Даниил Гранин - Рассказы. Новеллы

Даниил Гранин

Рассказы. Новеллы

У окна

Я стоял у окна вагона, бесцельно глядя на бегущий мимо пейзаж, на полустанки и маленькие станции, дощатые домики с названиями черным по белому, которые не всегда успевал прочитывать, да и зачем. Поля, перелески, столбы, волны проводов, стога сена, кусты, проселки — и так час за часом. Рядом, у следующего окна, стоял мальчик. Он смотрел неотрывно. Мать позвала его в купе, он схватил бутерброд и снова прилип к стеклу. Она пробовала усадить его к окну в купе, но он не согласился. Здесь, в коридоре, ему никто не мешал, он был безраздельным хозяином своей подвижной картины. Я уходил, разговаривал со своими спутниками, возвращался и заставал его в той же позе. Что он там высматривал, как ему не надоело, ведь это было совершенно бессюжетное зрелище, не то что экран телевизора. Теперь я смотрел не в окно, а на него. Кого-то он мне напоминал. Ну, конечно, та же поза, те же грязноватые стекла. Они-то и помогли мне вспомнить мои детские путевые бдения. С той же жадностью и я ведь простаивал часами перед теми же стеклами, завороженный мельканием путевых картин. Оттуда, не из близи, несущейся навстречу, а из далей еле плывущих, почти недвижимых пространств, из лесной каймы на горизонте, серых туманных полей возвращались устремленные к ним детские мечтания. В тех смутных, расплывчатых картинах я был путешественником, был охотником и одновременно медведем, был журавлем, шагающим по болоту… Бесконечная смена березок, елей, лесных проталин, деревень, пашен — и снова лес, просеки, изгороди — все это тогда почему-то не усыпляло, а возбуждало воображение. Я растворялся в огромности этой земли, она входила в сознание, откладывалась на всю жизнь. Спустя десятилетия у окна поезда, постукивающего по рельсам Германии, а то и Китая, где каждый клочок обработан, откосы железнодорожных насыпей сплошь засеяны, в моем восприятии присутствовали впитанные детской душой просторы, эти стояния у окна.

Вдруг в бесформенной зыбкости воспоминаний, глядящих из закатного окна, обозначилось что-то. Это был мужик, огромный, в желтой рубахе, с колом в руках. Смутно вспомнился станционный палисадник, несколько телег, лошади с холщовыми торбами на мордах. Но все это: и привокзальная площадь с деревянными мостками, перрон, станционный колокол — все было как бы задником, а впереди, подняв кол, мужик бежал за пареньком, который, прикрыв голову руками, мчался вдоль перрона по ходу поезда. Он бежал, прихрамывая, лицо его было обращено к вагонам, на какой-то миг глаза наши встретились. Ужас был в его взгляде, крик о помощи, а перрон был пуст, мне показалось, что я единственный человек, единственный свидетель, которого он увидел; я наклонился к краю рамы, но в окно уже вошли огороды с чучелами, шлагбаум, и станция исчезла, как исчезали все другие станции. Догонит ли его этот с колом, убьет, что будет с ним, за что он его так — ничего этого я никогда не узнаю. Помню свое отчаяние, которое росло оттого, что поезд не останавливается, мчится все дальше, а там, может, парня догнали и бьют, убивают, и никто этого не видит, не знает, и я не могу никого позвать, показать. Кажется, я действительно закричал, побежал к отцу, который играл в карты в купе, никто ничего не понял из моих объяснений, и я понял, что ничего не могу им объяснить. Кажется, так оно было, но с уверенностью не могу сказать, да и какое это имеет значение. Значение же имели огромные глаза этого паренька, мужика того я узнал бы, а от парня остался только ужас, заполнивший все окно, и невозможность вмешаться, помочь, закричать. И опять пошли перелески, колыхания проводов, песчаные тропки в зеленой траве, голубые поля льна, серебряные — овсов, красные — гречихи, золотистые — ржи, сизые — капусты, ельники, клевера, рыжие стада — огромный мир, который заботливо старался смыть ту случайную картинку. Она затерялась в памяти. Но сейчас, глядя в такое же пыльное, в грязных потеках окно, я с завистью вспомнил свое мальчишеское отчаяние.

Дилемма

Поздно вечером ко мне в номер зашел Николай Иванович. Был он в длинном плаще, в шляпе, надвинутой на глаза. Шепотом попросил меня пойти с ним в город. Необходимо, мол, позарез, лично ему. Умолял меня одеться и отправиться с ним. Куда, зачем — не говорил, прикладывая палец к губам и кивая на стены, которые имели уши, аппараты, которые имели стены, потолки и любую мебель.

С тех пор как мы приехали в Японию, Николай Иванович обрел таинственность, простодушие его сменилось на подозрительность, ходить он стал иначе — руки в карманы своего длинного плаща, глаза зыркают по сторонам, бледное сырое лицо его лишилось постоянной своей виноватой, располагающей к себе улыбки.

Чертыхаясь, я оделся. На улице Николай Иванович сказал, что нам необходимо зайти тут, неподалеку куда-то, где я должен буду ему помочь в чем-то. Более внятно он не объяснил, повторяя: «Вы сами увидите».

В нашей маленькой делегации из четырех человек Николай Иванович был самым благонадежным. Кроме того, наиболее скромным и рядовым. Он впервые выехал за границу, боялся капитализма, боялся провокации, к тому же в Японии ему все японцы казались на одно лицо, так что повсюду за ним следовали одни и те же наблюдатели. Со мной, поскольку я тоже был рядовым, у него установились доверительные отношения. Со мною он позволял себе расслабиться и превращался в уютного, удивленного японским чудом, опечаленного провинциала.

Пересекли ярко освещенную улицу, нырнули в переулочек, Николай Иванович уверенно разбирался в ночной путанице токийских кварталов. Вообще надо заметить — меня поражало, с какой быстротой наши русские люди, будь то туристы или делегаты, осваивают географию чужих городов. В смысле экономики. Планом не пользуются, языком тоже, тем более японским, но уже на второй день знают все супермаркеты — где, что следует покупать, где какая распродажа, как добраться до толкучки. Туристская группа или делегация действует как пчелиный улей, отдельные особи собирают информацию, мгновенно обмениваются ею, и этот единый организм в самые короткие сроки осваивает довольно большую территорию. Неизвестно, когда, каким образом Николай Иванович нашел этот магазин. Назывался он секс-шоп. Обыкновенный магазин сексуальных принадлежностей, с музыкальными записями, слайдами, книжками. Главным же образом со всевозможными принадлежностями женского и мужского пола. Начиная с разного калибра детородных органов до надувных бюстов. Цепи, хлысты, шипы и прочие средства для мазохистов. Аппаратура в помощь начинающему садисту, отдел лесбиянок, отдел педиков, соответствующие костюмы, бюстгальтеры, трусы разных назначений. Почти универмаг. Да, кроме того, еще возбуждающие домашние украшения: лампа в виде огромного мужского члена, порношкатулки, колоды порнокарт, порнокалендари, порноживопись, порнотаблицы с изображением способов любви у разных народов. Порноиндустрия демонстрировала здесь свою серийную продукцию.

Николай Иванович притащил меня сюда, чтобы выяснить о таблетках, — здесь продавались таблетки для усиления мужской активности: ему надо было узнать, сколько их надо купить, какова гарантия, для какого возраста они годятся, а главное — что они могут. Выбрал он позднее время, чтобы я не стеснялся и ему тоже было посвободнее.

Каким образом, не зная ни одного слова ни на одном иностранном языке, он обнаружил эти таблетки, было для меня загадкой.

Народу в магазине почти не было, нами занялся немолодой продавец, видимо, здесь уже приметили Николая Ивановича, потому что, кроме обязательной японской улыбки, у продавца была добавлена еще одна маленькая улыбочка. Я на своем плохом английском стал его спрашивать, он на таком же плохом английском отвечал, так что мы понимали друг друга. Между делом он осведомился, откуда мы. Николай Иванович предупредил меня о конспирации, он был уверен, что за нами следят, боялся навести на след и опозорить нашу великую страну.

— Мы норвежцы, — сказал я, решив, что вряд ли этот японец знает норвежский и сможет нас уличить.

Я переводил, как мог, описание пилюль, дозировку, характер действия. Гарантии магазин не давал, некоторым помогает, некоторым нет, есть мужики, которым уже ничего помочь не может, им не пилюли надо покупать, а специальное приспособление. Японец предложил попробовать эти протезы.

Со всех сторон свисали гениталии, блестели кожаные панцири со стальными накладками, стояли высокие ботфорты. Передовая технология вооружала мир секса, совершенствовала его, видно было, сколько выдумки прилагали механики, психологи, дизайнеры.

О половой деятельности советских донжуанов не хотелось вспоминать, такой удручающе бедной она выглядела. Наши, как всегда, брали количеством.

Опробовать пневматическое устройство Николай Иванович отказался. Он конфузился, вся ситуация причиняла ему страдание.