Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
Натан вздохнул и задумчиво покрутил в руках пустую чашку из-под кофе, разглядывая ее донце, точно собирался гадать на гуще.
– Раньше для бодрости мне довольно было трех чашек в день, – усмехнувшись, заметил он. – Теперь могу заливать в себя литрами, и только спать от него тянет… Так вот: поначалу мушкетеры действовали не слишком удачно: несколько попыток контрабанды радиоактивных веществ провалились – в прессе мелькали невнятные сообщения, и как-то странно и сразу все гасло. Провалилась попытка подкупа казахстанских властей – речь шла о полутора тысячах тонн урана. Может, поэтому в двухтысячном году Крушевич перебрался к нам – видимо, полагал, что у нас то ли уютнее, то ли безопаснее…
– …Или полезнее, судя по удачной афере с фирмой Иммануэля.
– Да, тут они порезвились у нас под носом в свое удовольствие. Кстати, у тех беспилотников, что «Хизбалла» запускала из Бинт-Джбейль, подозрительно знакомые камеры и система управления… В общем, тут есть чем заняться, что послушать; без работы наши ребята не останутся. Но главное, есть все основания думать, – медленно проговорил Натан, тщательно подбирая слова, – что в ближайшие месяцы они готовят поставку серьезной начинки для «грязнули». Вот только откуда они ее доставят в Бейрут, пока неясно. Где тот порт, та укромная гавань, та романтическая бухточка и та мирная яхта какого-нибудь почтенного бизнесмена…
Вдруг он закашлялся и, пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, долго путался пальцами в петельке, пока не расстегнул. Успокоился, высморкался, аккуратно отодвинул от себя пустую чашку.
– Самый темный силуэт в этом деле… как думаешь, кто?
– Сынок, – мгновенно отозвался Леон.
– Верно! – с удовольствием воскликнул Натан. – Соображаешь, ингелэ манс! Шаули, он соображает, наш Кенарь, а?! Сын Казаха, он же племянник Бахрама. Гюнтер – и это, в сущности, все, что пока нам известно. Абсолютная тень, гениальный конспиратор – все в ореоле секретности. Мы даже не знаем, как он выглядит. Вернее, знаем несколько абсолютно разных его описаний, до анекдота: в одном случае – татуировка на правой кисти, в другом – никакой татуировки. Большую часть жизни Гюнтер провел у дяди, вернее, курсируя между дядиным домом в богатом пригороде Тегерана и отцовской семьей – к тому времени Казах женился, и большой теплоты в отношениях мачехи и пасынка не наблюдается. Так что главная фигура в этом пазле – дядя Бахрам. Тут иранские дела, персидская нота… Узор персидского ковра. Парень, конечно, с младых ногтей посвящен делу. Полагаю, у него есть и имя соответствующее, и паспортов предостаточно. Дядя – это уже ясно – целенаправленно готовил Гюнтера по своему ведомству. Шаули считает… – Натан кивнул: – …Шаули?
Тот спокойно отозвался:
– Уверен, что Гюнтер и есть тот секретный координатор по связям КСИРа с «Хизбаллой», который нас давно интересует.
Вновь к ним подошел парнишка-официант, осведомился, не нужно ли чего принести. Натан попросил очередную чашку кофе, а Шаули, который всегда и в любое время суток был «не прочь перекусить», заказал сэндвич с тунцом.
– Но тебя все это уже не касается, – решительно заявил Натан, когда отошел официант. – Повторяю: мы тебе очень признательны. А дальше тебе даже задумываться об этом не стоит. И вот что, ингелэ манс… – Он положил тяжелую ладонь на столик, ставший от этого еще миниатюрнее, – я хочу, чтобы ты почувствовал себя свободным, наконец. Совершенно свободным. Я дал слово и себе, и Магде, что это дело будет последним, с чем мы к тебе обратились. Ты и так много сделал для нас. Знаю, ты и слышать не захочешь, но… поверь, мы найдем случай отблагодарить тебя как следует. И довольно, и хватит!
Хм. Трогательный и для Натана необычно пылкий монолог. Ария Индийского гостя. Неужто и вправду прощается?.. Неужто и вправду отпустят?.. Даже грустно: куда я дену паспорт Ариадны Арнольдовны фон (!) Шнеллер? А седой паричок? Пойду в нем на прием куда-нибудь – в российское посольство, например?..
Он искоса глянул на Натана: что это – усталость? Сочувствие к замордованному спецслужбами артисту? Или просто рокировка в шахматной партии?
Через минуту выяснилось: рокировка. Поднявшись из-за столика и выяснив у официанта, где туалет, Натан вдруг повернулся к Шаули, который с аппетитом молча доедал свой сэндвич, будто полтора часа назад не слопал на кухне у Леона целых шесть гренок с сыром, и сухо проговорил:
– У меня – всё. Может, у тебя есть к нему какие-то вопросы, Шаули?
И неторопливо, слегка прихрамывая, двинулся к двери с картинкой, изображавшей хлыща в котелке и с тросточкой.
Не успел Леон опешить от этого служебного преображения (какие такие вопросы, черт подери, – после всего, что он им сообщил, да после этого оперного прощания – что за тон, что за два следователя?!), как увидел скромненько выложенную на стол фотографию Айи, крупный план. Она стоит в полупрофиль, что-то там кому-то объясняя, наверняка на какой-то выставке – возможно, и на своей. Слегка растрепанные вьющиеся волосы до плеч, каких он у нее не видел. Прямой взгляд, напряженно выуживающий смысл из движения губ собеседника.
Прихватив фотографию, Шаули пересел напротив, на место Натана. Совершенно непроницаемое, совершенно безразличное лицо; то есть плохо дело.
– У меня-то что… вопросов, собственно, немного, – с ленцой проговорил Шаули, дожевывая последний кусок. На Леона глаз не поднимал (плохо! совсем плохо!). Лишь на фото кивнул: – Ты эту девушку, Кенарь… встречал где-нибудь?
– Не помню, – вызывающе холодно ответил тот.
– С твоей-то памятью на лица? Не смеши меня.
– Ну, возможно, какое-то беглое знакомство… из тех, что забываются через минуту.
Шаули перевел на фотографию печальный взгляд. Так смотрел Аврам, когда Владка выступала перед ним с очередной своей идиотской историей.
– Лицо хорошее, – сказал он, помолчав. – Необычное. Нет, через минуту не забудется… – И, подняв на Леона глаза, сумрачно, мягко, сочувственно спросил: – И не забылось, а?
Неторопливо достал из внутреннего кармана плаща другую фотографию, при взгляде на которую Леона захлестнуло бешенство: лицо Айи в тот момент, когда, прощаясь в аэропорту, она бросилась ему на шею. Ракурс: его затылок, ее голова у него на плече: зажмуренные глаза, крепко сжатые губы, чтобы не заплакать. Две бритых головы. Прощание двух беспризорников.
– Красивая девушка, хотя волосы идут ей больше, – так же мягко добавил Шаули. – И жаль, что глухая.
Уже всё знают, уже всё разнюхали. С-суки!.. А на что ты, собственно, надеялся? «Контора веников не вяжет – контора делает гробы».
– Вы следили за мной! – процедил Леон, бледный от ярости.
– Мы просто тебя проводили, дурак, – поправил Шаули. – Заботясь о твоей безопасности.
Несколько мгновений они сидели, молча глядя друг другу в глаза. Наконец Леон перевел дыхание и проговорил:
– Отлично. Премного благодарен. А теперь закроем эту тему.
– Вот он, твой источник, который ты так оберегаешь. – Шаули постучал ногтем по фотографии. – И мы просто восхищены – как, где, откуда ты ее добыл? Ведь эта встреча не может быть случайностью, а, Кенарь? На острове? В джунглях? Это же не опера «Аида», а? Насвисти кому другому: внучатая племянница Казаха, племянница Гюнтера, девушка-фотограф… Это ведь ее фотографию ты переслал? И ты, конечно, лучше всех понимаешь, какая за ней бездна информации – только приступись.
Он аккуратно спрятал обе фотографии во внутренний карман плаща. Внятно и тихо добавил:
– Она нам нужна, Кенарь. Время не терпит, а она может знать, хотя бы намеком, откуда выйдет груз для «грязной бомбы» «Хизбалле»…
– Она ничего не знает! – выкрикнул Леон, не обращая внимания на то, что помещение уже заполнялось народом и лучше было бы сейчас отправиться дальше, в кружение по каким-нибудь мостам и бульварам.
Шаули скептически улыбнулся.
Леон даже не заметил, как вернулся из туалета Натан, присел боком на том же диванчике, ссутулился: пожилой человек, старик, мечтающий лишь об одном – прикорнуть в теплом углу.
Добрый следователь, который несколько минут назад так трогательно отпустил его на волю. Навечно… Значит, они требуют от него сущий пустяк: отдать им Айю в разработку, а там уже как дело пойдет… Что и говорить, агент идеальный: уникальная способность читать по губам, тысячи кадров, которые можно из нее вытянуть. Например, фото Гюнтера. Ну, а если она человек с другой стороны, если настолько предана дяде… тогда – что ж, из нее можно вытянуть сведения другим путем, не так ли? Мы это умеем и не должны тебе объяснять: разведка – дело жестокое.
– Ингелэ ма-анс, – певуче проговорил Натан, с состраданием глядя на Леона. – Ты понимаешь, во что влип? Будь это обычный постельный рейд, я бы сказал тебе – молодец, ты неподражаем. Но по тому, как ничтожно мало, как подозрительно мало – для нас! – ты из нее выудил… Из нее, которая жила в доме Казаха, а значит, и Гюнтера видала, и, вполне вероятно, выполняла какие-то их поручения… По тому, как тщательно ты ее прячешь – от нас! – я просто за тебя испугался! Дело даже не в том, что ты подставляешь под удар и себя, и всех нас, и всю предстоящую операцию. Но скажи мне: ты что – влюбился в эту глухую девочку?
