Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия
— Вы пьяны, милостивый государь! — Одутловатое, с нездоровым оттенком лицо игрока приблизилось к Сергею. — Вы забыли, что находитесь в порядочном обществе, щенок!
Сергей рванул скатерть со стола и крикнул в бешенстве, заглушая грохот посуды.
— Мошенники!
В комнате поднялся невообразимый шум. Ударом кулака Сергей сшиб с ног игрока. Казачий офицер схватился за эфес шашки. К нему подскочил Никодим и рванул за темляк. Запнувшись за лежавшего на полу пьяного трагика, офицер упал. Расстрига навалился на господина с помятой физиономией и, схватив его за горло, прошипел злобно:
— Деньги!
По комнате металась испуганная певица.
— Деньги! — задыхаясь, прохрипел Никодим.
Шулер пошарил рукой в кармане и вынул пачку ассигнаций.
Ломая руки, Элеонора кинулась к Сергею:
— Растащите их: они задушат друг друга.
— Никодим, брось ты его, а то на самом деле отправишь на тот свет. Ну их к чертям!
Елеонский поднялся и, сунув деньги за пазуху, с ненавистью посмотрел на Сажней.
— Облапошить хотели парня, не удалось!
Утром, когда город еще спал, Сергей и Никодим выехали на заимку Толстопятова.
ГЛАВА 10
Заимка Дорофея Толстопятова стояла на полпути к Марамышу. Обнесенная высоким частоколом, с массивными воротами, она напоминала скорее пересыльную тюрьму, чем жилье богатого землевладельца. В ограде, заслоняя купы деревьев, стоял большой дом, сложенный из толстых бревен. Справа, прячась в зелени старых берез, — старообрядческая молельня. Хозяин был беспоповец, не признавал икон и новых церковных книг.
За оградой, на опушке леса, виднелось несколько ветхих избушек, где жили толстопятовские работники.
Дорофей встретил гостей приветливо.
— Уж не обессудьте, — говорил он им, поглаживая бороду. — Живем в степи, добрых людей видим редко; чем богаты, тем и рады. — Сергей с любопытством рассматривал потолок и стены, расписанные яркими красками.
— Семья у меня небольшая, — продолжал хозяин, — сам да старуха, Агриппиной зовут, да дочка Феония. Только не дал бог ей счастья. Маленькую роняли с крыльца, теперь с горбом ходит, — вздохнул он, — да, признаться, и умишком-то не богата.
Из-за косяка выглянуло одутловатое, с синими прожилками лицо горбуньи. Хихикнув, девушка скрылась. Жена Дорофея, высокая, худая женщина с мрачным лицом, молча поклонилась гостям и стала собирать на стол.
— Хозяйство, слава те, господи, немалое. Одних работников осемнадцать человек. Из переселенцев, рассейские. Всех обуть, одеть надо, а начнешь на работу посылать — хлеба, говорят, дай. А где я им его напасусь. Ну и стряпают бабы с лебедой да с отрубями. Едят, слышь ты, — обрадованно закончил он. — Присаживайтесь к столу! С дорожки-то по маленькой выпить надо! — Выбивая пробку, он хлопнул бутылкой о ладонь и налил рюмки.
Агриппина поставила на стол пироги с капустой и свиное сало. Сергей после рюмки водки с аппетитом принялся за еду. Не отставал и Никодим.
— Добавь-ка, — кивнул Дорофей жене. Та вынесла из чулана большой, чуть розоватый кусок сала и, разрезав его на мелкие части, поставила на стол.
— А добренькое у тебя сало, Дорофей Петрович, — сказал Никодим.
— Боров был подходящий, пудов на шесть. Вот только заколоть пришлось не вовремя.
— Почему?
— Парнишку у поселенки съел, — ответил спокойно Дорофей.
Никодим от изумления разинул рот и, выронив сало из рук, спросил чуть слышно:
— Как так?
— Притча такая. Просто сам дивлюсь, — развел руками хозяин. — Дарьин-то парнишка, так зовут поселенку, ползунок был, не больше года. Ушла, значит, она на покос и оставила его со старшим братишкой. А изба ее стояла рядом со свинарником. Свиней-то у меня, слава те, господи, штук тридцать, не считая поросят. Ну вот, ушла, значит, на покос, наказала старшему глядеть за годовиком. Ейный-то парнишка, стало быть, уснул, а маленький-то, лешак его возьми, выполз из избы, дай — к свинарнику. Добрался, значит, до жердей, потянулся ручонками и — кувырк в загон. А свиньи — что, известно, сгрудились вокруг него и давай катать. Взрослых-то никого не было. Я со старухой отдыхал втапор в сенках. Боров-то у меня был — чисто зверюга, людей близко не допускал. Ну, стало быть, кинулся на мальчонку и разорвал на части. Я, значит, сплю. Прибегает Дарья, раскосматилась, глаза дикие, завыла: «Будь вы прокляты! Дите мое съели». Я ей говорю: не вой. Пудовки две хлеба отсыплю, борова заколю, мясца еще дам… Друг ты мой, что она делала! Билась о землю головой, волосы рвала, а остатки сынишкиной-то рубашонки прижала, слышь, к груди, да так это дико завыла, что мороз по коже.. А борова-то пришлось зарезать: на людей стал кидаться, — вздохнул с сожалением Дорофей и предложил: — Давайте еще по рюмочке!
Сергей поспешно вышел из-за стола. Округлив изумленные глаза, Никодим спросил с трудом:
— Ну, а Дарья что?
— А что Дарья? Известно, повыла да и перестала. Куда ей деться? У кого найдет лучше? Только вот стал я примечать, — понизил голос Дорофей: — с умишком-то у ней неладно что-то стало. Как бы не свихнулась баба совсем; хлебом-то она у меня забралась до рождества. Убыток, — вздохнул он. — Может, еще покушаешь? — подвинул сало Дорофей.
— Спасибо, — ответил сухо Никодим и вышел вслед за Сергеем.
Молодой Фирсов стоял на крыльце и, навалившись грудью на перила, безучастно смотрел на вечернее небо. Его тошнило.
— Людоеды мы с тобой, — покачал он головой и спустился с крыльца, сел на скамейку возле ворот. Ничто не нарушало вечерний покой степи. Мимо прошла неслышно какая-то женщина и точно растворилась в вечерней полумгле. Сергей поднялся со скамейки и, опустив голову, зашагал в степь. Душевная пустота овладела им, и чем дальше он удалялся от страшного жилья, тем сильнее чувствовал одиночество. Вспомнил Устинью, с которой не встречался со времени драки с горянами, тихую ночь в переулке ее дома. За курганом поднималась луна, заливая мертвым светом равнину. Пахло полынью, богородской травой и кипреем, которым так богаты степи Южного Зауралья. Вернувшись на заимку, Сергей разбудил Никодима. На рассвете они выехали в Марамыш.
ГЛАВА 11
Никодим запил. Закрыв на ключ свою комнату, вынул из-за пазухи бутылку водки.
Вскоре проходившая по коридору работница Мария услышала тяжелый вздох. Припав к замочной скважине, стала наблюдать. Никодим налил стакан и, посмотрев на свет, с жадностью выпил. Налил второй, молча опрокинул и его в рот, обвел тяжелым взглядом стены и потолок и, опираясь рукой о стол, поднялся со стула.
Из комнаты послышалось печальное гуденье:
…Ничего теперь не надо нам.Ничего теперь не жаль…
— Милая Стеша, мать дьяконица, подруга моя! Спишь в земле! А я вот бодрствую и не могу найти покоя…
Расстрига тяжелым шагом подошел к висевшей в углу иконе и опустился на колени.
— Да направится молитва моя, как фимиам перед лицом твоим, — произнес он глухо. — Воздеяние рук моих как жертва вечерняя…
В комнате послышался звук, похожий на рыдание. Закрыв лицо руками, Никодим прошептал молитвенно:
— …Господи, владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия, празднословия, не даждь ми…
Стукнувшись лбом об пол, расстрига поднялся на ноги, подошел к столику и, взяв бутылку, с жадностью припал к горлышку. Через несколько минут, прищелкивая пальцами, он горланил весело, искажая арию герцога из «Риголетто»:
…Если красавицаВ объятия кидается,Будь осторожен… —
Мария плюнула и отошла от дверей. Дня через два расстрига явился в дом Фирсова в рваной рубахе и в старых галошах на босу ногу. Он хотел было проскользнуть в свою комнату незаметно, но неожиданно столкнулся в коридоре с Никитой.
— Как погулял, добрый молодец? — спросил тот и строго добавил: — Следуй за мной.
Закрыв дверь, Фирсов подошел к Никодиму и, не спуская с него ястребиных глав, сказал жестко:
— Если ты не умеешь держать себя в моем доме, можешь идти на все четыре стороны. Понял?
— Хорошо, — ответил тот кротко и повернулся к выходу. — Я уйду, Никита, но без меня тебе будет плохо! Жалеть будешь, ибо одна у нас с тобой дорога в геенну огненную, а идти туда тебе одному скучновато.
— Убирайся вон, кутейник! — затрясся от злобы Фирсов. — Кто из нас угодит к сатане, будет видно. Но пьяницам туда дорога верная.
Сергей вернулся с охоты под вечер. Узнав о пьянстве Никодима, забеспокоился.
— Надо его найти и привести домой!
— Я его выгнал, — махнул отец рукой. — Срамота, явился в исподней рубахе, в галошах на босую ногу, как бродяга.
— Как выгнал? — спросил в изумлении Сергей.
— Вытурил и все.
