Николай Верещагин - Горький мед
Иван поехал в город за вином на свадьбу. Наказала еще колбасы хорошей купить, да не знай, достанет ли. Он ведь подхода к людям не умеет найти, шея-то у него не гнется. Так он хороший, работящий мужик, да не больно-то ласков с людьми, не контачит. Горд и на язык несдержан. Все-то ему не правится, всех-то он критикует. Другой мужик, хоть и поплоше его, а побойчей, поухватистей. Она же все сама: где по знакомству, где «дашь за дашь», а где и сунуть кому. Да еще и не узнал чтоб, а то беда. А как же без этого сейчас? Он хочет, чтобы все только по закону, по справедливости было, а все ли по закону-то делается? Вот дом взялись капитально ремонтировать, так сколько надо всякого, чего и в магазинах-то нет. А на него, что достать или где словчить, и не надейся. Зато, правда, не пьет мужик и в работе всегда безотказный. Считается лучшим бульдозеристом у себя на участке, на Доске почета висит. Хоть и прилично зарабатывает, а мог бы с шабашкой и больше иметь. Но нет, здесь у него принцип: задаром кому и поможет, а чтоб лишнюю копейку зашибить — ни за что. Ну, дома, правда, тоже без дела не сидит, на огороде помогает, а сад, так один вырастил, выходил сам. Очень уж любит он яблони в цвету по весне. Она не хотела, не верила — никогда у них в Мамонове хороших яблок не родилось, да и не скоро еще, казалось, плодоносить начнут. А ведь годы-то и в самом деле быстро летят — такие нынче яблоки уродились, любо-дорого…
Скоро у них с Иваном серебряный юбилей. Тоже праздник, тоже гостей собирать. Можно, правда, и завтра, на дочкиной свадьбе вспомнить, вроде смехом. Так и отметить, словно бы заодно. Все меньше будет хлопот, лишнего расхода — очень удобно обойтись. А с другой стороны, чего теперь не гулять? Один раз живем!..
Хорошо нынче на своей-то машине, да еще дорогу новую проложили, будто нарочно к свадьбе дочкиной подгадали. Гладкий асфальт, черный, свежий — еще и катки за околицей не убрали. Это раньше Мамоново от города считалось далеко, а теперь на машине полчаса ходу. Да и сам город новыми кварталами приблизился к ним. Ваня быстро обернется, даже если и очередь. А ящик будет брать, то без очереди дадут. Нравится им, что ли, когда так помногу ее, горькой, сразу берут? Иван-то почти не пьет, да и нельзя ему — язва, а другие мужики почем зря водку хлещут. Да и бабы нынче тоже не отстают, даже образованные, культурные, и то… Девки молодые пьют, курят. Ох, не дело это! Только бы доча не начала за ними тянуться. А как отстанешь? Ведь в коллективе, среди людей, со всяким поладить нужно. И от других нельзя отстать, и себя нужно соблюсти… Ох, не просто это молодым-то, здесь опыт большой нажить надо. Вот сама она теперь со всяким поладить может, со всеми в согласии живет, а тоже не враз это умение пришло, ох, не сразу! Пока поймешь что к чему да в жизни приладишься, немало слез выплачешь, немало горького хлебнешь…
Мария месила тесто для свадебных пирогов, когда за окном взревела и свернула к дому машина. «Иван, — подумала она и тут же поняла: — Нет, грузовая». Дверца кабины хлопнула, но мотор не заглох, работал на холостых оборотах. Наскоро обобрав липкое тесто с пальцев, она подошла к окну. Перед домом стоял зеленый грузовик Витьки Букреева. Сам Витька уже торопливо бухал сапогами по ступенькам крыльца… Он резко распахнул дверь, но на пороге будто запнулся, не решаясь ступить своими кирзовыми сапогами на свежеокрашенный, зеркально сияющий пол.
— Да проходи, подотрем!.. — весело сказала Мария и вдруг осеклась, увидев его глаза.
— Теть Маш… — торопливо и каким-то виноватым голосом забормотал Витька. — Там… — он неловко потыкал пальцем куда-то за спину. — Вы только не пугайтесь. Там дядя Иван в аварию попал… Тут недалеко, — опять показал он рукой. — Я могу подбросить. Только скорей!..
«С Иваном что-то, — только и поняла она. — Машина сломалась?.. Нет, в аварию попал… Значит, разбил машину». И пока торопливо, от волнения не сразу попадая в туфли, она обувалась и повязывала платок, все вертелась в голове мысль о машине, сильно ли разбита она, и как, наверное, огорчается сейчас Иван, очень не любивший доставать по блату дефицитные детали. И лишь потом дошло до нее другое: «А сам-то он как? Цел ли, господи?..»
Выскочив на улицу, она увидела лица соседок, которые стояли поодаль и оживленно судачили, а с ее появлением замолкли, значит знали уже. И вдруг ощутила острую боль в груди, ноги у нее подкосились, и Витьке пришлось буквально втащить ее в кабину — самостоятельно занести ногу на подножку она не могла.
Букреев круто развернул свой грузовик на дороге и погнал его в сторону города. Марию подбрасывало и мотало на поворотах, но она не замечала этого. Закусив губу, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами, но ничего не видя впереди, она ждала, когда отпустит, когда уймется эта боль в груди. Ждала, но уже почти не хотела этого, чтобы не зашлось сердце другой болью, страшной и неизбывной, неизбежность которой предчувствовала.
— Живой?.. — едва шевеля застывшими губами, спросила она.
— Побился сильно, а так живой, — торопливо сказал Витька. — Там гаишники подъехали, за «Скорой» послали. Я толком и не видел-то ничего — моментом за тобой рванул…
В больнице, в приемном отделении ждали человек десять больных и родственников. Мария бросилась было к девушке-регистраторше за конторкой, но та, напряженно морща лоб, говорила с кем-то по телефону и отмахнулась рукой. Очередь заворчала: «Всем быстро надо, все вперед лезут…» С виноватой улыбкой Мария спросила крайнего и села в сторонке. Ее даже успокоил немного этот резкий отпор, вся эта будничная суета приемного покоя. Как будто и в самом деле забота у нее пустяковая, ничего страшного не произошло. Проходили врачи в белых халатах, сновали озабоченные медсестры. Кого-то из больных уводили, других, уже перебинтованных, наоборот, выводили из глубины коридора.
— Калинкин Иван, — дождавшись своей очереди, робко сказала она регистраторше. — Он в аварию попал…
Девушка раскрыла какой-то журнал и повела по строчкам наманикюренным ноготком.
— Есть. Сегодня поступил.
— Мне бы узнать, как состояние, в какой палате?..
Девушка покрутила диск телефона, спросила в трубку:
— Ты, Зойк? Чо злая такая?.. А, это австрийские, на высоком каблуке?.. Жалко, конечно, но ты не психуй. Загонишь кому-нибудь, другие достанешь… Слышь, Калинкин такой у вас?.. Ну да, авария… Что, только что?.. Ну, ладно, — оборвала она и положила трубку. — Скончался, не приходя в сознание, — сказала, отыскивая глазами Марию среди сгрудившихся вокруг нее лиц.
— Не может быть, — сказала Мария твердо. — Это ошибка.
— Ну, я просто передаю, — пожала плечами девушка. — А кто вы ему? — спросила она запоздало.
Мария медленно повернулась и пошла от конторки. Сделала шаг, другой… Все поплыло перед глазами, свет померк, и она потеряла сознание.
Очнулась оттого, что терли виски чем-то холодным. Резкий запах нашатыря ударил в нос. Открыла глаза: пожилой врач и медсестра в белых халатах склонились над ней. Увидев, что лежит в приемном покое на кушетке, Мария торопливо села, оправила юбку.
— Крепитесь, — участливо сказал врач. — Я понимаю ваше состояние, но соберите все свое мужество… У него были тяжелые травмы. Мы сделали все что могли, что было в наших возможностях. — И добавил, выпрямившись, застегивая пуговицы на халате. — Но ему уже нельзя было помочь.
Мария слушала и безотчетно кивала головой, по привычке соглашаться, когда говорят люди знающие, ответственные, чья работа недоступна ее простому сознанию. Но все это словно не относилось к ней, еще не казалось бесповоротно случившимся — она не верила в такую беду. Не бывает так! Не может этого быть!.. Двадцать пять лет ее жизни с Иваном и какие-то сегодняшние часы с утра никак не уравновешивались в ее сознании. Нелепо было и сравнивать. И то, что ясный день не померк, и до вечера еще далеко, она воспринимала как явное доказательство невозможности того, о чем ей сказали, неправды той вести, что ей сообщили сейчас.
Она судорожно сцепила пальцы и увидела, что они покрыты какой-то белой шелушащейся коростой. Не сразу дошло, что это высохло на руках тесто, которое она месила дома для свадебных пирогов.
2
Жорка вернулся из армии таким же охламоном, как и ушел. Других армия меняет, делает взрослее, серьезнее, а этот вернулся будто с курорта, румяный, веселый. Даже волосы вроде и не стриг — тут же сделался опять кудрявым, словно барашек. К демобилизации Дора Павловна заранее достала ему джинсы новые, импортные, рубашки модные, кроссовки фирмы «Адидас», а Юлька, продавщица из универмага, которая сохла по нему еще до армии, достала куртку японскую замшевую с «молниями» — и уже в первый день он пришел на танцы таким щеголем, будто не из армии вернулся, а из какой-то заграничной командировки. Об армии, впрочем, он говорил туманно и многозначительно, специальность свою армейскую скрывал, намекая, что ему было доверено какое-то особое секретное оружие, о котором даже упоминать не имеет права. Потом, правда, выяснилось, что служил он в нестроевых, чуть ли не интендантских частях, да ему и сразу не особенно-то верили. Знали, что Жорка соврет — недорого возьмет.
