Василий Афонин - Клюква-ягода
Омут, как и все омута в верховье Шегарки, не шибко велик, глубины немереной, но от склоненных кустов вода на вид была плотной и тяжелой, темная, без солнца вода. И оттого омут казался глубины страшной. Семен пролез между кустов, сел на корягу, выброшенную половодьем. Долго смотрел в воду. Глянуло вдруг на него из воды лицо брата Михаила. Вздрогнул, откачнулся. И тут его схватило за душу.
— Минь-ка-а-а-я! — закричал он перехваченным горлом. — Фрось-ка-а-а-а-я!
— О! О! О! О-о-о-о-о!
— А-а-а-а-я! О-о-о! — пошло над водой.
Встал.
Перед ним из берегового ила, набухший водой, торчал тяжелый кусок горбыля. Раскачал, вытащил его, положил на воду. Горбыль стал тонуть. Семен снял мешок, опустил горбыль тяжелым концом на дно, завязал мешок. Надел, затянул на груди лямки. И патронташ затянул туже. Сломал длинный прут, промерил глубину возле берега. Прут весь уходил в воду. Повернулся спиной к воде. Ружейный ремень петлей захлестнул выше кисти левой руки, правую руку положил на курки, а ногу правую поставил на корягу и напряг ее, готовясь оттолкнуться. Левой рукой взялся за стволы — правая в это время взводила курки, — заглянул в стволы, завел под подбородок, зажмурился. И за секунду до того, как пальцы правой хотели нажать спуск, промелькнула перед ним забытая картина прошлой жизни...
...Приехал в деревню начальник его, начальник заготконторы, с другом своим, военкомом. На денек приехали. Отдохнуть, поохотиться в перелесках на молодых тетеревов. Коньяк у них, консервы. Отъехали вверх по Шегарке. Осень, листопад, тепло. Листья шуршат... Ветер шумел в ветвях, листья тянуло над поляной. Солнце над лесом, закат, листья желтые, желтая трава. Долго сидели.
Потом начальник заготконторы подбрасывал бутылки, а военком, расставив ноги, китель расстегнут, стрелял по ним из револьвера. И все мазал.
Эх, — сказал, нагибаясь, начальник заготконторы, — не везет нам. Сема, покажи!
Семен взял двустволку — вот ату самую, — встал боком, попросил:
— Кидайте две...
И, одной рукой вскинув ружье, не прижимая к плечу, на пятьдесят шагов раз за разом разнес обе бутылки...
Осень тогда стояла. Где-то, затихая, шла война. Семену и сорока еще не исполнилось. В самой поре был мужик...
Семен вскрикнул глухо, правой, взмокревшей рукой сорвал с левой петлю ружейного ремня и швырнул ружье стволами в кусты. Взведенные курки сорвались, Семей дернулся от выстрелов, двумя руками рванул с плеч лямки рюкзака и шагнул-прыгнул через валежину, от воды. Встал на колени, опустился совсем лицом в траву, закусил мякоть большого пальца и затих, редко и трудно дыша.
Он не знал, сколько времени пролежал так, в забытьи, почувствовал только, как тяжело затекло тело. Поднялся, вышел на тропу. Сумерки наступили. Надо было идти. Он как-то сразу огруз, двигался и соображал вяло, левая нога слушалась плохо...
До деревни добрался не скоро.
Вышел из-за речного поворота, увидел огни, избу свою, освещенное в огород окно. Остановился. Долю стоял. Оглянулся — темень.
