Евгений Чепкасов - Триада
Нет. Естественно. Зачем же она тогда пришла – только из-за Гены? Очень оживленно, эмоционально беседует с Анатолием, жестикулируя и что-то беззвучно проговаривая. Анатолий что-то отвечает ей столь же беззвучно и размашисто. Сначала он выглядит удивленным, потом сердитым, наконец требует ручку и бумагу – это очень простой жест, отец Димитрий не знает, таков ли он в языке глухонемых, но в общении духовного чада с духовным отцом он таков.
Сильно нажимая на бумагу, Анатолий написал: «Почему Христос не Бог? Почему Он архангел Михаил? Почему у человека нет бессмертной души? Эта девушка сумасшедшая?»
«Духовно больная, сектантка, – ответил священник ниже. – Она сказала тебе ложь, но она верит в эту ложь. Помолись о заблудшей Валентине».
Анатолий прочитал, улыбнулся и кивнул, соглашаясь, а затем что-то беззвучно прошептал и крепко перекрестился.
– О чем вы говорите? – беспокойно спросил Гена.
Отец Димитрий подал ему листок.
– Ты… Как тебе не стыдно?! – воскликнул Валерьев, гневно глядя на Велину.
– Гена, будь терпелив, – мягко сказал батюшка.
– Да пошла она в задницу – терпеть ее!..
Валя развернулась и быстро пошла прочь с церковного двора. Гена мгновенно кинулся в погоню, и бежал очень долго, и наконец догнал, и извинился, и долго упрашивал, и в конце концов упросил вернуться, ведь отец Димитрий очень добрый и мудрый и он сможет объяснить, что православную Церковь насадил Христос, что она апостольская, что… На самом деле Гена остался стоять, где стоял, а Валя ушла, куда шла. Глухонемой, имени которого Валерьев так и не вспомнил, тоже ушел куда-то, и тогда юноша спросил:
– Что мне делать с Валей?
– О женитьбе уже думал?
– Да.
– Что же тебя смущает? Неверующий муж освящается женой верующей, и жена неверующая освящается мужем верующим.
– А на том свете разберемся, чья вера была истинной, – горько усмехнулся Гена. – Беспроигрышный вариант. Только во времена апостола Павла и вера была посильней, и христиане редко до старости доживали.
– Думаешь, не справишься? – спросил отец Димитрий с понимающей улыбкой. – Ты умен. Обычно так и бывает: при союзе высшего и низшего высшее подавляется. Но есть и противоположные примеры.
– Видите ли, отец Димитрий, – медленно и с прохладной самоиронией произнес юноша. – Она ведь мне не как жена нужна. Вот в чем фокус. Она мне нужна как переводчица литургии для глухонемых. Я это понял только что, а она почувствовала чуть раньше.
– А-а… – протянул священник. – Ну, тогда и говорить не о чем.
Это «а-а» прозвучало в устах батюшки как-то уж очень простодушно, и Гена улыбнулся, и была в его улыбке спокойная светлая грустинка.
– Меня еще мама волнует.
– А что с ней такое?
– Грипп, уже почти выздоровела, но не в этом дело.
– А в чем?
– Она выгнала свое эзотерическое общество из детского сада и сразу же заболела. Я же вам рассказывал про нее – коллекционерша дипломов о высшем оккультном образовании, этакая дипломированная ведьма…
– Нельзя так о матери.
– Простите. В общем, выгнала она их по эгоистическим причинам, но получилось хорошо. И теперь она на распутье: туда вернуться не может, потому что выгнала, и к Церкви тоже прилепиться не может, потому что дипломов жалко. Вы бы поговорили с ней, подтолкнули…
– Господь ее и так уже подтолкнул. Тут главное не толчки, а просто не мешать. Если же ты ее ведьмой называть будешь, то ведьма и получится. Молись о ней покрепче, а когда у нее вопросы появятся, отвечай правильно. Если она пойдет куда надо, у нее почти наверняка начнутся проблемы со здоровьем и прочие искушения. Тогда скажи ей про соборование и зови меня, если она согласится. Мой телефон у тебя есть.
– Спаси Бог. Попробую.
– С Богом!
Когда Гена вернулся домой, его встретил телефонный звонок. Звонил Степа.
– Прости меня, Гена, – сказал он.
– За что? – Валерьев и впрямь не сразу сообразил.
– За игру, за то, что я втянул тебя в это.
– Бог простит, и ты меня прости. Я ведь тоже только в конце догадался, я сам вас спровоцировал…
– Но если мы все в конце концов догадались, то почему же так получилось? Я вот этого никак не пойму.
– Наверное, стереотип сработал. А может быть, просто аудитория нехорошая и невидимых советчиков было много.
– Ты серьезно веришь в чертей?
– Верю.
– Я тоже, с некоторых пор… Еще раз прости – и меня, и всех нас.
– Бог простит, и я вас прощаю. Да не переживай ты так! Бесы намного опытнее нас. Ну, попались мы, ну и что теперь – вешаться?
Степа положил трубку.
Глава двадцать шестая
Желтое – черное
Светофоры глупые
Буркалами лупают:
Желтое – черное, желтое – черное.
Поздние прохожие —
Всем набил бы рожу им!
Желтое – черное, желтое – черное.
И луна уставилась…
Может, я не нравлюсь – ась?!
Желтое – черное, желтое – черное.
На душе так пакостно…
Ночь хохочет: нако-ся!
Желтое – черное, желтое – черное.
Плеера наушники —
Как затычки. Душно мне!
Желтое – черное, желтое – черное!
Водки горечь сладкая,
Тень моя со складками…
Желтое – черное, желтое – черное!..
Фонари двуглавые
Светом жгут, как лавою!
Желтое – черное, желтое – черное!!!
Прочь из ночи выбежать!!!
Фары. Как?! И вы бежать?!
Желтое – черное, черное, черное…
Ночь – она проказница,
Миражами дразнится.
Желтое – черное, желтое – черное.
Миша Солев лежал в постели до тех пор, пока первые три терцета окончательно не оформились, а затем выскочил из-под одеяла, сел за стол, включил лампу и начал быстро писать, подвывая от наслаждения. Мишин вой разбудил Женю, и мальчик спросил:
– Ты чего?
– Не мешай, – отмахнулся брат. – Пишу.
– Псих, – пробормотал Женя, совсем как ежик в его любимом туманном мультфильме, после чего улыбнулся и заснул.
Миша, дописав, посмотрел на часы, хмыкнул, зевнул, выключил свет и залез под одеяло. Еще спать и спать. Но как-то не спалось: лихорадочный пульс стихотворения не давал уснуть, а поверх этого пульса плыли дряблые мысли: «Что ж это у меня всё с летальным исходом?.. Нехорошо…» И еще вспоминалось, как он шел в прошлую субботу от Степы, и он был пьян, и губа его была разбита, и отключенные светофоры мигали желтым. В тот вечер он прогулял работу – не развез книги с книжного рынка – хорошо, что Павел каким-то образом догадался его подменить. А на следующее утро Павел сказал, что люди очень впечатлительны, и иногда это на руку лукавому. Что он имел в виду, Миша почему-то не спросил, но фразу запомнил. И теперь, засыпая после ночного озарения, парень вдруг понял, что дурная впечатлительность – это и есть то самое «желтое – черное, желтое – черное»…
Утром Миша торопливо позавтракал, перевез книги со склада на рынок, управившись раньше обычного, и пешком, почти вприпрыжку, добрался до университета. «Похоже, писать по ночам полезно», – отметил Солев. В универе он хотел показать стихотворение Степе, но тот почему-то отсутствовал. Надо будет ему позвонить: совсем оборзел – такие пары пропускать, заодно и стихотворение прочитать можно. Придя домой, Миша так и сделал – позвонил Степе, долго слушал длинные гудки и наконец положил трубку.
Солев пообедал, почитал, пожалел, что дядя Витя еще на работе, а маме такое стихотворение не прочтешь, – и отправился возить книги с рынка на склад. Вернувшись, он вновь позвонил Степе, и того опять не было дома, но зато пришел отчим, и стихотворение было прочитано.
– Хорошее стихотворение, – похвалил Виктор Семенович. – Жесткое, нервное, динамичное и рифмы неплохие. Если положить на музыку, получится какой-нибудь панк-рок. Панк-рок с хорошими рифмами – это, пожалуй, что-то новенькое… Короче, молодец.
– Спасибо.
– Но кое-что и тревожит… Помнишь, что я тебе вчера о твоем «Испытании» сказал?
– Ты много чего сказал. Если коротко, то рассказ не получился, потому что мой вьюноша мыслит не как православный. Ну ладно, он не православный, но в Бога верит – такое же может быть?.. А православную парадигму как основу для мести он выбрал сознательно, потому что его мать была православной. Может такое быть?
– Не может. Зачем он в таком случае раньше жил по этой парадигме, если не православный? И кому он в результате мстит – матери и себе? В том-то и дело, что по логике рассказа твой вьюноша православный, а сознание у него совсем не православное – как у Ивана Карамазова. Твое сознание, чего уж тут лукавить. Это авторский зевок, и никуда от него не денешься. Можно, конечно, написать героя совсем с себя, с неправославным прошлым – тогда всё будет логично, но по Богу и по читателю не ударит.
