Николай Верещагин - Горький мед
Кирилл, крестный Любы, чувствовал на себе какую-то ответственность перед людьми и потому мучился виной, что так нехорошо все получается. Он тоже не знал, что делать, как быть, и нервничал, суетился: то выходил к гостям, вмешивался в разговор, то, не выдержав их вопросительных и, как ему казалось, укоряющих взглядов, спасался на кухне, где бестолково начинал помогать женщинам, только мешая своей суетой.
Дора Павловна появлялась среди гостей со скорбным лицом, с платочком, который не выпускала из рук. На нее смотрели с сочувствием, почтительно смолкали при ее приближении. Ей старались понапрасну не досаждать, но без нее тоже ничего не решалось, и тогда робко спрашивали указаний, а она направляла, но сама ни к чему не притрагивалась, с таким видом, словно ей тягостна вся эта суета, но ради других все вытерпеть готова. Ей сочувствовали едва ли не больше Марии: подумать только, единственный сын женится, столько хлопот, такие расходы, и оттого, что сват так нелепо прямо накануне свадьбы попал в аварию, все пошло прахом. И как она переживает за Ивана — будто родной…
В половине восьмого, когда уже заметно смеркалось на улице и гости стали уставать от ожидания, к Доре Павловне пришли Копысов с Кириллом. Она сидела в дальней комнате, скорбно подперевшись рукой с платочком, зажатым в ней.
— Ну, что будем делать-то? — озабоченно спросил Копысов, потирая свой щетинистый подбородок. Он брился с утра, но темная, густая щетина к вечеру снова проступила у него на щеках. — Люди-то собрались. Что-то надо решать…
Дора Павловна, поджав губы, молчала. Ее припухшие серые глазки смотрели мимо них горестно и чуть обиженно.
— Как-то неудобно перед людьми, — вздохнул Кирилл, и непонятно было, что неудобно: отменять гулянку или заставлять гостей ждать. Да он и сам этого не знал.
— Люди-то здесь при чем? — сказала Дора Павловна таким тоном, что, мол, и сами могли бы догадаться. — Люди голодные небось…
— Так подавать?..
Дора Павловна только махнула рукой: делайте, мол, как хотите.
— Счас организуем, — с готовностью встрепенулся Копысов, — я бабам накажу, чтоб подавали, а ты, кум, зови за стол, — сказал он Кириллу.
И хотя тому очень не хотелось идти звать гостей, и вроде не ему полагалось это делать, он не посмел возразить: и так уж они, Калинкины, свадьбу испортили. И, вздохнув, сделав по возможности приветливое лицо, он пошел приглашать гостей за стол.
Столы были накрыты в двух больших смежных комнатах с настежь распахнутыми створками дверей, превращенных как бы в один банкетный зал, да еще в третьей, возле кухни, был накрыт отдельный стол для женщин, которые должны были помогать повару и официанту подавать новые блюда. Официант, стройный, похожий на Муслима Магомаева молодой человек с безупречным пробором, стоя у входа, любезно кланялся гостям, жестами белых холеных рук указывая места за столом, иногда притрагиваясь почтительно к спинкам стульев именитых гостей, помогая им усаживаться.
Входя в ярко освещенные комнаты и усаживаясь за столами, гости не могли сдержать удивленных восклицаний: столы буквально ломились от всевозможных вин и закусок. Здесь были овальные блюда с балыками и розоватой лососиной, вазочки с черной и красной икрой, маринованные грибки, маслянисто лоснящиеся среди кружочков лука, салаты в хрустальных вазах, по-ресторанному затейливо украшенные розанами из моркови, листьями петрушки и сельдерея, огурчики малосольные в укропных лапках на влажных пупырчатых бочках, аппетитно нарезанный розоватый окорок, всевозможные колбасы и паштеты — да всего сразу и не разглядеть. Закуски располагались так густо, что казалось, блюда возвышаются в два этажа. Но нашлось место и множеству разномастных бутылок с броскими импортными и запотевших с отечественными этикетками, а также златоглавым бутылкам шампанского и прочему всему. В глазах пестрело от расставленных там и сям ваз с цветами: алыми и белыми розами, махровыми гвоздиками, роскошными гладиолусами.
Рассаживаясь с невольной робостью вокруг этого изобилия, гости прищелкивали языками от восхищения, негромко переговаривались:
— Стол-то прямо княжеский.
— Да уж известно, Дора в грязь лицом не ударит.
— Из-под земли достанет, а угостит!..
Люба не хотела идти к гостям; ей было тошно, она плохо себя чувствовала, но ее опять обступили, уговаривая лишь немного посидеть, только сфотографироваться за столом (ведь на всю жизнь память), и она покорилась: осушила глаза платком, дала припудрить себе лицо и надеть фату, дала увести себя к гостям.
Молодых усадили во главе стола. Справа, со стороны жениха, сели Дора Павловна с мужем и почетные гости: Замуруев, Алтынов, Пчелякова. С левой стороны, рядом с невестой, крестный ее Кирилл с Галей. Остальная немногочисленная калинкинская родня оказалась в дальнем конце стола, а частью в соседней комнате вместе с молодежью.
Дора Павловна сидела все так же, поджав губы, с грустным и словно бы даже отсутствующим лицом. У нее был такой вид, будто ко всему этому сомнительному предприятию она не имеет никакого отношения, но уступила, чтобы не портить настроения другим. Чего в ней было больше — печали по усопшему свату или материнской грусти на свадьбе сына, — трудно сказать, но, глядя на нее, и гости присмирели; за столом установилась выжидательная тишина. Официант бесшумно и ловко сновал за спинами, наполняя бокалы.
Копысов поднялся и, как крестный жениха, произнес тост.
— Дорогие Люба и Георгий! — сказал он с бокалом в руке. — Мы все сегодня пришли сюда, чтобы поздравить вас в этот торжественный для вас день. Ваши родители, достойные и всеми уважаемые люди, и Дора Павловна, и Гаврила Матвеич, и Мария Николаевна и покойный Иван Васильевич, которого, к прискорбию, нет с нами, много сил отдали, чтобы вас вырастить, много сделали для вашего счастья…
Он так ловко ввернул про покойного, что все как-то сразу почувствовали облегчение. Получилось так просто я естественно, будто и в самом деле отец невесты умер когда-то давно, и было весьма кстати, и благородно, и уместно вспомнить и его добрым словом за праздничным столом. Только Люба при этих словах вздрогнула и закусила губу.
— Вы, их дети, — продолжал Копысов. — стоили им немалых забот. Они воспитали вас настоящими людьми, создали все условия для счастливой жизни. И вот сейчас, молодые и красивые, вы готовитесь создать новую советскую семью. Хочу от имени всех ваших родных и друзей пожелать вам счастья и согласия в будущей семейной жизни! Пусть она медом течет! Совет вам да любовь!..
Копысов потянулся к ним со своим бокалом, все гости поднялись, стали чокаться. Зазвенели бокалы, загремели стулья, зазвучали вразнобой поздравления; фотограф откуда-то сбоку резанул яркой вспышкой. Гостя выпили стоя, потом сели и, изголодавшиеся в долгом ожидании, дружно набросились на закуски.
Люба отпила глоток из своего бокала, но вино показалось ей горьким и неприятным. Она машинально поискала глазами на столе, чем бы заесть, сморщилась от отвращения при виде всех этих острых закусок, отломила кусочек свежего хлеба, но и хлеб только поднесла ко рту, тут же отложила в сторону. Ее мутило. Неотступная тягучая тошнота, зарождаясь где-то пониже груди, волнами поднималась к горлу, холодной противной слабостью растекалась по плечам и рукам, тупо кружила голову. Она старалась терпеть, сидеть прямо и держать голову высоко, но было невыносимо противно видеть эти жующие рты, слышать жужжащий рой гостей, хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы никого не видеть и не слышать.
Когда налили по второй, кто-то в соседней комнате неуверенно выкрикнул «горько» в расчете на поддержку соседей. Но его не поддержали, и он замолк. Зато уж с третьей рюмкой требовательно, хоть и вразнобой, закричали, и ей пришлось поцеловаться с Жоркой. И опять резануло по глазам вспышкой.
Потом поднялся полный, представительный Замуруев, и гости выжидательно замолкли. Привыкший выступать и заседать в президиумах, Замуруев стоял небрежно, раскованно, держа бокал между двумя пальцами и, пока не установилась полная тишина, слегка что-то дожевывая.
— В этом гостеприимном доме, — произнес он звучным баритоном, — за этим скромно сервированным столом… — он сделал паузу, пережидая смешки оцепивших юмор гостей, — я хочу поднять тост за хозяев этого прекрасного дома, за несравненную Дору Павловну и милейшего Гаврилу Матвеича! За то, чтобы тепло и радостно жилось молодым в этом доме, чтобы для Любочки он стал родным!..
Гости одобрительно зашумели и потянулись чокаться, но Замуруев показал жестом, что рано, он еще хочет говорить.
— Нам, старшему поколению, — проникновенно сказал он, — жилось трудно. Хлеба черного не досыта ели. А вам, дорогие наши детки, обеспечен белый хлеб, да еще и с маслом. — И, переждав одобрительные поддакивания, он продолжал, повернувшись к молодым: — Стройте счастливую жизнь, не зная забот. Об этом уже позаботились ваши уважаемые родители. Да и все мы, здесь собравшиеся… — сделал он значительную паузу, — об этом позаботимся… Вот уважаемая Раиса Михайловна позаботится, чтобы больше было товаров, хороших и разных (гости засмеялись). Многоуважаемый товарищ Алтынов избавит вас от докучных бытовых забот. Дора Павловна своими лекарствами вылечит вас от любых болезней. Обо всем позаботились ваши родители. Так выпьем же за них, обеспечивших вам счастливую жизнь!..
