Евгений Чепкасов - Триада
– Теперь к делу, – мрачновато произнес Иванов. – Пошли в комнату: мне нужен свидетель.
– Свидетель чего? – поинтересовался Валерьев.
– Свидетель Иеговы, – ухмыльнулся Артурка. – Шутка. Сейчас поймешь.
– О, таинственный Артурка! О, человек-загадка! – воскликнул Гена с сердитой иронией. – Ну, поссорился с девчонкой, нажрался, друга позвал для компании – чего ж тебе еще?
– Гласа Божьего.
– Совсем, что ли, дурак?
– Сам дурак. Послушай сначала. Короче, Оля меня уже достала, так больше нельзя. Сам я решить ничего не могу, а решать надо. Хочешь вместо меня решить? Я послушаюсь.
– Нет. Это не мое дело.
– Значит, нужен глас Божий, – повторил Артурка серьезно. – Всё очень просто: я буду тянуть жребий, а ты будешь свидетелем. Чтобы я сам себя не обманул, нужен свидетель.
– А ты уверен, что это будет глас Божий? – спросил Гена, немножко поразмыслив.
– Главное, что не мой. Только не говори мне, пожалуйста, о свободе выбора и о том, что нельзя искушать Господа.
– Не буду, раз ты сам об этом подумал. Только не вини Бога, если что-нибудь не то вытянешь.
– Само собой, – тонко усмехнулся экспериментатор и принялся резать бумажки.
– Зачем так много?
– Для чистоты эксперимента. Восемь – это не много. Восемь – это гармонично. Лист легко делится на восемь частей. Смотри внимательно. На трех пишу «Оля». На трех – «другая». То есть другая девчонка, спокойная. Осталось две бумажки. На одной пишу «бухло». На другой – «план». Это способы отвлечься, а кроме того – проверка на вшивость.
– Бога на вшивость проверяешь?
– Судьбу. Кладем всё это в кепку. Потряси, пожалуйста, чтобы перемешалось. Хорошо. Я тяну – смотри внимательно.
Гена вдруг вспомнил, как тянули бумажки словоглоты, и ему стало нехорошо, и он тоскливо подумал: «Неужели опять на те же грабли? Зачем я согласился?!»
– План, – прочитал Артурка и, растерянно улыбнувшись, протянул бумажку свидетелю.
– Вижу, что план, – проговорил Валерьев с нехорошей веселостью. – И что же ты теперь делать будешь? Барыгу пойдешь искать?
– По крайней мере, один косяк я выкурю. У меня есть.
– Ах ты, мой запасливый! Специально для лотереи купил?
– Да.
– Вот молодец! Кстати, местные нарики употребляют термин «костыль», чего и вам желаю. Чтобы, так сказать, не выделяться. Курить сейчас будете?
– Сейчас! – огрызнулся Артурка.
– В одно рыло или другу тоже предложите?
– Ты это дерьмо не вытягивал.
– Слушай, – сказал Гена серьезно, – выкинь из головы, а план в унитаз спусти.
– Нет, чувак, не прокатит, – грустно ответил Иванов. – Иначе я себя уважать перестану и тебе в глаза смотреть не смогу.
– Да смотри ради Бога! А бумажка – просто бумажка!
– Нет, Генка, нет. Бог тут ни при чем. Кто при чем – тоже ясно. Но я сделаю то, что выпало. Только помоги мне забить костыль. Ты знаешь, как это делается, – я читал.
– Еще чего! – возмутился Валерьев. – Что ты вообще за мазохист? Понял, кто на дудке играет, – и плясать собираешься!.. Ты же в Бога веришь!
– Хватит! – оборвал Артурка. – Может, мне весело под чертову дудку плясать. А косяк я сам скручу, из этой же бумажки сраной и скручу. Смотри: пересыпал… свернул… край слюной склеил… стержнем утрамбовал…Чем не косяк?
– «Пятку» сделай, – сказал Гена устало, – а то трава в рот попадет. И бумага, наверное, слишком толстая. И вообще, костыль на одного – это много.
– Хочешь присоединиться?
– Я домой пошел. И ты будь дома. Через полчаса я тебе позвоню. Возьми трубку. Если не возьмешь, я тебе «скорую» вызову.
– Только попробуй!
– Тогда возьми трубку, – повторил Валерьев, зашнуровывая кроссовки, и с болью добавил: – Посмеемся!..
Глава двадцать четвертая
Михаил Солев
Испытание
Сегодня умерла мама.
А. Камю
Похорон я не помню. Помню только, что мне навязывали большой мамин портрет в белой бумажной рамке и хотели, чтобы я шел впереди процессии. А я отказался. По уголку портрет перехватывала широкая коричневая лента – такие вплетали в косы девочек-первоклашек, когда я был маленьким. Я думал о первоклашках, о своей курточке с синим букварем на рукаве и ничего не видел. Потом, помню, долго болели глаза: я не моргал и не плакал, а всё куда-то таращился.
Да, и еще: я почему-то испачкал руку землей. Очень странно брать бурую землю, а потом чистить руку о снег.
На поминках не пил, потому что терпеть не могу водку. Вино – да, можно, но не на поминках же… Хорошо хоть посуду помыли – уймища! Мы с мамой всегда спорили, кому посуду мыть… Ма… Ма!..
Они боялись, что я повешусь или еще что-нибудь. Поэтому дед остался со мной ночевать. Было обидно, но я решил не связываться. На следующий день я сказал ему: «Не ночуй больше. Я не маленький», – и он согласился. После обеда он ушел, но потом трижды звонил – приходилось отвечать, иначе он вернулся бы.
После обеда и до самой ночи я был один. Вешаться мне не хотелось; хотелось открыть окно. Очень приятно, наверное, зимой открыть заклеенное окно. Но я открыл только форточку: боялся, что выпрыгну в открытое окно или, еще хуже, придется его снова заклеивать.
Дома было тихо, в форточку задувало снежинки, они таяли на полу. Стало холодно, и я закрыл форточку. Есть такие грабители-домушники, они в форточку лазают. У меня в детстве случай был: я шел дворами к другу, а у одного дома, у окон, стояли люди. Они позвали меня и сказали, что забыли ключи. Я согласился помочь им, и они протолкнули меня в форточку, а внутри я встал на кухонный стол. Мне было жутко и интересно в чужой квартире, я гордился собой. Когда я впустил их, мне сказали спасибо. После я подумал, что они грабители, и стало еще приятнее.
Теперь я уже не маленький, в форточку не полезу. Мне восемнадцать, и четыре дня назад у меня умерла мама.
Еще вчера на столе стоял гроб, а после, тоже вчера, были поминки. На том же столе стояли водка и закуска. Это мамина комната: в углу, на божнице, – иконы. Под иконами, на полу, – талая вода: в форточку намело, придется подтирать. Мама любила молиться на коленях – сейчас ее юбка намокла бы.
Я сходил за тряпкой и подтер. Затем посмотрел на икону – на Христа с книгой – и не перекрестился. Раньше я так не делал. Но раньше у меня и мама не умирала. Раньше и я молился Ему. Раньше.
Мне захотелось поговорить с Ним, и я сказал:
– Послушай, Господи. Я не Иов. Мать моя больше Иов. Если бы Ты забрал меня, она не возроптала бы. Она праведнее. Ты хочешь, чтобы те, кто любит Тебя, страдали. Чтобы очищались страданием. Чтобы несли крест. Ты меня возлюбил, и выбрал крест потяжелее, чтобы наградить потом получше. Я Тебя понимаю, только вот что: я ведь не крыса подопытная!.. И мама не крыса! Не нужен мне Твой крест! Это не любовь! Отрекаюсь!
Я кричал, а Он смотрел на меня и показывал книгу с надписью: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга».
Спать я лег не помолившись. Это было только начало: я решил доказать Ему, что Он не прав, что Его эксперимент жесток и глуп. Пусть Он смотрит на меня и стыдится Своего поступка – так я решил. Я стану плохим, назло Ему стану, я научусь. А Он пусть смотрит и стыдится, и больше не экспериментирует.
Если я душу свою угроблю, а других спасу – ведь это же по Евангелию! Уважать нужно человека, оберегать нужно человека, раз уж создал! Неужели нельзя оградить праведников от зла?! Зачем испытывать праведников на прочность? Ведь быть праведным и без того трудно! Разве Тебе не жалко тех, кто не выдержит испытаний и сломается?! Ты позволяешь волкам резать стадо – какой же Ты Пастырь?! Или Ты забыл, что пасешь овец, а не волкодавов?..
Так я думал, лежа в постели, пока не заснул. И приснилась мне церковь. Глухонемые, муж и жена, крестили младенца. Я уже видел их в храме раньше. Они умели молиться, не слыша службу. И вот теперь принесли в храм плод своей любви. Я стоял и наблюдал: мне было интересно. Глухонемой отец протянул священнику бумажку. Он и раньше протягивал священнику бумажки – во время исповеди, с перечислением грехов. Но теперь на бумажке было написано: «Иоанн имя ему». И выражение лица у глухонемого было молящее. «Он хочет, чтобы уста его отверзлись, как у Захарии», – понял я. «Второго Спасителя не будет, а потому второй предтеча не нужен», – сказал младенец. Родители его не услышали, а священник испуганно отпрянул. «Если бы младенец был в его руках, он бы его уронил», – подумал я и проснулся. А проснувшись, подумал: «К чему бы это?»
Прежде чем умерла мама, я успел сдать сессию. Теперь были каникулы и Святки. Время безделья и радости. «Раз в крещенский вечерок девушки гадали». Гадание – грех. А какие еще грехи есть? Надо составить списочек, как те глухонемые, и жить по списку. Мама посылала меня в магазин со списком того, что надо купить. Вот и теперь у меня будет список того, что надо. Однако нужна еще и стратегия. Сначала попытаемся взять малые веса, мелкие грешки. Потом покрупнее. Потом попробуем работать с количеством, с различными сочетаниями.
