Михаил Армалинский - Правота желаний (сборник)

Бобышев опять нашёл точное и поэтическое выражение для неприятия его Бродским: «наши разногласия». Это надо же так по-дипломатски выразиться?

Ахматова явно была законным и прекрасным предлогом для звонка Бродскому – ведь мог и письмо написать – но хотелось личный контакт установить. Однако в ответ он получил лишь холодную вежливость.

Заканчивает Бобышев воспоминания завистливой шуткой:

Мне живо представилась длинная очередь неустановленных памятников с протянутой потомству рукой – установите! Вот – памятник Блоку, Вячеславу Иванову, Мандельштаму и Ахматовой, да и Михаилу Кузмину… И Клюеву, и Есенину… Даже Тихону Чурилину!

Вдруг впереди всех в очередь становится Бродский.

Памятник Анны Ахматовой (бронзово):

Извините, Иосиф Александрович, вас тут не стояло!

Не понимаю я Бобышевского юмора, а понимаю, что тяжко страдает он от зависти, что Бродскому слава такая выпала, и считает, что незаслуженная, а это лишь возводит зависть в большую степень.

Бобышев полагает, что его верная защита Ахматовой от нападений на неё разных литераторов даёт ему право говорить в анекдоте от её имени.

Но время говорит иначе…

Бобышев до сих пор горит уже не из-за Басмановой, которой он теперь может позволить себе хамить. Горит Бобышев завистью, считая, что его несправедливо обошли славой. Вот и решил Бобышев ославиться и всем выкрикнуть «Я – здесь!». Чтобы его можно было бы осторожно обойти.

Дмитрий Бобышев пишет книгу за книгой своего Человекотекста, а точней – человекотеста. Вот уж третью написал, вязкую и дряблую, как сырое тесто.

Но на третьей книге я убедился, что это не воспоминания вовсе, а фантастика. Причём не научная, а натужная и, как свойственно Бобышеву – вяло-подленькая.

Прежде всего, скажу, что я с Бобышевым никогда не встречался и даже не переписывался. Его попрошайничанье подать ему на пропитание Тайные записки Пушкина и мой отказ давать университетскому профессору книжные милостыни – за переписку считать не приходится, (см. Парапушкинистика. 2013[88]).

Но Бобышев простить это мне не может и, вставая в позу Сальери, капает своим слабосильным ядом на каждого, кто его раскусил: от Бродского – до теперь и меня. Но у меня-то давно выработан иммунитет к любому яду, что очевидно из Парапушкинистики, и я, «резвяся и играя», перевариваю любой яд в питательный юмор.

Главный смысл, повторяю, в том, что я и Бобышев никогда лицом к лицу не встречались. К счастью для Бобышева.

Каково же было моё удивление, когда я прочитал следующее:

Прием состоялся на жилых просторах у Чалсмы, где я увидел даже тех, кто не был на выступлении, и, наоборот, не увидел тех, кого ожидал. В дружественной комплиментарной обстановке легко, хоть и с недоумением, замечались вкрапления неприязни – впрочем, весьма разрозненные. Мне же хотелось, чтоб всем было хорошо от стихов <…>

Еще одна чуждая фигура вилась средь гостей: молодой человек средиземноморской, а точней – одесской наружности. Обдал меня неприязненным взглядом, как измазал. Я спросил у него:

– Вы, должно быть, пишете… Стихотворец?

– Нет, я бизнесмен.

И – отошел. Но, узнал я, что он все-таки писака, – Михаил Армалинский, поэт в оригинальном жанре, а именно – порнограф. Мистификатор, автор поддельных «Интимных дневников А. С. Пушкина». Ну, и предприниматель чего-то такого по поводу купить и продать.

Чего ему было здесь нужно?..

Назвать меня просто «евреем» или просящимся ему на язык «жидом» христианствующему Бобышеву, раздавленному тремя иудейскими богатырями из сирот-соратников, оказалось не по силам. Да и не по карману. Вот он и решил отыграться на пресловутой Одессе, в которой я, кстати, никогда не был.

Советская душа Бобышева загубила все его имевшиеся поэтические навыки, и поэзия предпринимательства видится ему в прозаических и постыдных для советского человека действиях «купить-про-дать».

В одном Бобышев оказался настоящим документалистом-лето-писцем, а не фатоватым фантастом: я – действительно Порнограф. А точней – Великий Порнограф.

Начитавшись натужной фантастики Бобышева, я теперь легко представляю, сколько вымыслов нагородил этот сирота в первой книге своего теста, посвящённой Бродскому.

Из письма Валентине Полухиной после прочтения её статьи «Тайна“ Похорон Бобо”»[91], опубликованной в журнале:

Новое литературное обозрение. 2014. № 2(126)

…Статья убедительная и справедливо вводящая Марианну Кузнецову в открытую биографию Бродского.

Так как Вы мне о ней рассказывали, то для меня этот факт уже не был открытием, что несомненно станет потрясением для многих почитателей Бродского.

Но самое смешное – это гнилостная тяга Бобышева зваться соперником Бродского в литературе и напялить на себя название Бобо под фальшиво благородным предлогом защиты Ахматовой.

Гнуснее человечка трудно придумать. И с такой вот моськой шагающий мимо Бродский, видите ли, соперничал.

Да и по любовной линии Бобышев тоже не мог быть соперником Бродского – это Басманова решила менять любовников для утоления своей здоровой жажды разнообразия или просто жажды, так что как Бродский, так и Бобышев, которые хотели принудить её к моногамии, становятся по-житейски лишь смешны. Здесь, увы, они прискорбно схожи по своему бессилию перед похотью женщины. Они соперничали не между собой, а с самой Природой, и естественно оба проиграли. Впрочем и здесь, можно сказать, что Бродский победил, сделав Басмановой ребёнка. Но победа эта оказалась, по всем соображениям – Пиррова.

Раскрыв тайну, кто была героиня поэмы Бобо, Вы всё-таки не объяснили, что же значит слово «бобо» и откуда оно у Бродского взялось, а лишь допустили, что Бобо возможно связано с детской звуковой манифестацией боли, приняв интерпретацию Лосева.

Мне же представляется, что это было слово, которым в некой интимной ситуации пользовались Бродский и Марианна Кузнецова, о чём никто никогда не узнает, разве что об этом кому-то обмолвилась сама Марианна или сам Бродский. Могу с не меньшим основанием, чем прочие интерпретаторы, а пожалуй – с большим, предположить, что «Бобо» было восклицанием Марианны, при осуществлении с ней Бродским анального секса. И посему Бродский шутливо звал её «Бобо».

Уверен, что если бы моя гипотеза чудесным способом оправдалась, то сразу вылез бы Бобышев и бросился утверждать, что это именно он, кто вскрикивал «Бобо!», когда его оприходовывал Бродский.

Научная апология проституции[92]

Я люблю проституток,женщин честных и чистых…

Legalizing Prostitution: From Illicit Vice to Lawful Business by Ronald John Weitzer, New York University Press. 2012. 284 p.

ISBN 978-0-81477-054-2

Эти свои строчки я использовал в качестве эпиграфа к своему эссе о святости проституции – Спасительница (см. Чтоб знали! а своим англоязычным друзьям давайте ссылку на перевод http://www.academia. edu/4610618/Mikhail_Armalinsky_She-Savior._Divine_Prostitution).

С полным основанием я могу использовать этот же эпиграф к рецензии о книге, автор которой попытался свою очевидную любовь к проституткам выразить по-научному.

Weitzer начинает со значительной, справедливой и удручающей фразы:

Большинство людей считает само собой разумеющимся, что продажа и покупка секса является позорными, унизительными и вредными…

И впрямь, если говорят о проституции публично, то напирают только на то, что она аморальна и вредна, причём для вящей убедительности приводят её самые омерзительные и страшные проявления в странах, где она запрещена. Но практически никогда не говорят о притягательных сторонах проституции и о её прекрасности особенно в тех странах, где она разрешена, и о пользе, которую она приносит, помимо умиротворения нравов.

Вот Weitzer и взялся за доброе дело – на протяжении всей своей книги он убедительно и научно доказывает, что проституция может быть законной, выгодной и удобной. И заключает книгу конкретными советами, как строить дворцы проституции среди хижин ханжества.

Так как автор книги – американец, то не удивительно, что ситуация на родине привлекает его пристальное внимание. Несмотря на то, что в США последние годы выросла терпимость и народная приемлемость порнографии, гомосексуализма, марихуаны, а также растущего эротизма в СМИ, отношение американцев к проституции остаётся чрезвычайно запретительным и жестоким. Не зря эпиграфом для главы о ненависти и нетерпимости проституции в США автор избрал силлогизм беспощадного, увы, покойного, сатирика George Cariln:

Можно заниматься сексом, можно заниматься торговлей – почему же нельзя заниматься торговлей сексом?