Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко
— Ты скажи, — удивился председатель, — вымыться не дадут!
Вынырнул из пара в крохотный предбанничек и схватил штаны.
В дверь нетерпеливо застучали, крючок, не рассчитанный на опасность, соскочил.
— Эй-эй-эй! — предостерег председатель.
За дверью сколько-то помедлили. Потом в приоткрытое пространство пролезли руки, нащупали на председателе рубаху, возвестили кому-то:
— Готов!..
Ввалились две ражие бабенки, подхватили председателя под руки, поволокли к конторе.
Разрывалась гармошка, улица гомонила и хохотала — слава богу, не война.
Бабенки водворили председателя за стол и скрылись за спины других. Рубаха на председателе криво, один рукав не застегнут, волосы торчком. Впрочем, ни он сам, ни другие этого не замечают, да и не имеет это никакого значения.
Все затаили дыхание, вовсе не дышат даже. Хохолок на макушке председателя подрагивает от усердия.
Вносятся в книгу имена Павлы и Афанасия. Громко пришлепываются печати.
С лица Павлы медленно ушла улыбка. В глазах испуг и растерянность.
Она повернулась к своим. Что это, подруги? Как же такое? Да полно, не может всего этого быть!
И шоссейные удивлены не меньше. И они верили, что шутка, колобродили с полным удовольствием.
Первой опомнилась Верка Стриженая:
— Да чего там, Павла! Плясать пошли!
— И то! — воодушевилась Сима-Серафима и уже шлепнула ногой. — И-ех, ех, ех!..
Добрая душа Серафима. А у Катерины-то чуть не слезы, у Матильды глаза что блюдца, а Таисья и взгляд в сторону — ей бы, а не Павле, в этой деревне свадьбу играть. Хорошо, хоть гармошка свое дело знает. И деревенские гульнуть не дураки, ногами с удовольствием так и этак выделывают. Да и кому в голову придет, что на свадьбу шли — не верили?..
Председатель встал. Хохолок пригладил, чтоб не мешал торжеству.
— С законным браком! Поздравляю, Павла Дементьевна, поздравляю, Афанасий Михайлович!
Павла и растерянно, и виновато, и с боязнью, что праздник все-таки кончится сейчас — ладно уж, не надо, чтобы кончался! — посмотрела на Афанасия.
У Афанасия улыбка на лице — доволен. И смущен немного, застеснялся вдруг на Павлу смотреть.
Павла ощутила за спиной бабий шепот:
— Гляди — по любви ведь Афанасий-то…
— А она-то… Что-то улыбка у ней не такая!
— Погодь, станет и такая…
Все углядели глазастые бабы. Чего это они про Афанасия-то? Про любовь что-то?..
Господи, да неужели и вправду, — свадьба?..
Столы и снедь сволокли со всей деревни. У кого что было, а было у каждого немало. Афанасий заартачился поначалу, полез за деньгами, но на него прикрикнули, даром что герой дня, а народу все-таки не перечь. Не свадьба, а снежный ком с горы, сам собой родившийся праздник, который тем и хорош, что без подготовки и заученности, без колготни, без расчета — того звать, а этого? — все были равны, все участники, все будто только и хотели этого — распахнуто, стихийно, со щедростью, без оглядки и сожаления.
Но веселье весельем, а языком почесать — тоже не последнее дело.
Палага принюхалась, сморщила нос:
— Слышь, бабы? Нигде не горит?
— Да нет, кажись, — удивленно ответила Исидора.
— А вроде как от Афанасия дымком тянет, — притворно вздохнула Палага.
— Ах-ха-ха!..
— А я и ведра прихватила — пожар, думаю! — подхватила молодайка.
— Их-хи-хи!..
— Два года терпел, тут удумал! — не могла угомониться Палага.
— Любаша-то его славная бабеха была, — вспомнила бабка Гланя. — Да вот как под лед зимой угодила, так и чахнуть стала.
— Я уж думала — навсегда вдовцом останется, — сказала Домкратиха.
— Ну уж, навсегда! Все живые люди, — сказала Исидора.
— Да вы, бабы, стюдню, стюдню моего попробуйте! — угощала всех Домкратиха. — Кабы знать, что такое дело, больше бы наварила!
— Приперло, видать, Афанасия, и дня не подождал! — покачала головой бабка Гланя.
Исидора взглянула на молчаливую Марию, вздохнула с сочувствием:
— Не повезло тебе, Марья… Кабы не эти шоссейные — тебе бы тут хозяйкой быть.
— Чего уж тут… — отвернулась Мария.
— А она ничего из себя, невеста-то, — присмотрелась бабка Гланя.
— А это что у них за краля? — взглянула на Матильду Исидора.
— Аль завидно? — засмеялась Домкратиха.
— Мне-то что, — протянула Исидора, — ты за своим поглядывай — вишь, глаз не отрывает!
— Ах ты, перечница колченогая, телячий хвост! — взвилась Домкратиха под смех соседок. — Ты это куда уставился?.. А ты, мать моя, поприкрыла бы грудь-то, чего всему миру на обозренье выставила, думаешь — у нас такого нету?..
Матильда испуганно натянула косынку на плечи, завязала косынку узелком.
Домкратиха шумно села на место и больше не упускала узелок из виду: не развязался ли?
Шоссейные сидели за другим концом стола, своим маленьким обществом, поближе к невесте.
— Чего ты молчишь все? — тихо спросила Катерина Матильду. — Какое горе ни будь, говорить надо. От этого облегчение горю наступает… Неживая ты вовсе!
Матильда медленно качала головой, не отвечала.
— Ты пей, — не отступала Катерина. — Пей, пей! Бывает, что помогает. Сглотни, и дело с концом.
Матильда послушно выпила.
— Вот и все! — ободряюще сказала Катерина.
— Обожгло… — непонятно на что пожаловалась Матильда.
— Всех нас обжигает, — с сочувствием согласилась Катерина.
Матильда схватила еще чей-то стакан, выпила залпом. Хозяин стаканчика уважительно на нее посмотрел.
— Эко! — покачала головой Катерина. — Ты не сразу по стольку-то, тоже не дело. Осовеешь — ни себе радости, ни другим.
— Жжет… — посмотрела куда-то вдаль Матильда.
— Поди с мужем нелады? — выспрашивала Катерина. — Есть муж-то?
— Мужа — нет! — усмехнулась Матильда.
— Ну, кто ни то… Полюбовник,
