Юрий Колесников - Занавес приподнят
Все это, разумеется, знал Канарис. Он был той личностью в третьем рейхе, от внимания которой, казалось, ничто не могло ускользнуть. И когда Гиммлер устремил пытливый взгляд на продолжавшего излагать свои соображения имперского министра пропаганды, Канарис почувствовал, с каким наслаждением тот расправился бы с хромоногим.
— Теперь не приходится удивляться, почему эти легионеры не пользуются поддержкой у себя в стране, — скептически заметил Геббельс. — И вообще, Генрих, это гнусная нация. А вы, как я вижу, намерены отвести ее представителям некую положительную роль в исторических свершениях нашего народа?
— Не знаю, Иозеф, — оборвал его Гиммлер, — какую роль вы отводите им, но я полагаю, что в качестве чистильщиков сапог и нужников они вполне сгодятся… По этому поводу я сотни раз уже говорил и могу вновь повторить: другие народы интересуют меня лишь постольку, поскольку они нужны нам в данный отрезок времени для исполнения определенных функций, способствующих претворению в жизнь замыслов фюрера, а после этого их назначение — быть рабами… Нашими рабами. И только!
Канарис нехотя улыбнулся. Он не был до конца убежденным приверженцем нацистской теории о превосходстве арийской расы, но положение обязывало скрывать это.
Не давая Геббельсу перебить себя, Гиммлер продолжал:
— Что же касается оценки итогов нашей деятельности в этой стране, то, хотим мы этого или не хотим, приходится констатировать, что, несмотря на нерешительность действий легионеров и кретинизм их руководителей, в невероятно короткий срок нами достигнуто немало. Не забудьте: все годы Румыния имеет общую границу с Россией и агенты Коминтерна не дремлют… И ожидать от самих румын действий, которые по плечу только немцам, — полнейший абсурд! Однако коммунисты и подобные им элементы, которые еще совсем недавно, как крысы в голодный год, проникали почти во все институты этой страны, сейчас загнаны за решетку! Это не богом ниспослано… Наши люди неплохо потрудились! Не правда ли, адмирал?
— Да, рейхсфюрер, — прилежно закивал Канарис. — Это совершенно бесспорно…
— Одну минуту, господа! Вы не так меня поняли, — с плохо скрытым раздражением наконец-то заговорил Геббельс. — Я вовсе не отрицаю и не умаляю достигнутого. Учитываю и трудности. Они всегда были на нашем пути и, вероятно, будут еще некоторое время… Но, согласитесь, их было бы гораздо меньше, а успехи были бы еще значительнее, будь вожаком легионеров ариец или хотя бы фольксдойч[3], как, например, в Австрии Зейсс-Инкварт, в Чехословакии — Генлейн, в Данциге — Фостер.
— Эта истина стара как мир, Иозеф! — снисходительно согласился Гиммлер. — Но чтобы поставить во главе румын надежного человека арийского происхождения, необходимо время… А его не было в нашем распоряжении. Нет его, к сожалению, и сейчас… — многозначительно закончил Гиммлер и, насупив рыжеватые жидкие брови, уставился в большую серебряную крышку массивной чернильницы.
Наступила пауза, но, прежде чем собеседники рейхсфюрера СС успели прохмолвить слово, он резко вздернул голову и, обращаясь к Канарису, скороговоркой спросил:
— Кстати, где сейчас заместитель Симы? Тот… Как его? Со шрамом на лице…
— Думитреску? — настороженно переспросил Канарис.
— Да, да. Он!
— В Гамбурге, рейхсфюрер. У Курца… Проходит переподготовку.
— Вначале и о нем у нас сложилось неблагоприятное впечатление. Он тогда медлил с выполнением нашего задания убрать румынского премьера Дука… Этот фигляр изображал из себя поборника справедливости! Объявил бойкот прогерманским течениям… Помните, Иозеф?
— Разумеется, помню, — скороговоркой ответил Геббельс. — Он запретил «железную гвардию»!
— Именно! Фюрер был вне себя… К тому же этот пример наглости, как понимаете, мог быть заразителен… Недруги рейха уже потирали руки от удовольствия! Вплоть до того, что и в узком кругу осведомленных лиц партии в те дни появились скептики, утверждавшие, будто наша затея в Румынии обречена на провал… К счастью, этих «деятелей» уже нет. И вот, представьте, — увлекшись, продолжал Гиммлер, — за два дня до истечения установленного нами срока, 29 декабря, акт был совершен! Подобного сюрприза к Новому году мы не ждали… Фюрер, помню, был в восторге! «Лучшего подарка к началу тридцать четвертого года, — сказал он тогда, — трудно придумать!»
— Верно, Генрих! Это был поистине впечатляющий и очень результативный акт! — произнес Геббельс, и его огуречной формы лицо просияло. — Я прекрасно помню этот случай. Мировая пресса была в смятении… Но фюрер тогда поистине пророчески предсказал, что ликвидация румынского премьера послужит суровым предостережением всем демагогам.
— Разве не так позднее происходило? — подхватил Гиммлер. — Это был наш первый выстрел международного значения! Именно он возвестил начало беспощадного истребления наших противников за пределами рейха! И недооценивать качества этого Думитреску было бы ошибкой… Кстати, под его руководством был отправлен в лучший мир второй румынский премьер… Как его?
— Калинеску, — напомнил Канарис. — Арманд Калинеску.
— Да-да. Одноглазый…
Геббельс перебил:
— Все это так. Но, как я понимаю, вы хотите сказать, что и среди этих туземцев встречаются приличные экземпляры? В таком случае, может быть, есть смысл поставить этого румына во главе легионеров?
— Именно это я и имею в виду, — недовольным тоном ответил Гиммлер. — Вы, адмирал, как относитесь к возможности такой перестановки фигур?
Канарис, казалось равнодушно слушавший диалог своих собеседников, в душе был доволен тем, что деятельность подведомственного ему учреждения лишний раз получила высокую оценку нацистской верхушки. Именно сейчас это было для него крайне необходимо… Вместе с тем он, как и Гиммлер, был недоволен вмешательством в сферу их деятельности имперского министра пропаганды. Качнувшись всем корпусом взад и вперед, адмирал неторопливо и спокойно ответил на вопрос Гиммлера:
— Я прошу извинить, рейхсфюрер, но полагаю, что и Думитреску не фигура.
— Вот как? — удивился Гиммлер. — Любопытно…
— Я, разумеется, не знаю этого румына, — встрепенулся Геббельс и, как бы оправдываясь, продолжал: — Но судя по тому, как он выполнил наши указания, личность эта, видимо, достаточно сильная! Или я ошибаюсь?
— В том-то и дело, — сдержанно парировал Канарис, — что у Думитреску слишком развита сила… в мышцах! — И, посмотрев на рейхсфюрера, нехотя добавил: — В ущерб здравому смыслу.
Гиммлер бросил поверх прямоугольных стеклышек пенсне удивленный взгляд на начальника абвера:
— Вы так полагаете?
— Безусловно, рейхсфюрер! Хория Сима при всей ограниченности мышления, вне всякого сомнения, стоит выше своего заместителя…
Не хотелось старому волку выкладывать до конца свое мнение о члене «тайного совета» легионеров, чтобы не дать лишний повод Геббельсу истолковать по-своему положение с румынской агентурой. Несмотря на серию выполненных Думитреску операций, получивших всемирный резонансу начальник абвера считал его тупицей и самодуром; проделки его, как отмечали многократно работники абвера, могли сойти с рук только в стране, которой верховодят опереточные правители во главе с жонглером-монархом. Доведись, конечно по настоянию свыше, привлечь Думитреску к руководству, Канарис рекомендовал бы его только, пожалуй, на пост министра внутренних дел. Он всегда считал, как, впрочем, и его шеф, что на этой должности, в условиях насаждаемого нацистами «нового порядка», от человека не требуется большого ума, если он решителен и жесток.
Ответ Канариса озадачил Гиммлера. Не без оснований он полагал, что имперский министр пропаганды прибыл на встречу с Хорией Симой по договоренности с фюрером. «Сейчас он не подает виду, — подумал Гиммлер, бросив пронизывающий взгляд на Геббельса, — но стоит ему выйти отсюда, как моментально побежит нашептывать ему, что дела наши в Румынии оставляют желать много лучшего». И вот, когда Геббельс все же склонился к тому, чтобы поддержать практику использования на высоких постах в Румынии агентов неарийского происхождения, Канарис, словно нарочно, подсунул имперскому министру пропаганды новый повод нашептывать Гитлеру, будто в Румынии делается ставка на совершенно бездарные личности.
Нервничая, Гиммлер стал барабанить по столу короткими пальцами, поросшими рыжеватыми волосками, и, снова уставившись на крышку чернильницы, напряженно думал, пытаясь понять подлинные мотивы начальника абвера, отвергшего кандидатуру Думитреску. «Не согласиться с ним, видимо, тоже нельзя… — размышлял Гиммлер. — Канарис — не Геббельс! От него, по крайней мере в данном случае, нет оснований ожидать подвоха…»
К начальнику абвера рейхсфюрер СС порою относился с большим уважением, считался с его мнением и высоко ценил его поразительную способность предвидеть ход событий во всех аспектах. Но бывало, что Канарис впадал в немилость, и тогда Гиммлер принимал его холодно, планы и проекты абвера выслушивал настороженно. И все же, невзирая на многократные требования некоторых весьма влиятельных в рейхе лиц расправиться с «черным адмиралом», глава эсэсовцев относился к нему терпимо. Объяснялось это просто: Гиммлер не видел в нем соперника! Признавая за Канарисом многие достоинства, он тем не менее не считал его человеком, одаренным подлинно государственным умом и способностями когда-либо захватить власть… Этого Генриху Гиммлеру было достаточно.
