Жорж Санд - Франсуа-найденыш

— Франсуа Фрез, вот вам четыре тысячи франков от вашей матушки. Я не вправе сказать вам, ни как ее зовут, ни где она живет, ни жива она сейчас или мертва. Она вспомнила о вас из благочестивых побуждений, но, как мне кажется, намеревалась сделать это уже давно — недаром она сумела разыскать вас, хотя живет далеко отсюда. Ей известно, что вы — честный малый, и она посылает вам эти деньги на обзаведение с условием, что в течение полугода, начиная с нынешнего дня, вы не скажете о ее даре никому, кроме женщины, которую захотите взять в жены. Она поручила мне посоветоваться с вами, вложить ли эти деньги в какое-нибудь дело или отдать на хранение под проценты, и для соблюдения тайны попросила меня, если понадобится, совершить сделку от моего имени. Я распоряжусь деньгами, как вы пожелаете, но мне велено выдать их вам лишь под обещание не говорить и не предпринимать ничего такого, что могло бы привести к огласке. Всем известно, что на ваше слово можно положиться; готовы ли вы его дать?

Франсуа дал клятву и оставил деньги у господина кюре, попросив его поместить их по своему усмотрению. Он знал, что это воистину добрый пастырь, а священники ведь как женщины — либо совсем хороши, либо совсем уж плохи.

Домой найденыш возвратился скорее грустный, чем радостный. Он думал о матери и охотно отдал бы все эти четыре тысячи франков, лишь бы увидеть ее и обнять. Но он твердил себе, что она всего вероятней недавно скончалась, а дар ее — одно из тех распоряжений, которые делаются на смертном одре; и от этого ему становилось еще грустней, потому что он был лишен даже права надеть траур по ней и заказать мессу за упокой ее души. Но, жива она была или мертва, Франсуа все равно молил бога простить ей брошенного ребенка, как сам этот ребенок от всего сердца прощает ее и просит отпустить ему его собственные грехи.

Он всячески старался скрыть свои чувства, но больше двух недель, садясь за еду, казался таким задумчивым, что отец и дочь Верто только диву давались.

— Нет, этот малый свои мысли про себя держит, — повторял мельник. — Наверное, у него все-таки любовь на уме.

«Уж не ко мне ли? — думала девушка. — Сам он ни за что не признается — слишком щепетильный. Боится, как бы его не заподозрили в склонности не ко мне, а к моему богатству; вот и старается утаить от всех, что его гнетет».

И тут, вбив себе в голову, что Франсуа надо приручить, она так старательно принялась осыпать его ласковыми словами и взглядами, что найденыш, как ни был он поглощен своими грустными мыслями, чуточку заколебался.

Бывали минуты, когда он говорил себе, что теперь, став достаточно богат, чтобы помочь Мадлене в случае несчастья, он вполне мог бы жениться на девушке, которой не нужно его состояние. Он ни в кого не был влюблен, но видел достоинства Жаннеты Верто и опасался, что его сочтут неблагодарным, если он не ответит ей взаимностью. Подчас ему тяжело было смотреть, как она грустит, и хотелось ее утешить.

Но тут он неожиданно поехал по хозяйским делам в Греван, где встретил дорожного смотрителя из-под Преля, и тот сообщил ему о смерти Каде Бланше, прибавив, что мельник оставил дела в полном беспорядке и один бог знает, удастся ли вдове распутаться с ними.

У Франсуа не было оснований ни любить, ни оплакивать мэтра Бланше. И все-таки, услыхав о его кончине, он оказался настолько христианином, что глаза у него увлажнились, голова отяжелела и он чуть не разрыдался, но лишь потому, что подумал о Мадлене, которая оплакивает сейчас мужа, простив ему все и помня лишь одно — что он был отцом ее ребенка. Печаль Мадлены нашла отклик в душе найденыша и побуждала его пролить слезу о ее горе.

Ему захотелось тут же вскочить в седло и помчаться к ней, но он сообразил, что должен спросить разрешения у хозяина.

XV

— Хозяин, — сказал найденыш Жану Верто, — я должен на время отлучиться, только вот не знаю — надолго ли. У меня есть дело там, где я служил раньше, и я прошу вас отпустить меня по доброй воле, потому что, по правде сказать, все равно уеду, даже если вы не согласитесь. Извините, что говорю начистоту. Мне будет очень горько, если вы рассердитесь; поэтому, в благодарность за услуги, которые я сумел вам оказать, прошу об одном — не обижайтесь и простите меня за то, что я бросаю работу у вас. Если я не пригожусь там, куда еду, то, может статься, вернусь к концу недели. Но не хочу вас обманывать; может статься, что я возвращусь через год, а то и вовсе не возвращусь. Однако если у вас без меня что-нибудь не заладится, я непременно постараюсь приехать и помочь вам. И до отъезда я подыщу вам хорошего работника на замену, а если его трудно будет уговорить, целиком отдам ему жалованье, которое причитается мне с последнего Иванова дня. Таким манером все образуется без ущерба для вас, и вы сможете пожать мне руку, пожелать удачи и облегчить тем самым расставание с вами.

Жан Верто отлично знал, что найденыш не часто дает волю своим желаниям, но уж если чего-нибудь добивается, то так настойчиво, что ни бог, ни дьявол ему не помеха.

— Будь по-твоему, сынок, — ответил он, протягивая руку. — Не стану врать: меня это не радует, но я на все согласен, лишь бы с тобой не ссориться.

Весь следующий день Франсуа потратил на то, чтобы подыскать себе замену, и нашел усердного, честного парня, который только что уволился из армии и очень обрадовался месту с хорошим жалованьем у такого хорошего хозяина, каким слыл Жан Верто, никогда никого не обижавший.

Уехать Франсуа собирался на рассвете, а перед ужином решил проститься с Жаннетой Верто. Она сидела у дверей амбара, предупредив дома, что у нее разболелась голова и есть ей не хочется. Найденыш заметил, что глаза у нее заплаканные, и это его расстроило. Он не знал, как завести речь о том, что он от всей души благодарен ей за доброту, но ему тем не менее придется уехать. Он уселся на лежавший рядом ствол ольхи и попытался заговорить, но так и не нашел подходящих слов. Наконец девушка, которая наблюдала за ним, хотя и смотрела в другую сторону, поднесла к глазам платок. Франсуа протянул было руку, словно собираясь коснуться руки Жаннеты и подбодрить ее, но тут же спохватился: он ведь не может с чистой совестью сказать то, что ей хочется услышать. И когда бедная Жаннета увидела, что из него слова не выжмешь, она устыдилась своего горя, встала и, ничем не выдав обиды, ушла в глубь амбара, чтобы выплакаться.

Она пробыла там некоторое время, в надежде, что Франсуа заглянет туда и скажет ей все-таки несколько добрых слов, но он поостерегся это сделать и пошел ужинать, все такой же грустный и молчаливый.

Было бы неправдой утверждать, что он остался совсем безучастен к ее слезам. Сердце у него изрядно ныло, и он подумал, что, наверно, был бы счастлив с этой женщиной: у нее такая добрая слава, она так тянется к нему, да и приласкать ее совсем не противно. Но он отогнал эти мысли, вспомнив, что Мадлене сейчас, вероятно, нужен друг, советчик и слуга, а ведь когда он был всего лишь жалким маленьким оборвышем, снедаемым лихорадкой, никто на свете не вытерпел, не работал и не страдал ради него больше, чем Мадлена.

«Хватит, Франсуа! — сказал он себе, проснувшись еще затемно. — Любовь, богатство, покой — все это не для тебя. Конечно, тебе тоже хотелось бы забыть, что ты найденыш, и поставить на прошлом крест, как делают многие, кто пользуется минутой и не любит оглядываться назад. Но в мыслях у тебя всегда Мадлена Бланше, и она напоминает тебе: «Остерегайся стать забывчивым и подумай, сколько я для тебя сделала». Итак, в путь, и да пошлет вам господь, Жаннета, поклонника полюбезней, чем ваш работник!»

Так думал он, проходя под окном своей доброй хозяйки, и, будь сейчас другое время года, положил бы ей на окно цветок или веточку в знак прощания; но крещение минуло только вчера, землю покрывал снег, и на деревьях не было ни листочка, а в траве — даже самой плохонькой фиалки.

Найденыш подумал, не завязать ли в уголок платка боб, который достался ему накануне, когда резали пирог, а платок этот прикрепить к раме Жаннетиного окна, с целью намекнуть ей, что он избрал бы ее своей королевой, если бы она вышла к ужину.

«Боб — безделица, — сказал он себе, — а все-таки маленький знак учтивости и внимания, которым я как бы извинюсь за то, что не простился с нею как следует».

Но тут же какой-то внутренний голос отсоветовал ему приносить этот дар: мужчине не к лицу вести себя как девушке, жаждущей, чтобы ее любили, думали о ней и томились по ней, хотя сама она отнюдь не собирается отвечать взаимностью.

«Нет, нет, — решил Франсуа, — нужно твердо знать, чего хочешь; решил забыть сам, сделай так, чтоб и тебя забыли».

Тут он прибавил ходу и не успел отойти от мельницы Жана Верто на два ружейных выстрела, как ему показалось, что перед ним Мадлена, и он слышит слабый, зовущий на помощь голос. Этот образ вел его вперед, и он представлял себе, что уже видит высокую рябину, ручей, луг Бланше, шлюз, мостки и бегущего ему навстречу Жанни; от Жаннеты же Верто не осталось даже воспоминания, ничего, что уцепилось бы за блузу найденыша и замедлило бы его шаг.