Николай Камбулов - Беспокойство
— Вернулся? — вслух подумал Сергей и выглянул из укрытия: знакомый мальчишка в упор смотрел на него.
Глава четвертая
— Вы были начальником пограничной заставы?
— Был, на юго-западной границе.
— Вы тот Шумилов Николай Михайлович, которого фашисты хотели отравить газом?..
— Тот самый…
— Потом вырвались из рук фашистских палачей, бежали?
— И такое было…
— Сражались на Северном Кавказе и затем, после войны, служили комендантом пограничного участка?
— Служил.
— Уволились в запас по состоянию здоровья?
— Да. Я вдруг начал слепнуть… Теперь врачи восстановили зрение… полностью.
— Это ваш домик, собственный?
— Собственный. Здешние пограничники помогли построить… Я ведь два года был совершенно слеп…
— У вас была дочь Анюта?
— Уехала с мужем на Дальний Восток… Живут во Владивостоке.
— И сын Сережа?
— Кто вы такой?
— Я Синявкин…
— К. Синявкин?
— Да, Константин Федотович Синявкин…
Шумилов осмотрел незнакомца с ног до головы. С виду лет тридцать, рыжий, сухощавый, взгляд спокойный, лучистый. Вспомнились ответы К. Синявкина: «Письмо Ваше получено. Приняты меры к розыску. К. Синявкин». Так на протяжении одиннадцати лет: «Письмо Ваше получено. Приняты меры к розыску. К. Синявкин». «Нет, это не тот сухарь, К. Синявкин должен быть значительно старше», — подумал Николай Михайлович и со свойственной ему прямотой сказал:
— Тебя кто послал ко мне? И почему ты врешь? Ты же не К. Синявкин!
— Могу паспорт предъявить, самый настоящий Константин Федотович Синявкин…
— Из Комитета?
— Точно!
— К. Синявкин?
— К. Синявкин!
— «Ваше письмо получено. Приняты меры к розыску»?
— Да, а что я мог другое написать? И при этом ответ готовый, только подписывай: К. Синявкин. Правда, вначале я длинные ответы писал и полностью ставил: Константин Федотович Синявкин. Начальнику моему это не понравилось. «Какой ты, — говорит он, — Федотович, коль тебе от роду семнадцать лет…» Родители мои погибли на фронте, ну я и пристроился в Комитет за одно питание, потом оклад положили. Служба интересная… Нет-нет да и разыщешь. Сколько благодарностей! Людей ведь находим, Николай Михайлович. Советских людей! Вот вам и К. Синявкин. Ну теперь-то верите?
— Нет, вы не тот… И шутить так не советую, молодой человек, — обиделся Николай Михайлович, хотя ожидал приезда из Москвы представителя Комитета: несколько дней назад его вызывали в управление милиции и сообщили там радостную весть — установлено местопребывание его сына Сергея и что вскоре возможна их встреча.
— Константин Федотович не шутит. Константин Федотович понимает, что делает.
— Понимает ли?
— Понимает.
— Ну а дальше что?
— А у вас, Николай Михайлович, сердечко не пошаливает?
— Эх ты, Рыжик! — усмехнулся Шумилов: парень начинал нравиться ему. — Кто тебя послал?
— Никто. Я сам К. Синявкин. Понимаете, Синявкин из Комитета.
— Погоди, погоди… Может, ты к чему-то меня готовишь? Ты верно К. Синявкин? — Шумилов вскочил. Старенькая скамеечка, на которой он сидел, с грохотом отлетела в сторону. — Говори, Сергей нашелся? — Он цепко схватил Синявкина за манишку. — Говори, Константин Федотыч! — Но тут же погасил вспышку, поставил на место скамейку: — Садись, гостем будешь…
— Я постою…
— Садись… Я не из тех, кто теряет самообладание. Давай, давай, рассказывай: жив или?..
— Жив, Николай Михайлович, жив… Только вы успокойтесь… И за грудки не надо…
Синявкин поднял оторванную пуговицу, повертел ее в руке и решился:
— Вот копия перевода заметки из одной иностранной газеты. Прочитайте.
Шумилов пробежал взглядом:
«Вчера на одном участке нашей границы с СССР стража обнаружила двух неизвестных юношей. Им было приказано остановиться. Но они не подчинились пограничной страже… Раненый перед своей кончиной успел сообщить, что его напарника зовут Сергеем Николаевичем Шумиловым…»
— Синявкин, Костя, это мой, наш Сережа. Сережа, — повторил он шепотом и опустился на землю у ног Синявкина. — Костя, ты не беспокойся, я мужчина, просто так посижу… Чертенок, весь в отца, бежал. Это он, он!..
Во взгляде Шумилова дворик вдруг раздвинулся, и перед ним будто наяву возникла застава: серое кирпичное здание — четыре окна в сторону реки, четыре к ветряной мельнице, издали похожей на матрешку с машущими руками. Сережа родился на заставе, за тем крайним окном, которое наполовину зашторено голубой занавеской. Из этого окна он впервые осознанно увидел ветряк: «Папа, я хочу построить мельницу». И он строил ее. Пружину от старых ходиков приспособил. Ключиком заводил, она, гремя, некоторое время быстро-быстро крутила крыльями. Играл с Анютой в дозоры и секреты. «Папа, я умею по-правдашнему отдавать приказ на охрану и оборону государственной границы СССР». Анюта у него была единственным подчиненным ему пограничником.
Вот и все, что осталось в памяти о Сереже. Нет, еще фотография… Она висит на простенке в позолоченной рамке над кроватью жены. Снят с портфельчиком в руках этаким счастливчиком: «Ну, Анюта, теперь и я буду читать книжки». Он шел в первый класс. А через год эта бомбежка, внезапная и беспощадная…
— Костя, что ж ты еще скажешь мне?..
— Стихи почитаю…
— Читай…
— «Слушай папу, слушай мамуИ Анюту тоже…Двойки, тройки получатьНе к лицу Сереже».
— Это лейтенант Сидоренко написал, мой зам по боевой подготовке. Все гирями упражнялся, до армии в цирке выступал. Потом его отозвали с заставы. Откуда ты знаешь эти стихи? Сидоренко, как мне известно, погиб еще в сорок втором…
— Работаете где, Николай Михайлович?
— В городском тире. Да что ты о работе, скажи, откуда знаешь эти стихи? Не мучь, Костя, выкладывай сразу все. — Шумилов, еще сидя, взглянул на Синявкина. — Ну говори, говори…
— От сына вашего…
— Ты его видел? Где он? — Шумилов вскочил и побежал к калитке.
— Постойте, Николай Михайлович… Не все сразу…
— Он там, за калиткой?
— Да. Но пока не надо… Я знаю, ваша жена, Любовь Ивановна, больна, у нее плохое сердце… Давайте подумаем, как нам поступить… Вы понимаете меня?
«Ах, К. Синявкин, К. Синявкин… Ты и это предусмотрел. А ведь я тебя материл за сухие ответы. Ой и ругал! А ты вот каким хорошим парнем оказался… Константин Федотович». Шумилов прислонился спиной к калитке и никак не мог оторвать взгляда от Синявкина, все смотрел и смотрел на него, продолжая в душе восторгаться этим парнем. Он стоял долго, неподвижно, словно окаменел.
Синявкин сказал:
— Я увезу Сергея в гостиницу, а вы подготовьте Любовь Ивановну к встрече с сыном. Синявкин знает, что делать. Согласны?
— Пусть будет по-твоему. Я поверил тебе, Костя…
А сердце требовало свое. Оно билось гулко, как там, в поселке Аджи-Мушкай, когда он снимал со Стенбека китель и брюки, чтобы переодеться и бежать. На лице его выступил пот. «Он тут, рядом, в двух шагах… Сережа…» Чтобы не вскрикнуть, он сильнее сжал челюсти, а руки, дрожа и подергиваясь, все тянулись и тянулись к дверной скобе, и не было никаких сил их удержать…
— Сережа! — крикнул он и рванул дощатую калитку. — Сережа! — Узнал! Их было двое молодых ребят, стоявших возле легкового автомобиля: один чуть сутуловатый, другой с развернутыми плечами. Синявкин выскочил вслед и, обогнав Шумилова, почему-то собой загородил крепыша. Сергей оттолкнул Синявкина (перестраховщик этот Костя) и рванулся навстречу:
— Папа!
Узнал. Узнал. Прошло уже полмесяца, как Сергей находился дома, а радость оттого, что узнал, с прежней силой волновала Шумилова.
— Он меня сразу опознал, — гордился Николай Михайлович перед каждым знакомым.
— А как Любаша? — как-то спросил его сосед, отец Фроси-Самурайки.
С Любовью Ивановной при встрече с сыном произошло совершенно неожиданное. По совету Синявкина (до чего довела его московская канцелярия!) Шумилов позвал во двор жену: пусть определит, кто из них Сергей. Она медленно сошла с крыльца. Поправила на голове волосы. А он, Шумилов (тоже по совету Константина Федотовича), сказал:
— Хозяйка, не узнаешь этих ребят?
Хозяйка! Он никогда так не называл Любовь Ивановну. Она даже оглянулась по сторонам: к кому это обращается Николай Михайлович…
— Откуда такие молодцы? Что-то незнакомые.
Все же подала руку и тому и другому:
— Любовь Ивановна Шумилова…
— Мама!
Она вздрогнула, опять повела взглядом вокруг: голос совсем незнакомый, но крепыш, чем-то похожий на ее маленького Сережу, протянул к ней руки.
