой, работу выполнил, экзамены сдал — тоже по маленькой.
— Когда выпьешь, сердце становится добрым, а дела и люди кажутся хорошими. От избытка чувств прямо-таки хочется целовать каждого.
— А наоборот не бывает?
— Наоборот?.. — Ремизов вскинул голову. — Нет. Трезвый я, пожалуй, скорее заеду по физиономии, если увижу что-нибудь подлое, особо когда сильный обижает слабого, — тут меня не удержишь. Пить, чтоб драться, — лучше не пить, радости от этого никакой. Надо, чтоб было весело, приятно и на другой день не тошнило.
— И все же это — слабость, — настойчиво сказал Иван.
— У меня слабость? Ты уж того… Я не всегда и не со всеми пью. Например, с подлецом — никогда, с подхалимом и карьеристом тоже. А с хорошим человеком почему не разделить компанию?
— А ты женат? — неожиданно спросил Иван.
— Женат. Сын есть, два годика, вылитый я.
— Что, уже пьет?
— Кто?
— Сын.
Ремизов сжал кулаки.
— Ну ты… поосторожнее. Так и поругаться можем, а это нам ни к чему. Что я, в самом деле, алкоголик? — он в сердцах выругался.
Буданов и сам чувствовал, что пора остановиться. Они переоделись и вместе вышли на улицу. Шагали молча, думая каждый о своем. На перекрестке остановились.
— Ты в школу? — спросил Иван, подавая руку.
— Ага.
— А может, выпьем? — он улыбнулся.
— Иди к черту! — Ремизов выдернул свою руку и зашагал прочь.
Буданову чем-то нравился этот дюжий парень, и ему искренне хотелось помочь Ремизову. Он надеялся на свой жизненный опыт, на возраст. Иван был намного старше Андрея, ему было уже сорок пять, но выглядел он значительно моложе. Сохранил в себе бодрость, молодой задор и чувствовал себя с Ремизовым на равных.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Во время войны Иван работал на заводе. Как-то в цехе среди грохочущих станков неожиданно появилось ангельское существо в шапочке, в платьице с белым воротничком. Сердце Ивана дрогнуло. С каждым днем оно наполнялось такой любовью, которая заставляла забывать обо всем на свете, страдать, терять голову. Он хранил свою любовь в тайне, позволяя себе только вздыхать издали. При встрече краснел, делался неловким. Может быть, он так и не преодолел бы своей робости, но девушка не могла не заметить его взглядов и в конце концов сама подошла к нему и заговорила непринужденно и весело:
— Меня зовут Наташей. А вас? Почему вы такой необщительный?
Он обрабатывал деталь. Поднял голову, взглянул в ее необыкновенные глаза. Они действительно были необыкновенные: не черные, не голубые, не синие и не зеленые, а какие-то темно-лиловые, похожие на зрелые сливы. Иван почувствовал, что погиб окончательно.
Наташа уже успела рассказать ему, что она студентка второго курса политехнического института. Занятия из-за войны прекращены. Вот она и пришла на завод. Работает «распредом» — раздает работу, выписывает наряды.
— А до которого часа вы сегодня работаете? — вдруг спросила она и улыбнулась.
Он намеревался работать до двенадцати ночи, но сказал, что кончит в восемь, зная, что она уходит домой в это время.
— Ну до встречи! — сказала она и пошла дальше. Обернувшись, помахала ему рукой.
Он любовался ее фигуркой до тех пор, пока она наконец не скрылась в длинном пролете цеха.
Ровно в восемь он снял спецовку, тщательно умылся и выбежал из цеха. У проходной, увидев его, она задержалась. Они вышли с завода вместе. Шли пешком через затемненную осеннюю Москву. В подъезде ее дома остановились. Стояли долго, пока у нее не окоченели ноги…
У него совершенно не было времени для встреч, но он все-таки выкраивал часа два, провожал ее, потом снова возвращался в цех.
Казалось, все складывалось хорошо. Наташе правился Иван. Но она была образованнее его и совсем не думала выходить за него замуж.
Шло время, и их встречи постепенно становились все реже и реже: он работал без выходных. Она же по воскресеньям была свободна, но почему-то постоянно отыскивала причину не приходить к нему. Однажды в воскресенье он отпросился с работы и отправился к ней. Летел как на крыльях, воображал, как она обрадуется. Не переводя духа взбежал на четвертый этаж, нажал на кнопку звонка. Наташа вышла и, увидев его, растерялась. Он почувствовал, что пришел не вовремя. Однако Наташа, заметив, как горит его лицо и сияют глаза, помимо своей воли, раскрыла дверь шире и впустила его.
Он прошел в комнату и сел на диван. Она молча стояла у окна, в замешательстве теребила пряжку пояса.
— Что-нибудь случилось? — нерешительно спросил Иван, все время помнивший, что отец Наташи на фронте, а мать эвакуировалась с заводом в какой-то город.
Она отрицательно качнула головой.
— Что же с тобой? — снова с тревогой спросил он.
— Ничего! — отрезала она.
Лицо ее было недовольным, губы жестко сжаты.
— Ты как в тумане: стоишь близко, а тебя не видно, — сказал он.
Она пожала плечами:
— Вся
