Василий Афонин - Клюква-ягода
От чистых сухих портянок своих оторвал он по всей длине две неширокие лепты. Жалко было портянки, но от Семеновых отрывать не посмел, да и грязные были они. Одну ленту обмотал по опухоли, но не туго, отколол от пня четыре ровные небольшие щепки, обложил опухоль, опуская концы щепок почти до ступни, и второй портяночной лептой привязал, притянул щепки к ноге. Ладно вышло все.
— Ну, сейчас и закурить не грех, — смелее уже сказал он. Сел рядом на лодку. — Погоди, не обувайся. Давай в избушку и лежи до утра. Дня через два будешь носиться, как молодой. По себе знаю, случалось. А утром посмотрим, перемотаем заново. Заживет, никуда не денется. Бери меня за шею. Хватайся. Так. Ну, шагай...
Помог Семену дойти до двери. Сам обулся наконец в сыроватые сапоги, подживил костер и стал печь картошку. Напек, понес в избушку.
Семен, без второго уже сапога, лежал, вытянувшись на спине. Поднялся, попросил:
— Достань сала. Там.
Лоскут положил перед ним хлеб, сало, придвинул картошку. Сел напротив на нары.
Разламывая картошку, обжигались, дули на нее, макали в соль. Мирно разговаривали. Лоскут спрашивал, Семен односложно отвечал. Или отмалчивался. Лоскут ел нехотя. Поели. Семен сразу повернулся к стене, долго пристраивал ноги, затих.
Лоскут убрал остатки ужина, посидел еще на берегу, дожидаясь, когда затухнет костер, пошел в избушку. Семен затяжно храпел, уткнувшись в сложенные руки. На нарах набросаны были мелкие еловые ветки. Лоскут лег на них, накрылся плащом. Подумал только: «Печку бы протопить, озябнем к утру». И тут же уснул, уморился за день. Спал глухо. Повернулся раза два. И сны не снились. А он любил их...
Утром, когда проснулся и выглянул из избушки, было уже светло, свежо и сыро. Над озером космами лежал туман, береговые сосны с восточной стороны наливались красотой, где-то далеко за лесом всходило солнце. Собака сидела на берегу, но Семена и лодки не было. «Сети проверяет», — догадался Лоскут. Вздрагивая со сна от прохлады, он проворно сбегал в ельник за избушку, скоро вернулся и, сбросив дождевик, встав на колени, стал умываться с мостка, прополаскивая рот, сплевывая на мох табачный осадок. Вода была теплая, туман полз и закручивался у берегов, под склоненными таловыми кустами. Утершись подолом рубахи, Лоскут затолкал ее в штаны, стал рубить дрова, греясь, шевеля плечами и ахая. Разложил костер. Когда дрова схватились, он сел на суковатый обрубок около, закурил.
Тихо было. Лоскут прислушивался, глядя на озеро, где пластами ходил еще туман, на береговой окоем сосен. Вот показалась лодка. Семен сидел на задней корме, редко огребаясь коротким веслом, ведро с рыбой стояло в носу. Лоскут торопливо поднялся, привязал лодку за куст, принял ведро и помог Семену ступить на мосток. Хромая, Семен шагнул к чурке, сел, вытянув врозь ноги.
— А я слышу, — заговорил он, уже не так натужно, как вчера, — слышу, топор стучит. Ну, думаю, брат проснулся. Ты давай, Миня, свари уху из свежей рыбки.
Свари-ка. Похлебаем с утра горячего, а то зябко. Ишь мгла какая кругом, никак не продерет.
— Нога как? — Лоскут отбирал карасей покрупнее, отложил несколько штук на мох.
— Нога? — Семен сел лицом к брату. — Легче заметно. Опухоль есть, но ступать можно. Легонько. Я щепки снял, мешают в сапоге. Принеси картошку, почищу. А ты рыбу потроши. Остальную присолить слегка да нанизать на бечевку. Соленой довольно...
С двух сторон костра Лоскут воткнул колья-рогатины, положил на них тонкий железный прут, загнутый на конце, — выпрямленный зуб конных граблей, — на него подвесил пятилитровый, густо закопченный котелок. Дрова горели ровно, вода кипела, булькала, плескалась через край. Братья сидели поодаль, разговаривали. Солнце взошло, разогнав туман, вода лежала плоско, и хорошо виден был дальний берег. Лоскут, задумчиво улыбаясь, смотрел куда-то за озеро. Не слышал, о чем говорил Семен. «Вечером на лодке покатаюсь, — подумал он. — Уж и грести как, забыл. А любил раньше. У отца лодка была, помню. А как прекрасно все-таки здесь. В тайге. Тихо, главное. Здесь и надо быть. До конца. Сколько годов потеряно даром...»
— Ты что собираешься делать? — интересовался Семен. — Тут останешься или на Ближние тронешься? Мой совет — туда. Рыбы возьмешь, сколько надо, чтобы не голодать, картошки, хлеба. И не через рям, а стороной, мимо Горелого острова. Правее чуть. А на Глухом сидеть — время терять. Ведра три насшибаешь, да и то вряд ли. А ты по десять всегда рвешь. Долго нынче думаешь пробыть? Месяц проживешь?
— Долго, — очнулся Лоскут. — К Ближним нет смысла. Там сейчас на три версты вокруг ни единой ягодки. Похожу денек вблизи Глухого, посмотрю. Не найду, можно и... совсем? А ты как? Один тут с больной ногой? Если уйду я на озера те, а?
— А что я? Маленький? Заблужусь? Буду рыбачить, нога подживет, домой направлюсь. Черт с ней, с клюквой! Прогадал, что ж поделаешь! В другой раз наверняка уж...
— А как же свадьба? — не дослушал Лоскут. Он сидел, сгорбясь, облокотись о колени, смотрел поверх костра. Спросил, не повернув головы, но заметил, как шевельнулся Семен. Встал, опять сходил за сушиной, к костру вернулся, сел. Медленно все.
Какая свадьба? — переспросил тот, озлясь сразу. — Фроська, сучка, разболтала. Ну-у...
— Веркина, — напомнил Лоскут. — Ведь ты клюкву на продажу собирался рвать. А теперь что станешь делать? Верка платье себе поехала заказывать в район. Белое.
—— А что свадьба?! — засипел Семен, и Лоскут сразу же пожалел, что заговорил об этом. Не хотел он сердить Семена. Думал, промолчит тот, но Семен заговорил.
— А... с ними, как хотят, так пусть и живут. Она вон полезла под него, отца не спросилась. А свадьбу отец справляй. А у меня что, тыщи по сундукам? Я и так три отгрохал, сынов женил. А они морды воротят, все отец нехорош. Вырастил гадов. Один мотоцикл семьсот рублей стал, а он году не проездил — расшиб. Голову не мог свернуть себе! Сколько говорил ему, сколько наказывал!
— Ладно, — сказал Лоскут. Поднялся, заглянул в котел, помешал. — Давай завтракать. Уха готова. Принеси хлеба. А-а, — вспомнил он. — Садись за стол, сейчас я подам.
На бересту вынул цельносваренных карасей, тоже на бересту, не пачкая стола — стол сделан на берегу, — поставил котелок, палил до краев ухи в развалистую алюминиевую чашку. Сели. Один на лодку, другой на чурку. Ели попеременно одной ложкой. Ложка деревянная, старая, треснувший черенок обмотан медной проволочкой. «Отцова ложка, — узнал Лоскут, — откуда она у него? На память взял, что ли?..»
Семен, хищно закусив хлеба, зачерпнет полную, потянет со свистом, хукая и обжигаясь; забывшись, зачерпнет другую. Лоскут, жуя хлеб, ждет. Хорошо поесть с утра горячего! Лоскуту редко приходилось есть горячее, да еще так вволю. А-а-ах!
Выхлебали две чашки, принялись за карасей. Лоскут двух едва одолел, Семен трех. Караси — как лапти. Лоскут прямо из чашки с шумом тянул горячую жижу — запивал. Закрыв глаза, сидел минуту. Семен икал рядом. Передохнули. Лоскут стал мыть посуду, Семен сидел все за столом, курил, думал о чем-то, глядя перед собой. Собака легла у ног, не заметил. Лоскут сполоснул котелок, опрокинул на кол.
— Ну, я отправился, — сказал он, опрастывая свой мешок. Хотел взять хлеба, посмотрел на лицо Семена, не решился. Надел мешок лямкой на плечо. Все, можно идти.
— Так ты в какую сторону? — повернулся Семен. — Зря ноги бить. Говорю, сплошь облазил. Ну а раз не веришь — пойди, прогуляйся. Сходи, сходи. Проветришься. Давай...
— Прямо пойду, — Лоскут кивнул на избушку, — а дальше видно будет. Найду, не найду — вернусь поздно... Собака пусть пойдет со мной, а? Все веселее. Отдыхай тут.
— Южнее забирай, — посоветовал Семен. — За Горелым островом перешеек, за ним ровный борок. Посмотри в нем. Я не заглядывал за перешеек, ночь захватила. А на север и соваться неча, скрозь прочесал. Хотя иди, тайга просторная. Погуляй.
Стоя за углом избушки, он наблюдал, как уходил брат, а когда тот скрылся в деревьях, схватил палку — и следом, прячась за стволами, выглядывая, в какую сторону он повернет. Потерял, вернулся на берег, лег на разостланную фуфайку. Голову прислонил к борту лодки. Лежал, думая обо всем сразу, как из-за избушки неожиданно показался Лоскут. И полчаса времени не прошло. Скоро. Чего ото он?
— Ты чтой-то? — спросил навстречу Семен. — Или передумал? Я ж предупреждал тебя.
— Не передумал. Полянка попалась, клюква там, — Лоскут говорил издали. — Небольшая совсем полянка, да и ягода не ахти, но рвать можно. Ведра полтора будет. Сможешь дойти? С палкой? Недалеко, полверсты всего. Я помогу. Мешок оставляй там. Вечером принесу. Вставай, время идет. Я вертаться не хотел, да думаю — не поме...
— Дерьма-то, — не дослушал Семен, — два ведра! Я их и не замечал, полянки эти. Нагибаться ленился, Стоило носиться туда-обратно из-за ерунды такой. Дура...
И отвернулся. Лоскут потоптался подле избушки, хотел сказать что-то, да так и ушел. Семен пролежал до вечера. Встанет, пройдет по берегу, пробуя ногу, и опять на фуфайку. Курил, думал. И сети не стал проверять. Оставил до утра...
