Валентин Селиванов - Свадебные колокола

Валентин Иванович Селиванов

Свадебные колокола

Друзьям, ставшим героями этой книги, и героям,

ставшим моими друзьями.

АНЯ

Она работала радисткой в сорок первой колонне.

Ей было неполных девятнадцать. У неё были маленькие руки и вьющиеся от природы волосы, которые она никогда не укладывала ни в какие причёски, и они свисали ей на плечи, как у русалок в сказках братьев Гримм.

Мальчишки, свой рабочий люд, составлявший колонну, — верхолазы, лесорубы, слесаря-ремонтники, мастера по проводу, трактористы и шофёры, встречая её, в упор разглядывали Аню, словно у неё стёрлась губная помада или был порван капроновый чулок. Многие из них с большой охотой приударили бы за ней.

Но Аня не замечала этих взглядов или делала вид, что не замечала, и никогда не смущалась. Чего ей смущаться? Она знала, что пользуется у ребят успехом.

Время от времени Аня водила кого-нибудь из мальчишек за нос, но в этом не было ничего серьёзного. Ей просто хотелось развлечься.

Про неё говорили, что она влюблена в Веню Калашникова. Это было враньё.

Веня, конечно, ей нравился. Он нравился всем девчонкам в колонне. Правда, Аня с ним несколько раз целовалась, и он дарил ей цветы в день её рождения. Интересно, где он доставал цветы зимой? А она связала ему шерстяные носки на память.

Веня был высокий симпатичный парень. Только двое ребят в колонне были выше и шире его в плечах, и он без особого труда мог сломать руки, ноги и оторвать голову всякому, кто посмел бы её обидеть.

Но никто никогда не обижал Аню.

Ане нравился и Филин. Валерка Филин держался особняком, гордо и независимо, как английский король. Он жил в одном вагончике с Веней. Какая ирония судьбы! Ни к одному из них она не могла прийти в гости.

У Филина был красивый шёлковый галстук, который завязывался тугим узлом и держался на месте булавкой с цепочкой в форме кинжала. И от этой булавки и от галстука, который Филин надевал, когда приходил с гармошкой на танцы, веяло чудовищной уверенностью в себе. Иногда Ане казалось, что, если Филин услышит от кого-нибудь грубое слово — случалось такое на танцах, — он снимет свой маленький кинжал с цепочкой и отрежет грубияну язык, а захочет, и уши в придачу. Но это ей только казалось. Плечи у Филина были узкие. Но они не выдавали его на танцах, прячась под надёжную ватную прокладку пиджака. Да и стоит ли обращать внимание на плечи? Ей жить не с плечами, а с человеком. Ане хотелось разобраться и в себе и в мальчишках. Но разобраться было не так-то просто. Оба были видные, заметные в колонне, любили бузить, шутить и смеяться. Пойми, когда они говорили серьёзно.

Она знала, что сегодня в полдень между Веней и Филиным состоится какой-то спор. Какой именно, Аня не знала, она только слышала, как они поспорили в столовой. Это было вчера за ужином. Веня засмеялся и сказал Филину:

— Зачем споришь, Валерка? Ты всё равно проиграешь.

— Не будь нахалом, — сердито ответил ему Филин.

Веня снова засмеялся и сказал:

— Лучше быть нахалом, чем кретином.

Вообще Венька не мог жить без этих споров, и Ане это не нравилось: они привлекали внимание колонны и становились предметом толков и пересудов.

Аня надеялась поехать сегодня на трассу, чтобы посмотреть, чем закончится этот спор. Интересно, что Венька придумал снова? Удивительный он человек, даже страшно в него влюбиться.

Но, как назло, после двенадцати было ужасно много работы — радировали через каждые тридцать минут, и нельзя было отойти от рации.

Аня сидела за столом и смотрелась в маленькое зеркальце. На обратной стороне зеркала был нарисован Карлов мост через Влтаву. Это зеркало ей подарил Венька. Он что-то долго объяснял ей про этот мост. Веня в прошлом толу ездил в Чехословакию и привёз оттуда подарки девчонкам.

Аня подкрасила губы и провела пальцами по светлому пушку над верхней губой.

Мне давно пора что-то решить, думала она, давно пора. Я нравлюсь им обоим. Филин разведённый и понимает толк во многих вещах. Он говорил, что любит меня. А Веня этого не говорил. Страшно сделать ошибку. Кто проиграет из них сегодня, тот, наверное, больше нуждается в моей поддержке.

Аня задумчиво смотрела в окно, не решаясь сделать окончательного выбора. Провода убегали вдаль…

НЕНОРМАЛЬНЫЙ

Они цеплялись за небо, за плечи опор, эти провода, натянутые, как струны гитары, и дрожали и звенели под зимним солнцем, как август в степи.

По тонкому проводу бежал Веня. Ему нужно было спешить. И он торопился, торопился скорее добежать до опоры.

Внизу под его ногами чернела молчаливая осенняя тайга, словно подстриженная под гребёнку, неподвижно стоял одинокий трактор, и с закинутыми вверх головами замерли у костра верхолазы, у которых захватило дух — и в цирке ведь срываются с проволоки люди.

Синеглазый Филин, худой, горбоносый, смуглый, в кожаном коротком реглане, следил за секундной стрелкой часов. Часы «Вымпел», лёгкие, тонкие как пятак, купленные в отпуск в столице, принадлежали ему.

Филин сморщился. Ещё бы! Эти часы — последний писк моды. Он купил их с рук, выложив пятьдесят целковых, и расставаться с ними обидно и жалко. А расставаться, верно, придётся.

А Веня спешил. Он чувствовал, как под его ногами пружинил знакомый провод. Левой рукой он скользил по соседнему проводу, и она нагрелась от трения, а правой, отброшенной в сторону, поддерживал равновесие. Получалось довольно ловко, и Веня улыбался. Почему бы ему не улыбаться? Он репетировал это чудо ровно месяц. Тридцать дней. А сегодня тридцать первый. Сначала он пробовал бегать с монтажным поясом, а потом и без него. Но об этом никто не знал. Зачем? По утрам, когда занимался тяжёлый на подъём осенний рассвет, Веня поднимался на провод и бегал, бегал, бегал. Человек ведь всё может. Нужно только очень хотеть.

С земли, от прыгающего на ветру костра видно, как Веня едва не сорвался. Чуть-чуть… Кое-кто из монтажников вздрогнул. Лёша Ловский, здоровенный детина в чёрном бушлате, с медной, как у индейца, кожей, с раскосыми глазами и длинными руками, в которых можно было спрятать по арбузу, носивший кличку папа Чингис, несдержанно выругался:

— Жеребёнок! Газует на первой скорости! — Голос у него был низкий и грубый.

Боря Зарян, маленький и лысый астроном-любитель, спокойно поправил:

— Электрифицированный жеребёнок.

Зарян работал шофёром и по совместительству монтёром. Но совместительство это было добровольное, как и вступление в кассу взаимопомощи. Хорошее и славное это слово — добровольный. Иной раз за этим словом стоит весь человек. Добровольное дело не всякому доверят, да и не всякий на это согласится. А вот Боре Заряну доверили, и он согласился быть монтёром на общественных началах.

А Веня всё бежал. Бежал изо всех сил, что было духу, и всё равно улыбался.

Я должен выиграть этот спор. Три минуты — это не так уж и мало, думал Веня. Я успею. Я не люблю проигрывать. Филин знает об этом. А ещё я не люблю носить полосатых пижам. В пижаме мужчина мало похож на мужчину. Я куплю такую пижаму в Иркутске и подарю её на праздник Филину.

К костру подъехал помятый «козлик». Казалось, что машина прошла огни, воды, медные трубы и ещё сто тысяч без капитального ремонта. В сорок первой колонне работали хозяйственные люди.

Из машины устало выбрался белоресницый усатый мужчина, начальник колонны Гуревич. Он тоже задрал голову вверх, спрятав руки в карманы расстёгнутого полушубка. Из-под полушубка виднелся синий свитер. У Гуревича были тонкие чёрные усы, зелёные глаза и полушубок на рыжей, почти красной овчине. Он был похож на альбом с цветными марками.

Но пожаловал Гуревич к шапочному разбору.

Веня уже добежал до опоры. Он поднялся на ней во весь рост на фоне спокойного пасмурного неба и, размахивая руками, пронзительно засвистел.

— Ну? — повернулся к Филину папа Чингис.

— Ровно три минуты, — горько сказал горбоносый Валерка Филин и опустил руку с часами. На его лице появился отпечаток тоски и грусти.

Папа Чингис улыбнулся и ответил:

— Плакали твои часики, Филин. — Улыбка у него была добрая и сочувствующая.

Но победителей судят.

Когда Веня, потный, сияющий и довольный (таким довольным обязательно будет Брумель, когда возьмёт высоту в три метра), спустился с опоры и подошёл к костру, начальник колонны Гуревич сказал сердито:

— В цирк можешь ехать хоть завтра. Понял?

Лучше всего было молчать. Когда человек тонет, ему бросают спасательный круг, а когда человека ругают, спасательный круг для него — молчание. Веня знал об этом не хуже других. Он ничего не сказал Гуревичу, а хотел сказать очень многое. Веня только посмотрел на его тонкие, чисто выбритые усы и виновато опустил голову.