Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Справа от председателя сидела Попова Наталья, заместитель комиссара Брускина, замком, она же секретарь суда. Полногрудая, голубоглазая, желтоволосая, стриженая. Подперев щеку рукой, она то ли задумалась о чем-то, то ли замечталась.
Брускин с усилием оторвался от книги и негромко обратился к Шведову:
– Почему встали? Кто следующий?
– Да Новик Иван, – неохотно ответил председатель суда.
– Вызывайте.
– Веди Новикова, – хмуро приказал Шведов часовому, смачно плюнул на ладонь и погасил об нее самокрутку.
Когда боковая дверь распахнулась и важно вошел, сложив на груди руки, подсудимый, публика оживилась и зашумела.
– Ивану Васильевичу!.. Товарищу комэску!.. Держись, Ванюха! – приветствовали подсудимого.
Иван был высок, жилист, широкоплеч. Холеные чуть рыжеватые усы были лихо закручены к тонким и злым ноздрям. На нем не было ремня и портупеи, и потому гимнастерка напоминала бабью рубаху, но зато высокие хромовые сапоги сияли почти зеркальным блеском. Иван сел на табурет, не убирая рук с груди, закинул ногу на ногу и оглядел всех – насмешливо и снисходительно. Рядом, тяжело дыша, смущенно переминался часовой. На каждом его сапоге налипло не меньше чем по пуду грязи.
– Значит, так, – глухо заговорил председатель, – судим Новика… Новикова Ивана. За матершинство и рукоприкладничество. Рассказывай, Козленков.
Из первого ряда с готовностью поднялся щуплый, мелкий мужичишка с черным заплывшим глазом и охотно заговорил:
– Все как на духу скажу, товарищи! Ругался он, ругался по матушке и по-всякому, а как я его поправил, он ка-а-ак!..
– На какие буквы ругался? – перебил его Шведов.
– На буквы? – не понимал Козленков.
– Ясное дело – на буквы. Или ты на весь революционный суд матюганить станешь? – Председатель почти не скрывал своей неприязни к потерпевшему.
– На буквы, значит? – кивнул Козленков и стал загибать пальцы. – На букву «ведя», на букву «глаголь», на букву «добро» было, на букву «есть» тоже есть, на букву «живете» много, на букву «хер» вообще сколько раз…
После каждой буквы зал одобрительно вздыхал, вспоминая хором, и председатель затаенно улыбался в вислые усы, кивая сам себе еле заметно, подтверждая свое знание любого непечатного слова.
Когда незагнутых пальцев на руках потерпевшего не осталось, он опустил руки и прибавил расстроенно:
– И это еще… на букву «ять»…
Суд замер и онемел. Шведов поднял голову, чтобы кивнуть, но остановился. Улыбка под усами пропала, и в глазах возникло мгновенное смятение. Комиссар Брускин оторвался от книги и завертел, ничего не понимая, головой. Наталья зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться, но глаза ее хохотали.
Все обратили взор к Новикову, потому что хотели знать то единственное слово, которого не знали они. Но подсудимый криво усмехнулся и отвернулся.
– Ванька Сунь тозе лугала! – выкрикнул высоко, вскакивая, китаец-кавалерист.
– А тебя на какие буквы? – устало спросил председатель.
– Сунь буква не знай! Китаеса лугала!
– Так ты и есть китаец! – высказался, пожимая плечами, комэск Колобков.
– Сунь не китаеса, Сунь – буденовса! – В подтверждение Сунь надел на голову явно великоватую буденовку. – Молда зелтозопая лугала! Хотела Сунь молда бить! Сунь безала, лецька плыгала, вода холодная целый день стояла. Ванька белег лезала, ханка пила, табак кулила!
– Так ты же, чёрт, Шарика слопал! – взорвался комэск Колобков.
Одни засмеялись, другие заругались, сплевывая в пол. Стало очень шумно. Окончательно заинтересованный происходящим, Брускин закрыл книгу и положил на стол. «Лев Троцкий. Война и революция» – было написано на ее красной обложке.
Председатель застучал кулаком по столу и закричал:
– Тих-ха! Какие будут предложения?
– Предложения? Снять его с верхов! – отозвались из первого ряда, где сидел потерпевший и такие же, как он, худосочные обозники.
– Он, гад, как мимо обоза проезжает, так непременно нагайкой по спине стеганет, не пропустит!
– Нехай пешком потопает, комэск!
– Отказаковал, будет!
– Та вы що, хлопци! Куды мы бэз Ивана? – взревел, поднимаясь во весь свой богатырский рост, комэск Ведмеденко. Круглая его рожа, рассеченная наискосок сабельным шрамом, побагровела от возмущения.
– Ничаво, не помрем небось, – отзывались обозники.
– Вин чоторех Георгиев мав! Вин у нашей казачий дывизии генерала Жигалина першим казаком був!
– Ишь ты! Вспомнила бабка, как девкой была! Молчал бы уж, галушечник!
– Так вы шо, с глузду съихали? Як же бэз Ивана ляхов рубати будемо?!
– И без Новика Варшаву возьмем!
– Тих-ха! – кричал Шведов и колотил кулаком по столу, но безрезультатно – шум стоял ужасный.
И вдруг стало тихо. Из середины зала поднялся и направился к сцене, прихрамывая и покашливая, маленький щуплый человек в застегнутой под горло шинели. На груди его в красной окантовке горели два ордена Боевого Красного Знамени. Это был командир корпуса Лапиньш. По лицу его катился пот, и одновременно его бил озноб. Он остановился и, дождавшись, когда все затаили дыхание, заговорил тихим скрипучим голосом:
– Это не есть револютионный сут. Это есть палакан. Я смотрю на этот конвоир и тумаю: потему у него на сапоках грязь, а у потсутимого – сапоки, как у белоко офитера на палу?
– Да чего тут думать, Казис Янович, все видели, как он его сюда на закорках тащил! – подсказал кто-то.
– Это не есть револютионный сут. Тистиплина катастрофитески патает. Пьянка, траки, маротерство…
– Так сидим же без дела, Казис Янович, скучно!
– Скорей бы на Варшаву!
– Скутьно? – возвысил голос комкор. – Сейтяс стелаю весело. Тля сокранения тистиплины в корпусе претлакаю комантира эскатрона Новикова – расстрелять.
– Ох! – испуганно выдохнула Наталья.
Лапиньш первым поднял руку и повернулся к сидящим напротив красноармейцам. Он смотрел на одного, другого, третьего, и никто не выдерживал взгляда его маленьких прозрачных глаз – все поочередно поднимали руки. Их становилось все больше и больше. Было тихо и страшно. И вдруг кто-то засмеялся. Смех был сдавленный, но веселый. Лапиньш заметался взглядом по залу. А смех становился громче и свободнее.
Смеялся Новиков. Не смеялся уже, хохотал.
– Ты що, Иван? – растерянно спросил его Ведмеденко и улыбнулся.
– Смешно дураку… – прокомментировал кто-то раздраженно.
Но смех штука заразная. Загыгыкал Ведмеденко, закатился Колобков, засмеялись те, кто был за Новикова, а потом и те, кто был против. Глаза Лапиньша стали белыми, рука судорожно ковыряла кобуру.
– Есть еще одно предложение! – вскакивая, звонко выкрикнул комиссар Брускин. – Товарищ Новиков – злостный нарушитель дисциплины, и наказание, которое предлагает Казис Янович, сегодня соответствует тяжести содеянного. И если мы сейчас вынесем этот приговор, то это будет справедливый приговор, потому что наш суд сегодня – самый справедливый суд в мире. У нас заседают не какие-нибудь двенадцать паршивых присяжных, а десятижды двенадцать, присягнувших собственной кровью! Но не сегодня-завтра мировая революция огненным смерчем пронесется по всей планете и принесет с собой новый суд, в котором будут новые миллионы присяжных! И как бы тут не совершить нам ошибку, товарищи… Вдруг наш приговор окажется недостаточно справедлив, и тогда нас самих надо будет судить по всей строгости нового закона! Поэтому я предлагаю принять предложение товарища Лапиньша, но применить его условно, отложив дело товарища Новикова до рассмотрения его в Мировом Революционном Трибунале!
– Правильно!
– Молодец, товарищ комиссар!
– Да здравствует товарищ Брускин!
– Да здравствует мировая революция!
Предложение понравилось всем. Во-первых, потому, что смерти Новикова здесь все же никто не желал, а во-вторых, потому, что это решение еще на шаг приближало к мировой революции.
– Товарищ Лапиньш! – закричал, вбегая в мечеть, телеграфист, путаясь в телеграфной ленте. – Товарищ Лапиньш! Телеграмма от товарища Ленина!
…Индийское солнце плавно погружалось в Индийский океан. Оставляя следы на песке, шли вдоль берега членкор Ямин и Шурка Муромцев.
– Понимаете, Олег Януариевич, – говорил, задыхаясь от волнения, Шурка, – я соглашался с вами в том, что найденные мною кавалерийские шпоры и стремена остались от англичан, что пуговицы от красноармейских гимнастерок – это наша послевоенная помощь дружественному индийскому народу, но… после этой находки… Они здесь были, понимаете, были!
– Нет, их здесь не было! – убежденно и твердо сказал Ямин.
– Почему?
– Потому что их не могло здесь быть!
Шурка торопливо вытащил из кармана находку, постучал пальцем по ордену.
