Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
– Ингелэ ма-анс, – певуче проговорил Натан, с состраданием глядя на Леона. – Ты понимаешь, во что влип? Будь это обычный постельный рейд, я бы сказал тебе – молодец, ты неподражаем. Но по тому, как ничтожно мало, как подозрительно мало – для нас! – ты из нее выудил… Из нее, которая жила в доме Казаха, а значит, и Гюнтера видала, и, вполне вероятно, выполняла какие-то их поручения… По тому, как тщательно ты ее прячешь – от нас! – я просто за тебя испугался! Дело даже не в том, что ты подставляешь под удар и себя, и всех нас, и всю предстоящую операцию. Но скажи мне: ты что – влюбился в эту глухую девочку?
Леон с силой втянул носом воздух, прикрыл глаза… и неожиданно улыбнулся – своей фасадной, сценической улыбкой:
– Во-первых, я понятия не имею, где она сейчас, – со злорадным торжеством заявил он, мысленно благословляя свою возмутительно непрофессиональную, музыкальную интуицию, не пустившую его в аэропорту броситься за Айей в толпу пассажиров. – Даже не знаю, в какой она стране. У меня нет ни телефона ее, ни электронной почты. Мы расстались… К вашему сведению, – добавил он, через столик подавшись к Шаули, – она не вполне нормальна! Она одержима постоянной переменой мест. И никто, даже она сама, не знает, в какой момент ей захочется сорваться и исчезнуть.
– Он взбесился, – тихо обратился Шаули к Натану. – Ты видишь? И он врет самому себе.
– Хорошо, Леон, мы тебе, конечно, верим, – примиряющим тоном сказал Натан и положил руку на приплясывающее колено Шаули. – Значит, придется нам самим как следует ее поискать.
– Какого черта! – вдруг воскликнул Шаули. – Натан, почему ты не говоришь ему главного: за ней ведется настоящая охота. Это чудо, что девушка еще жива! Видимо, у нее чертовская чувствительность к опасности. Вполне вероятно, что ее «внезапная перемена мест» – это просто заметание следов. – Он повернулся к онемевшему Леону. – Что, что ты уставился? Ты хоть знаешь, что на нее уже нападали в Рио, в фавеле, и оставили валяться в грязной канаве? Это было гораздо раньше и, возможно, не имеет связи с нынешней охотой… А может, имеет – этого нельзя исключить. Нельзя исключить, что Гюнтеру сразу не понравилась новая родственница.
– Откуда?.. – вымолвил Леон, поднимаясь из-за стола с непреодолимым желанием бежать… только куда, куда? чувствуя холодную тошноту и нутряной страх, как в аэропорту Краби, когда не увидел Айю там, где ее оставил. – Откуда… с чего вы взяли?..
Откуда, черт побери, у проклятой конторы на нее нарисовалось целое досье буквально за считаные недели?!!
– Оставь, – устало буркнул Натан. – И сядь, чего ты вскидываешься, как беременная истеричка…
Он дождался, пока Леон опустится на стул, и повернулся к Шаули:
– Не терзай его. Просто объясни, что ее фотографию опознала Михаль Ривлин из аналитического отдела. Она сидит на обработке данных, – пояснил он Леону. – Как глянула, так и ахнула. Даже всплакнула. Девочки болтались вместе месяцев пять по азиатским задворкам, когда Михаль после армии расслаблялась. Когда человек все время в пути и все время перебирает лица своим объективом – неудивительно, что ее знают множество самых разных людей в самых разных местах и странах. Так что Михаль кое-что прояснила насчет твоей… протеже: ее лечение в госпитале, потом лечение от наркотиков, бесконечные скитания по самым странным маршрутам, какие-то бродяжьи укрытия, ночлежки и чуть ли не норы в поле. Она прекратила переписку где-то год назад, и в последнем письме был намек, что она чего-то боится. Если за ней действительно охотятся все это время и она до сих пор жива, то я бы не глядя взял ее к нам в штат. Чуткость, и правда, дьявольская, невероятная! Поистине – профессиональная беглянка: она везде и нигде. Фотографии в Pinterest и на pbase.com подписывает только никнеймами, – тоже толково… Леон! – Натан развел руками: – Неужели ты не понял, что она скрывается уже много месяцев? Ничего не почуял? Не заподозрил? Ты что, ингелэ манс, окончательно сбрендил из-за ее красивых глаз?
И опять Леон рывком поднялся, точно собираясь немедленно кинуться прочь, но остался стоять, сосредоточенно рассматривая туфли, слегка раскачиваясь с пятки на носок.
– Зачем? – спросил он. – Почему они ее ищут? Она правда ничего не знает… Она абсолютно чиста, она… она другой человек.
– Может, сняла кого-то или что-то, не думая о последствиях, – пожал плечами Натан. – Судя по тому, что у нее уже выкрадывали камеру со всеми дисками…
– …и значит, ничего не нашли! – отрывисто перебил Леон. Постоял еще мгновение, так же странно покачиваясь, будто выбирая, в какую сторону упасть. И вдруг, не прощаясь, бросился на улицу.
– Куда это он? – растерянно пробормотал Шаули, тоже поднимаясь. Натан удержал его за рукав, потянул обратно.
– Оставь его.
– Что значит – оставь? – вспылил тот. – Мы кто – мальчики, что ссорятся из-за игрушки?
Натан вздохнул, придвинул к себе чашку уже остывшего кофе, высыпал в нее упаковку сахара и принялся размешивать.
– Между прочим, – проговорил он, – я вспомнил: на месте этого кафе когда-то в семидесятых был известный бар «Le Thélème». В феврале семьдесят пятого тут застрелили братьев Земмур, известных гангстеров. Они были алжирские евреи, приехали в Париж еще в пятидесятые и занялись делом: шантаж, вымогательство, грабежи… Четверо братьев, могучие ребята. Их перестреляли, как куропаток, среди бела дня, прямо тут, в кафе, списав всё на счеты с итальянской мафией, на дележ сфер влияния и обычную криминальную грызню. На деле это была операция парижской полиции, так-то. Подумать только, почти сорок лет назад. Мы тогда приехали небольшой группой на одну совместную с французами операцию… Впрочем, неважно, для молодого поколения все это – история Древнего мира. Ты уже брал курс по истории Древнего мира? Я помню столько дел, Шаули, мальчик, что мне самому неудобно дальше занимать место…
Он замолчал, вынул ложечку из чашки, аккуратно положил ее рядом с блюдцем.
– Какое место? – подозрительно хмурясь, спросил Шаули. – В конторе?
Натан презрительно фыркнул, отпил из чашки. Не ответил.
– Рано или поздно они ее прикончат, конечно, – сказал он. – Видимо, она что-то видела, знает, сфотографировала… Нет, Шаули, мы не можем сейчас заниматься ее поисками. Мы не можем всюду держать своих людей. А жаль. Очень жаль. Знаешь, я почти весь вечер разглядывал ее снимки в Интернете. Они от всех отличаются, они узнаваемы, в них стиль есть. Девочка чертовски талантлива.
Тут Шаули опять завелся и долго с возмущением говорил о том, что Кенарь давно позволяет себе опасные и необъяснимые закидоны, прет на рожон, и сегодняшнее Натаново «отпущение грехов» запоздало годика этак на три-четыре; еще до случая в Праге, когда Леон так опасно, хотя и виртуозно, конечно, в своем артистическом духе… но совершенно эгоистично, недопустимо и не-про-фессиональ-но, наплевав на группу… солист, мать твою!..
…И бухтел, и бухтел, сведя к переносице мохнатые брови, сминая салфетки, искоса поглядывая за стеклянную стену кафе – не вернется ли Леон, слегка проветрившись.
Наконец, сцепив на столике руки, проговорил чуть ли не умоляюще:
– И скажи ты мне откровенно: вот уж выбрал так выбрал. Она даже не услышит его голоса!
– Мне казалось, ты всегда над его голосом подтрунивал, – спокойно заметил Натан.
Не отозвавшись на это замечание, Шаули упрямо и горько повторил:
– Никогда! Никогда не услышит его голоса…
* * *Собрался он за десять минут – просто накидал в чемодан, что под руку подвернулось: понятия не имел, сколько времени может занять эта поездка. Достал из тайника в раме оба паспорта, любимый седой паричок, извлек из кладовки за кухней коробку с гримом и еще кое-какими штуками для изменения внешности – виртуозные изобретения визажистов конторы…
Пока он даже не понимал, в какую точку мира возьмет билет. Отложил обдумывание на дорогу до аэропорта.
Позвонил Исадоре и попросил заглянуть: здесь эта чер-р-ртова птичка, я должен рассказать вам, моя радость, как ее кормить, поскольку…
– Хорошо, месье Леон. Я сейчас отведу внука, а потом непременно к вам зайду. Вы так часто стали уезжать…
Собравшись с духом, позвонил Филиппу: я должен тебе кое-что сказать… Только не волнуйся! Я все возмещу, все расходы… Подожди, не кричи! Поверь, именно эта отлучка… она мне смертельно необходима…
– Я от тебя отказываюсь, – орал Филипп, задыхаясь, – я сыт по горло, мне не нужна эта головная боль! Я отнесся к тебе, как с сыну!.. Мое слово!!! Моя репутация!!! Летит к черту важнейший – для твоей же карьеры! – ангажемент в Лондоне! Я прокляну тебя! Ты что, думаешь, это шутка? Так посмейся! И это вытворяет человек, которого Diena называет «одним из пяти такого рода голосов в мире»?! Это человек, выступавший в королевских домах Европы, чья запись хранится в Британском национальном архиве рядом с уникальной записью последнего кастрата двадцатого века Морески?! Это человек, которого снимали для фильма о Фаринелли?! Да ты просто спятил, ты променял профессию черт знает на что…
