Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

Вскоре жизнь Мари в Коррезе обрела более веселые краски. Она с удовольствием вернулась к учительской работе, которой в прошлом, еще до войны, успела посвятить совсем немного времени. На этот раз Пьер был вынужден дать свое согласие, потому что семья нуждалась в заработке жены.

Услышав два громких удара в дверь, Мари, успевшая утонуть в воспоминаниях, вздрогнула. Она встала, открыла дверь и увидела перед собой румяное лицо сестры Юлианны:

— Мари, дорогая, может, поужинаешь с нами сегодня?

— О, сестра, как это мило с вашей стороны! Но, понимаете, Жак и Нанетт никак не оправятся после смерти Пьера, они расстроятся, если вечером меня не будет дома…

— Поступай, как подсказывает тебе чувство долга и Господь, моя крошка. Ты все время грустишь, и мне больно видеть тебя такой. Знай, если тебе нужно излить кому-нибудь душу, я всегда рядом!

Излить душу… Если бы это было так просто! После смерти Пьера душу Мари терзало чувство, которое она старалась спрятать даже от себя самой. Этой болью она ни с кем не могла поделиться…

Небо чуть потускнело, затянулось белыми облаками. Вернувшаяся из церкви Лизон, перепрыгивая через две ступеньки, неслась вверх по лестнице, торопясь увидеть бабушку Нан, Поля и маленькую сестричку Матильду. Надо сказать, младшая дочь Мари в свои пять лет то и дело демонстрировала свой капризный, властный характер.

— Мамочка, посмотри, на переменке моя подруга Шарлотта дала мне черешен! Хочешь ягодку?

— Нет, спасибо, кушай сама. Ты ведь любишь черешни!

— Не хочешь? Тогда я отдам их Матильде. Она такая лакомка!

В этом была вся Лизон: девочка всегда думала сначала о других и только потом о себе. Доброта дочери растрогала Мари до слез. Если бы рядом не было ласковой и всегда веселой Лизон, ее жизнь имела бы куда более горький вкус…

Нанетт ждала их на пороге в своем старом сером переднике под цвет убранным под чепец седым волосам.

— Наконец-то пришли! А этот безобразник Поль сразу после уроков убежал гулять! Наверное, бродит сейчас с друзьями возле Канала Монахов… Был бы он моим сыном, вернувшись, получил бы хорошую трепку!

— Пусть побегает, раз ему хочется, — отозвалась Мари. — Сегодня на улице так хорошо! Ты сама знаешь, Нан, какой Поль непоседа.

Нанетт пожала плечами и прошла в комнату, давая им войти. В Обазине у нее было намного меньше работы, чем на ферме в «Бори», и все же она не переставая жаловалась на жизнь. Мари же, как могла, старалась ее утешить.

— Нан, хорошая моя, ты испекла для нас пирог!

Лизон кинулась бабушке на шею и звонко расцеловала ее в обе щеки. Охрипшим голосом Нанетт завела привычную тоскливую «песню»:

— Ах, добрый Господь сжалился надо мной! Он забрал у меня моих деток, но дал этих малышей! Сколько горя довелось мне пережить, но, к счастью, я могу заботиться о внуках…

— Бабушка, а где Ману? — спросила Лизон, у которой в кармане лежали черешни.

— В шкафу под лестницей! — ответила Нанетт, и щеки ее стали наливаться краской. — У этой девчонки дьявол в крови, она ведет себя так, как не пристало доброй христианке! Я отшлепала ее и заперла час назад.

Мари охнула, всплеснув руками. Лизон же побежала освобождать сестричку. Матильда даже не подняла голову, так и осталась сидеть, прижав лоб к коленям.

— Ману, милая, идем! Я принесла тебе черешни! Бабушка тебя наказала, но ты уже можешь выходить, слышишь? Так сказала мама!

Это была ложь, но Лизон знала, что мать думает так же, как и она. Что до Матильды, то от наказаний ее характер не становился лучше ни на йоту. Девочка резко подняла голову. В глазах ни намека на слезы, рот перекошен гримасой гнева. Она пробормотала:

— Ба злая! Не хоцу ее видеть! Уйду от вас насовсем!

Матильда не выговаривала некоторые буквы, и, слушая ее, все улыбались. Вот и сейчас Лизон постаралась не рассмеяться. Она ласково взяла сестричку за руку и вывела в коридор.

— Идем, Ману! Если мама разрешит, мы с тобой пойдем к каналу искать Поля!

— И целешню съедим там! Тогда ба ницего не полуцит!

Лизон вздохнула. Если бы мама это услышала, ситуация только ухудшилась бы.

— Послушай, Ману, подожди меня здесь! Я сама поговорю с мамой. Молчи и не сходи с места!

Матильда кивнула, соглашаясь.

Мари дала свое согласие. Завтра четверг, и молодая женщина рассчитывала провести день с детьми. Если повезет с погодой, они вместе отправятся на прогулку. А пока она мечтала только о том, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок.

Нанетт налила ей чашечку напитка из цикория, отрезала кусок пирога. Потом резким движением протянула ей синий конверт. Сердце Мари замерло. Почерк Адриана она узнала мгновенно…

— Когда принесли письмо, Нан?

— Вскоре после полудня. Жак хотел отнести его тебе, но я сказала, что это подождет.

Мари не стала сразу вскрывать письмо. Поднявшись в свою комнату, она, опасаясь любопытства Нанетт, повернула ключ в замке. Потом аккуратно развернула листы бумаги, исписанные элегантным убористым почерком.

Дорогая Мари, милая моя изгнанница,

пишу тебе из Парижа. Ты знаешь, почему я избегаю бывать в Лиможе, особенно после смерти Пьера. Два года прошло — два года вдали от тебя, от твоего нежного лица, на котором так ясно отражаются мысли и эмоции… И все-таки ты всегда рядом со мной, каждый день, каждую ночь. У меня осталась единственная возможность не потерять тебя окончательно — писать тебе снова и снова…

Я брожу в одиночестве по улицам столицы и стараюсь, но не могу забыть тот единственный поцелуй, который ты мне подарила за несколько недель до трагедии, обрушившейся на твою семью.

Судьба, верим ли мы в нее или нет, жестоко обошлась с нами четверыми — с Пьером и Леони, с тобой и со мной. Просвещенный ум мог бы предусмотреть драму, которая нас разлучила. Зачем снова говорю об этом? Потому что я не могу смириться с тем, что ты между нами воздвигла стену стыда и жертвенности.

Наверное, я повторяюсь, но я уверен в том, что люблю тебя с того самого первого вечера в Тюле, когда мы оба были еще молоды и свободны. И стоило мне увидеть тебя, такую прекрасную в серебристом платье, в гостиной твоего дома, «Бори», как эта любовь во мне проснулась.

Бедная моя Мари, как мучительно мне осознавать, что ты живешь в неподобающих условиях, в одной комнате со своими детьми, и отдаешь всю себя работе! Однако, прочитав эти слова, не подумай, что я сожалею о богатой и изысканной оправе, какой был для тебя «Бори»! Я готов любить тебя и одетой в лохмотья, под крышей самой убогой лачуги! Но ты так дорога для меня, что я желаю видеть тебя живущей в комфорте, достатке и безопасности… Я хотел бы защищать тебя, обожать, баловать, посетить с тобой все уголки мира, чтобы утолить твою жажду путешествий в незнакомые страны…

Моя работа в госпитале не приносит мне удовлетворения. Я хочу более спокойной жизни, поэтому думаю о переезде. Быть может, я поселюсь в Юзерше, поближе к тебе. Разумеется, я предполагаю, что ты станешь по-прежнему отказываться от встреч, но, по крайней мере, я, как и ты, буду дышать воздухом нашего родного Корреза…

Я не получал новостей от Леони с момента нашего расставания, в котором ты не виновата. Я снова пишу тебе об этом на случай, если ты все еще не хочешь принять эту истину. Ты знаешь, что привело нас к разрыву после трех лет фактически совместной жизни. Леони — натура экзальтированная, свободная, и это, без сомнения, одна из причин, почему она отказывалась выйти за меня замуж. Я до сих пор испытываю к ней огромную нежность и уважение, потому что она намного честнее, чем я, чем ты.

Сообщаю тебе мой новый адрес. Ты и так знаешь, я мог бы не упоминать об этом, что твое письмо станет для меня огромным счастьем, яркой вспышкой озарит мою серую парижскую жизнь.