Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

Когда зацветут тюльпаны

Глава первая

1

Сквозь оттаявшие стекла окна виден темный, подсвеченный серебристым сиянием полог ночи и на нем — зимние яркие звезды. Неимоверно далекие, они переливаются, как драгоценные камни, и, кажется, шевелятся. Рассеянный звездный свет квадратом лег посредине комнаты, наполнил ее мягким полусумраком. Колька Перепелкин сидит в постели, на фоне белой стены четко выделяются контуры его взлохмаченной головы, шеи, спины. Слышен быстрый, возбужденный голос паренька. Он нелепо размахивает руками и говорит, говорит…

— Когда сидел за партой, мечтал стать поэтом. Не верите? Правду говорю. Начитался книжек всяких, без разбора! И потянуло на рифму. Сколько ночей недоспал, сколько бумаги перевел — ха-ха!.. Дикие мысли лезли в голову. С Байроном себя сравнивал, с лордом, джентльменом, личностью не от мира сего… Это я-то — лорд, а?.. Да… Ну, помните, «Корсар», «Шильонский узник», «Абидосская невеста»? И этот, как его, «Чайльд Гарольд»… Вот. Мечтал свет объехать — посмотреть, как люди свое житье-бытье устроили… И вдруг трах-тарарах! — в университет по конкурсу не прошел, с папашей разругался в пух и прах, девушка, которую… впрочем, это чепуха, не стоит вспоминать… Тогда я взял чемодан, сказал папаше и мамаше, что я пошел познавать жизнь, и явился сюда, как новый пятиалтынный: что хошь, то и делай со мной — ничего я не умею, ничего не знаю… Каково?

Алексей улыбается и не отвечает. Парень явно переложил. Говорит непривычно много и как будто не то, что хочет.

— Каково, я спрашиваю? — настойчиво требует ответа Колька.

Алексей смеется, потом говорит:

— Тебе нужно уснуть — пусть немного дурь выйдет, а то завтра рано вставать.

— Не привыкать! Стерся тот новый пятиалтынный, нет его…

На время Колька замолкает, возится, скрипит пружинами кровати и неожиданно мечтательно тянет:

— Поедем в степь… Вот это, я понимаю, поэма! Не знаю, что нас ждет там — конечно, не сладко будет, это уж точно! А завтрашний день — на всю жизнь запомню! Да, какое же завтра число?

— Десятое, — подсказывает Алексей.

— Десятое декабря тысяча девятьсот пятьдесят третьего года… Так и запишем: исторический день в жизни Кольки Перепелкина, первооткрывателя подземных кладовых… Нет, что бы там ни говорили, Алексей Константинович, а свою профессию на другую никогда не променяю. Пусть холодно, грязно, тяжело до одури, а не променяю…

Алексей перебивает Кольку на полуслове.

— Хватит болтать. Спи!

Колька обиженно сопит, натягивает одеяло на голову и через минуту затихает.

Алексей смотрит в окно. Спит город, погрузившись в морозную сизую мглу. За городом, за последними домишками, утонувшими в пышных сугробах, чувствуется присутствие чего-то холодного, огромного. Оно, как дыхание моря, не видишь, а знаешь — здесь, рядом. Это степь. Необозримая и безбрежная. Над степью нависла прозрачная звонкая тишина, и большие шевелящиеся звезды льдисто сверкают над нею. Белоснежье, безмолвие. Представишь себя в ней — сердце замрет, а вот завтра он отправится покорять ее. Не верится. Предстоящее кажется выдумкой, сном. Маленькие люди — и степь с ее многодневными снежными бурями, хоронящими под гладко отполированными снегами все живое. Люди — и лютые морозы, от которых с гулом лопается металл… «Исторический день»! Чудак ты, Колька Перепелкин, пацан — такой, каким пришел когда-то на буровую…

На стене звучно постукивают ходики. Секунды четко складываются в минуты. Над городом, над степью плывет морозная звездная ночь… И такая тишина разлилась вокруг!

Год назад он ни над чем не задумывался бы. Проснулся бы рано утром, когда за окошком еще чернеет темь, не торопясь собрал бы свои немудрые пожитки в потрепанный от частых переездов чемодан — и пошел. А вот сегодня… Не хочется думать об этом и не думать нельзя — весь заполнен этим странно-томительным ощущением счастья и сожаления о чем-то… Он еще и сейчас чувствует на своей щеке горячее дыхание Галины, видит блеск ее больших глаз, слышит ее голос… И потом это крепкое нераздумчивое объятье ее рук, необъяснимая твердость в страстном коротком «люблю».

— Да, люблю. Люблю, — повторяла она и смотрела ему прямо в глаза своими немигающими глазами. Она никогда так не говорила, даже избегала говорить такие слова, и вот сказала…

Он не хотел уйти после этих слов просто так, как обычно. И не знал, что сделать, что сказать, как держать себя. И ушел. Зачем-то сказал «спасибо», но разве за такую любовь благодарят? Да и заслужил ли он такую любовь?..

Алексей достает с тумбочки пачку папирос, закуривает и смотрит в смутно белеющий потолок.

Заслужил ли? С чего все это началось? Когда?

И вспомнилось…

2

…Колька не врал, когда сказал: «ничего не умею, ничего не знаю». Год назад появился на буровой коренастый паренек с серыми чистыми глазами, новая, только со склада, спецовка коробится на спине, гремит, как жесть. Застенчиво щурясь, робко спросил у Алексея:

— Вы не подскажете, где мне бригадира найти?

Стоявший рядом Климов поправил его:

— Не бригадира, а мастера. Понял?

— Понял.

— То-то. А мастер, вот он и есть — Алексей Константинович Кудрин. Запомнил?

— Запомнил.

Алексей поинтересовался:

— Так в чем же дело?

— Меня из отдела кадров направили. На работу, — и парень протянул Алексею бумажку.

Алексей прочитал:

— «Направляется в ваше распоряжение…» Что ж, люди нам нужны… Хорошо, иди пока в будку, подожди. Я скоро буду.

Разговаривали недолго. Колька закончил среднюю школу, получил аттестат зрелости, хотел поступить в Саратовский университет на филологическое отделение, не выдержал конкурса… Нигде никогда не работал, о бурении имеет самое смутное представление.

— Вот и все, — вздохнув, закончил свой короткий рассказ Николай.

— Да, немного… Ну, что ж, пойдем, Коля Перепелкин, начнем продолжение твоей биографии, — Алексей поднялся, посмотрел на смущенного паренька. — Не забудь рукавицы… И выше нос! Ты — мужчина, в рабочий класс пришел… — и, не удержавшись, подмигнул.

Колька улыбнулся, благодарно посмотрел на мастера.

Подходя к буровой, Алексей спросил:

— Высоты боишься?

Колька задрал голову, посмотрел на верхушку вышки, которая, казалось, воткнулась в бледную синь зимнего неба, и ответил:

— Не знаю.

— Ага… Сейчас узнаешь. Пошли.

Ребята Климова поднимали инструмент. Стальная громадина вздрагивала, как живая, стонали маршевые лестницы, спиралью опоясывающие вышку. Алексей шел впереди. Иногда оглядывался на Кольку. Лицо у паренька раскраснелось, на переносье выступили бисеринки пота, но ничего, кроме понятного волнения, не выражало. «Интересно… Неужели не боится? — подумал Алексей. — Меня и то иногда оторопь берет, а этот шагает и хоть бы что».

Поднялись на полати. Алексей остановился, перевел дыхание.