Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
– Веришь? – спросил Генка.
– Верю, – ответил Иван.
– Ну и зря! – Генка отрывисто засмеялся, но тут же вновь стал серьезным, предельно серьезным. – Значит, так, правила просты – бьем по очереди – до вырубона. По яйцам не бить! Кто первый?
Иван пожал плечами. От волнения и вечерней прохлады его бил озноб. Генка тоже волновался и от волнения суетился.
– Ну ладно, я, – торопливо проговорил Генка.
Иван возмущенно вскинул брови, но ничего не сказал.
А Генка меж тем уже отступал, пятился, как футболист перед одиннадцатиметровым. Иван расставил ноги и подался вперед, чтобы удержать удар, чтоб не упасть.
– А я тебя по-русски! – дико проорал на бегу Генка и, вынеся из‑за спины кулак, ударил. Удар получился неважным, по касательной. На скуле Ивана появилась ссадина, но сам он, хотя и пошатнулся, не отступил ни на шаг.
В Генкиных глазах возникла растерянность.
– Ну, теперь ты, давай, бей, – предложил он, сжимаясь и становясь меньше.
Иван потрогал ладонью ссадину, поморщился и тоже закричал:
– И я тебя по-русски!
Удар вышел крепкий – прямо в середину Генкиной рожи. Тот, взмахнув руками, опрокинулся навзничь, но, словно ванька-встанька, вскочил с залитым кровью ртом и подбородком и вновь проорал свой боевой клич:
– А я тебя по-русски!
Как-то незаметно, сразу наступил вечер, и остывающая вонючая речка принарядилась в сырую вату тумана.
– И я тебя по-русски!
Теперь у Генки удар получился, а у Ивана не очень.
– А я тебя по-русски! И я тебя по-русски! – прокричали они еще по разу и вцепились друг в друга мертвой хваткой, повалились на землю и, хрипя, рыча и взвывая, покатились под гору к реке.
Потерявшие большую часть своей одежды, грязные, в крови и соплях, они схватывались, стоя на коленях, потому что сил подняться на ноги уже не было, схватывались и валились на землю, скатываясь все больше к реке…
И в этой борьбе, как в Третьей мировой, уже не могло быть ни победителей, ни побежденных…
И вдруг на всем белом свете наступила тишина, и враги замерли, глядя друг на друга. Это была та самая особенная тишина, после которой всегда что-нибудь случается: очень хорошее или очень плохое.
И – случилось: страшно бабахнуло вдалеке, и от неожиданности Генка и Иван расцепились и посмотрели в ту сторону.
Над пустырем взлетела дымная ракета и взорвалась в небе – разноцветно и празднично.
– Ура… – глухо и неуверенно закричал кто-то наверху.
Драчуны повернули головы в другую сторону и увидели стоящих гурьбой свадебных.
Взлетела вторая ракета, и второе «ура» было более громким и дружным.
А в стороне, одна, стояла Аня. Генка и Иван посмотрели на нее одновременно. Она была в легком белом платье, а на плечах – платок. Аня смотрела на них – удивленно и кротко.
А они смотрели на нее – удивленно и вопрошающе и не поднимались с коленей.
– Курицын! Курицын, твою мать! Запускай вертушку! – кричал на бегу неохватно толстый прапорщик.
И тут же закружилось, разбрасывая красные брызги, огненное колесо.
– Ура! Ура! Ура! – орали свадебные.
А мимо них, мимо Ани, мимо Генки и Ивана неслись к реке, к первому в своей жизни настоящему салюту трое детей. Первым мчался рыжий мордатый пацан, за ним, отставая, щуплый очкарик. Последней бежала девочка, худенькая, тонконогая. Она спотыкалась о кочки, падала, поднималась и, прихрамывая, бежала снова, плача и упрашивая:
– Сань! Санечкин… Ну по-дож-дите! Я все мамке… Са-ань! – И при каждом новом взрыве ракеты подхватывала за всеми высоко и тоненько, горько и радостно: – Ура-а-а…
За время, прошедшее после той истории, в Васильевом Поле многое изменилось. Набойку давно закрыли, да и вся платочная фабрика долго не работала. Говорят, теперь ее купили японцы, но пока никто их в глаза не видел.
Старик Иконников умер. Генкиных крестных, дядю Сережу и тетю Машу, тоже, как здесь говорят, отнесли за реку. Аркаша Суслов уехал с семьей из Васильева Поля. Иван Фрезински, кажется, женился, там у себя, в Америке. Но это не точно. А вот книгу о платках написал, она была даже переведена и издана у нас, правда небольшим тиражом.
А у Генки и Ани сейчас двое детей: девочка и мальчик. Девочка постарше, мальчик помладше.
1988–1998
Великий поход за освобождение индии. Революционная хроника
Посвящается – красноармейцам, командирам и комиссарам Первого особого ордена Боевого Красного Знамени революционного кавалерийского корпуса им. В. И. Ленина.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯВсе тайное однажды становится явным. Пришло время узнать самую большую и самую сокровенную тайну Великой русской революции. Она настолько невероятна, что у кого-то может вызвать сомнения. Сомневающимся придется напомнить слова вождя революции Владимира Ильича Ленина, сказанные им накануне этих, пока еще никому не известных событий: «Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии». Не знать о великом походе за освобождение Индии – значит не знать правды нашей истории.
Глава перваяИндия. Штат Махараштра. Мертвый город.
23 октября 1961 года
Тучи сгустились быстро и незаметно, на мгновение всех ослепила огромная, от неба до земли, белая ветвистая молния, и с неба хлынули потоки теплой, нагретой тропическим солнцем воды.
Совместная археологическая экспедиция АН СССР и МГУ дружно выскочила из раскопочной ямы и с криками, смехом и девичьим визгом понеслась к сооруженному неподалеку навесу.
Накрывшись джутовыми циновками, сгрудились в стороне от навеса индийцы.
– Эй, идите к нам! Здесь сухо! Кам ту ас, френдз! – звонко и весело прокричала им светловолосая, с длинной толстой косой девушка в ситцевом цветастом платье.
Индийцы застенчиво улыбались в ответ, но не двигались с места.
– Хинди, руси пхай-пхай! – озорно настаивала девушка.
– Прекратите, Эра, как вам не стыдно! – рассерженно обратился к ней руководитель экспедиции членкор Олег Януариевич Ямин. – Неужели вы не понимаете, что за это их хозяин может их уволить!
Но девушка уже забыла об индийцах, она выбежала под дождь, расправила руки, как крылья, закружилась на месте и запела радостно:
Пароход белый-беленький,Черный дым над трубой,Мы по палубе бегали,Целовались с тобой…
– Эрка, простудишься! – кричали ей из-под навеса, но она продолжала кружиться и петь, а остановилась тогда, когда кто-то спросил:
– А где же Муромцев?
– Там, где нас уже нет, – ответил кто-то, и все рассмеялись.
Девушка приложила ладони ко рту и закричала в сторону раскопочной ямы:
– Шурка!
– Муромцев! – поддержали ее другие.
– Так, давайте хором, – деловито скомандовал Олег Януариевич. – Три-четыре!
– Му!!! ром!! цев!!
Индийцы удивленно смотрели на русских и встревоженно переговаривались.
В мокрых до нитки ковбойке и брюках «техасах», босой, сидел на корточках в оплывающей красной грязи Шурка Муромцев и мокрым носовым платком протирал мокрые линзы очков. За этим занятием он, щурясь, посмотрел на небо и проговорил с досадой:
– Господи, как ты мне надоел!
– Му-ром-цев! – донеслось до него сквозь шум ливня.
– И вы тоже! – прибавил Шурка.
Однако продолжать работу было невозможно. Шурка надел очки и поднялся в то мгновение, когда еще одна молния осветила все вокруг и что-то блеснуло вдруг прямо у Шуркиных ног. Это был сабельный эфес со сломанным наискосок почти у самого основания клинком. Шурка жадно смотрел на находку.
– Великие Моголы? Непохоже… – разговаривал он сам с собой и, перевернув эфес, замер, застыл, окаменел.
Третья молния была яркой и долгой. Она осветила прикрепленный к эфесу ярко горящий орден Боевого Красного Знамени. Грянул гром.
– Ну вот и всё… – потрясенно прошептал Шурка…
Селение Карахтай под Ташкентом.
19 января 1920 года
В мечети было так накурено, что сизый махорочный дым, словно пуховые перины, укладывался слоями один на другой почти до самого сводчатого, расписанного орнаментом потолка.
Председатель революционного суда, он же начальник штаба, бывший матрос с «Авроры» Артем Шведов оцепенело смотрел в зал, где стояли, сидели и лежали бойцы Первого революционного кавалерийского корпуса, сморщился вдруг, будто собрался заплакать, огромными татуированными ладонями стал по-детски тереть выедаемые дымом глаза, торопливо схватил скрученную раньше козью ножку, прикурил, глубоко затянулся и облегченно вздохнул.
Слева от него сидел комиссар корпуса Григорий Брускин, рыжеволосый, носатый, с детским розовым румянцем на щеках. Спрятав, как гимназист, на коленях книгу, он с увлечением ее читал.
