Владимир Беляев - Дом с привидениями

Владимир БЕЛЯЕВ

Дом с привидениями

МЫ ПЕРЕЕЗЖАЕМ

Мне очень хотелось до прихода Петьки установить новую голубятню посреди двора. Острый, хорошо отклепанный заступ все глубже уходил во влажную землю, перерезая на ходу дождевых червей, корни травы. Когда нога вместе с загнутой кромкой заступа касалась земли, я обеими руками тянул на себя гладкую ручку. Целая груда земли взлетала наверх. Я ловко отбрасывал ее в сторону – черную, местами проросшую белыми жилками корней.

Вскоре глубокая яма зачернела посреди нашего небольшого дворика. Поддерживая голубятню одной рукой, я набросал в нее несколько булыжников, окружил ими столб и, когда голубятня перестала шататься, быстро засыпал яму свежей землей. Мне оставалось разровнять ее, как за домом скрипнула калитка.

«Ну вот и Петька!» – подумал я.

Издали голубятня выглядела еще лучше. Сколоченная из тонких досок, выкрашенная охрой, она заметно выделялась среди старых сараев. Славно будет житься в этом домике моим голубям. Позавидует мне сейчас Петька Маремуха. Как бы он ни пыхтел, никогда не сделать ему такой голубятни. Вот уже слышны позади шаги. Я медленно обернулся. Ко мне подходил отец. Он остановился рядом и сказал:

– Голубятня приличная, а вот зря.

– Почему зря?

– Завтра отсюда переезжаем, – ответил отец. – Пойдем в хату – расскажу.

До прихода Петьки Маремухи я уже знал все. Уездный комитет партии направлял отца на работу в совпартшколу. Отец должен был устроить в совпартшколе маленькую типографию и печатать в ней газету «Голос курсанта». А так как все сотрудники совпартшколы жили на казенных квартирах, то и мой отец должен был переехать туда вместе с нами.

А что же будет с новой голубятней? Не оставлять же ее здесь в подарок тому, кто поселится в нашей квартире.

– Тато, а голубятню я возьму туда! – сказал я отцу.

– Еще чего не хватало! – Отец усмехнулся. – Все курсанты только и ждали, когда ты заведешь у них голубей! – И, снимая со стены фотографию Ленина, добавил серьезно: – Не дури, Василь, голубятню оставишь тут.

– Да, оставишь! А где ж я голубей буду держать?

– А кто тебе позволит держать голубей?

Совсем тихо я пробормотал:

– А там разве нельзя?

– А ты думал? – сказал отец. – Пойми ты, чудак, там люди учатся – тишина должна быть, а ты голубей станешь гонять по крышам…

– Не стану, тато, честное слово, не стану. Я тихо…

– Знаю, как тихо: сам голубей когда-то водил. Голубь воздух любит, простор. Это не курица. Курицу можно в чулане держать, да и та заскучает…

В эту минуту во дворе скрипнула калитка, и кто-то осторожно крикнул:

– Василь!

Я сразу узнал голос Петьки Маремухи и схватил кепку. Выглянув в окно, отец сказал:

– Приятель твой пришел. Вот отдай ему голубей на попечение – и весь сказ.

Когда я рассказал Петьке Маремухе, что мы переезжаем, он отмахнулся. Он, слушая мой рассказ, недоверчиво заглядывал мне в глаза, думая, что я его обманываю.

Лишь когда мы подходили к главной улице города, Почтовке, Петька наконец поверил моим словам и – было видно по всему – огорчился, что я покидаю Заречье.

– Петро, давай меняться на твой зауэр, – предложил я.

– Выдумал! – сразу встрепенулся Маремуха. – Пистолет я ни на что менять не буду. Он мне нужен самому.

– «Нужен, нужен»! – передразнил я Маремуху. – Все равно его у тебя отымут.

– Кто отымет? – переполошился Маремуха.

– Известно кто: милиция.

– Кому он нужен? Он же ржавый.

– Ну и что ж такого? Все равно оружие.

– Какое там оружие! Ты же знаешь, что на Подзамче у каждого хлопца есть по десяти таких пистолетов. Обрезы прячут, и то ничего.

Петька говорил правду. После гражданской войны, после гетмана, петлюровцев и сичевиков в нашем городе оставалось много всякого оружия, и хлопцы продолжали хранить его в разных потайных местах.

Но все равно я решил припугнуть Маремуху и уверенно сказал:

– Отымут твой пистолет, вот посмотришь. Это раньше можно было держать оружие, а теперь война кончилась – и довольно. Давай лучше, пока не поздно, я выменяю его у тебя.

– Ну если у меня отымут, то и у тебя отымут! – живо ответил Петька Маремуха и, подмигнув, добавил: – Ты хитрый, Васька, думаешь, дурного нашел.

– Ничего не дурного. Я же в совпартшколу переезжаю, а там мне никто ничего не скажет. Там военные живут.

Несколько минут мы сидели молча.

Мы давно дружили, и я знал, что Петька трусоват. «Лучше помолчу, – думал я. – Пусть призадумается над моими словами».

Помолчав немного, Петька засопел от волнения и спросил:

– Ну, а что бы ты дал за пистолет?

– Голубей могу дать…

– Всех? – приподымаясь, спросил Петька.

– Зачем всех? Пару…

– Ну, тоже, пару… За пару я не отдам…

– И не надо… Завтра пойду на Подзамче и на одного своего чубатого полдюжины пистолетов выменяю…

– Ну иди меняй, попробуй… А на мосту тебя милиционер задержит…

– А я нижней дорогой, возле мельницы, пройду.

– Ну и иди.

– Ну и пойду…

Мы опять замолчали.

Далеко внизу на реке женщина полоскала белье. Она гулко хлопала по нему вальком, то отжимала, то снова прополаскивала в быстрой воде. Рядом с ней чуть заметными белыми точками плавали гуси. Я следил за гусями. Вдруг Маремуха торопливо зашептал:

– Васька! Отдай всех голубей, я тебе тогда еще двенадцать запасных патронов дам. Хочешь?

Ага! Попался Петька. Моя взяла!

Я встал, потянулся и нехотя сказал:

– Ладно, только ради дружбы… А другому ни за что бы не отдал.

КОТЬКА ЧИНИТ ПОСУДУ

Когда мы шли по тропинке, каждый был доволен и думал, что надул другого. Петька изредка посапывал носом. Давно он зарился на моих голубей, еще с прошлой зимы, а теперь вот счастье неожиданно привалило. А у меня будет пистолет. Завтра же намочу его в керосине, чтобы отстала ржавчина, а потом и пострелять можно будет.

Новый бульвар давно кончился. Мы шли по Заречью. Потянулись базарные рундуки, низенькие будочки сапожников, стекольщиков, медников. На углу Житомирской, за афишной тумбой, виднелась мастерская одного из лучших медников Заречья, старика Захаржевского. Около мастерской на улице валялись покрытые белой накипью самоварные стояки, опрокинутые вверх дном котлы из красной меди, ржавые кастрюли с проломанными днищами, эмалированные миски, цинковые корыта. Из мастерской вышел сам Захаржевский в грязном брезентовом фартуке. Он стал рыться в своем добре. Резкими, сердитыми движениями он перебрасывал из одной кучи в другую завитки жести, блестящие полосы латуни; все это звенело, дребезжало.

Когда мы были уже в нескольких шагах от мастерской, Захаржевский выпрямился и гулким сердитым голосом закричал в мастерскую:

– Костэк, иди сюда!

И на этот крик из открытых дверей мастерской на улицу вышел наш старый знакомый и мой недруг Котька Григоренко.

Смуглое лицо его было выпачкано сажей. Он был в таком же грязном брезентовом фартуке, как и старый медник. В огрубелых, изъеденных соляной кислотой руках Котька держал тяжелую кувалду.

Увидев нас, Григоренко несколько смутился, но сразу же, небрежно размахивая тяжелой кувалдой, вразвалку подошел к Захаржевскому.

Пока глухим ворчливым голосом тот отдавал Котьке приказания, мы прошли мимо и завернули за угол.

– Говорят, он от своей матери отказался, – тихо прошептал мне на ухо Петька Маремуха, оглядываясь назад.

– Отказался? А живет-то он где?

– Ты что – не знаешь? – удивился Петька Маремуха. – На Подзамче, у садовника Корыбко. На всем готовом.

– В самом деле?

– Ну конечно. Скоро месяц как живет! – ответил Петька.

– Что бы все это значило?

…Пока мы ходили в кинематограф, отец поснимал со стен фотографии; на обоях всюду – и в спальне и в столовой – виднелись темные квадратные следы. Мы давно не меняли обои, они выцвели от солнца и лишь под фотографиями сохранили свой прежний цвет. Уложив в корзину всю посуду и шесть серебряных столовых ложек, тетка стала опорожнять бельевые ящики комода. Отец снял со стены ходики, отцепил гирю и обернул вокруг циферблата длинную цепочку. Мне стало скучно здесь, в разоренной комнате, и я вышел во двор, чтобы поймать голубей. Я неслышно открыл дверь сарая. Оттуда пахнуло запахом дров. Вверху под соломенной крышей сквозь сон ворковали голуби. По голосу я узнал банточного турмана. Вот и лесенка. Засунув за пояс мешок, я полез по ней к голубям. Почуяв недоброе, один из них, глухо урча, шарахнулся в угол. Ладно, не пугайся, и у Петьки будешь кукурузу получать! Голуби тяжело хлопали тугими крыльями. Я быстро похватал их друг за дружкой, теплых, чистых моих голубей, и с болью в сердце бросил в просторный мешок.

Пока я шел к Петьке Маремухе в Старую усадьбу, голуби возились в мешке, как кошки, урчали, трепыхались, хлопали крыльями. Банточный турман даже стонал от испуга.

Маремуха ждал меня на пороге своего ободранного флигеля. Только я подошел, он сунул мне обернутый тряпками пистолет зауэр, выхватил из рук мешок с голубями и, пробормотав: «Подожди, я сейчас», – метнулся в сарай.