Шамиль Идиатуллин - Rucciя
Потом им пришлось выдержать еще двадцать протокольных минут, в ходе которых руководители администраций обменялись несколькими пухлыми папками документов, определявших ближайшее совместное будущее Татарстана и России.
Борисов под камеру обозначил его основные рамки:
– Республика Татарстан декларирует свой статус неотъемлемой части Российской Федерации, это подкрепляется новым договором между Москвой и Казанью, а также новой редакцией конституции. Российская Федерация, со своей стороны, подтверждает особый статус Татарстана на переходный период, срок которого мы постараемся обозначить сегодня. На этот период, с учетом особых обстоятельств, Татарстану будут предоставлены условия наибольшего благоприятствования по широкому кругу направлений социально-экономического развития. Я правильно изложил суть наших предварительных договоренностей, Танбулат Каримович?
– Абсолютно, Роман Юрьевич. Хочу только подчеркнуть, что после страшного этого полугодия мы наконец говорим с нашими братьями на одном языке, и можем наконец выходить на решения в интересах наших народов. И обещаем с этим не затягивать, верно, Роман Юрьевич?
Борисов охотно согласился и хотел было уйти, но тут заметил отчаянные глаза главы администрации и незаметно, за спиной, подпихнул Магдиева. Тот мгновенно сориентировался и сообщил:
– Я вижу, у наших коллег из средств массовой информации есть вопросы.
Коллеги послушно заколыхались и замахали руками.
– К сожалению, времени и готовых ответов мало, поэтому давайте пока самый важный вопрос. Пожалуйста.
Самый важный вопрос, как положено, достался Первому каналу (местная ГТРК очень протестовала: в таких случаях она всегда получала право оттенить эксклюзивность Первого канала собственным вопросом на татарском языке – но в этот раз Магдиев решил это право попрать, рассудив, что массовый зритель может счесть татарскую речь демонстрацией высокомерия крохотной республики, кичащейся временными успехами). Рыжий бородач со слезящимися глазами очень длинно и кучеряво поинтересовался судьбой суверенитета, за который так ратовал Татарстан.
Магдиев улыбнулся и сказал:
– Можно жить ради формулировок, но нужно ради жизни. Татарстан всегда выступал за суверенитет не как цель, а как средство, которое позволяет обеспечить достойную жизнь нашим гражданам. И смотрите, последние месяцы мы фактически провели в осаде – а что может быть сувереннее? Не скажу, что это было так уж приятно. Но вы, наверное, не будете спорить, что нам было что терять. И не будете спорить, что мы ценой огромных жертв и потерь защитили не только свой суверенитет, и не только жизни многих тысяч наших граждан. Я всегда говорю, посмотрите на Ирак или Афганистан или Югославию, по которым прошли миротворцы. И посмотрите на Татарстан, куда мы этих гестаповцев не пустили. И никто, думаю, не будет спорить, что мы защитили и суверенитет России, почти уже, как это, попранный, да? Уж простите за такое слово. В общем, мы за хорошую жизнь и будущее, которое идет к счастью, а не рабству. А как это назвать – суверенитет, автономия, ассиметричная федерация или конфедерализм, это, простите, вопрос политологов, а не политиков. Спасибо.
Оказавшись за дверью магдиевского кабинета, Борисов на секунду замер, прислушиваясь, не зашуршит ли кто в приемной, потом захохотал:
– Ну Танчик, красавец! – Борисов простер вперед растопыренную ладонь и сообщил голосом Левитана: – Мы счастливы, что говорим с нашими братьями на одном языке. И этот язык – язык Булата.
Магдиев в ответ выругался, крепко обнял Борисова за плечи потащил его в комнату отдыха, бормоча:
– А вот кто издевается, будет наказан. Умник, блин.
– Ай! Пусти, Гитлер! Ах так да? Ну щас я тебе… Пусти, говорю, у меня ключица вылетает, зараза!
Едва Магдиев отпустил Борисова, тот попытался поймать его руку в захват, но не слишком удачно. Некоторое время основные ньюсмейкеры планеты топтались посреди комнаты со сдержанно накрытым столом, пытаясь причинить друг другу небольшое увечье, потом заржали и, похлопав по плечам собеседника, плюхнулись в кресла.
– Джин, виски, мартини? – осведомился Магдиев.
– Ага. Спирту с чифирем. Самое то с утра пораньше. Ты чего, совсем со своим исламом понятия попутал?
– Для тебя, между прочим, стараюсь, – заметил Магдиев.
– Господи, ты что, так и не пьешь? – изумился Борисов.
– А был повод запить, что ли?
– А не было?
– Резонно. Наливай, – скомандовал хозяин встречи.
– Щаз. Наклюкаемся, а работать кто будет? Народы-то ждут, сам сказал.
– Да ты не волнуйся, Ромыч, пей. Я все, что надо, напишу и покажу, где подписать. Клянусь, – торжественно сообщил Магдиев.
Борисов с удовольствием засмеялся и сказал:
– Черт, отвык я от татарского хитрожопия. Давай лучше наоборот. Пьем вместе, а потом кто выживет, тот все нарисует, сколько вы там суверенитета проглотите, и подпишет.
– А давай. И по-честному, бьемся любимыми напитками – ты водкой. Я чаем.
– И это честность. Я понимаю Придорогина. Нет уж, давай водка на водку.
– А давай чай на чай. Ты же лопнешь, деточка. И потом, моим именем мусульманский фонд назвали, я пророк практически, понял?
– И много пророку из фонда накапало?
– Да ни копейки. Хотя мысли есть.
– Тогда давай без торговли. Первый пункт согласуем и просто махнем. За нас. Как тебе?
– Роман Юрьевич, ваша гениальность останется в веках. Ты, значит, водку?
– А ты, значит, не чай. Водяры, а? А? Слабо?
– Слабо, dustım. Вон шампанское давай.
– А сало русское едят, – сообщил Борисов. – Французы ему плохие, шпионы, аэропорт испортили. А шампунь французский хлещет. Я тогда тоже шампунем начну – и без всяких документов. Ну их на хер. Да не три ты горлышко, извращенец, изувечишь всю тему. Давай сюда. Ничего не умеет, победитель великанов. Во как надо.
Борисов и впрямь сладил с вдовьей бутылкой за полминуты. Магдиев скептически посмотрел на пузырящееся золото в бокалах и сказал, вставая:
– Значит, так, Ромыч. Ты мне очень помог – не только мне, всем, народу целому. Погоди, я доскажу. Это важно. Мне было очень херово эти полгода. Я – вот честно сейчас – по ночам иногда просыпался и тихо, чтобы Фирка не услышала, думал: куда я попер, мудак, как муравей на, tege, каток дорожный. А когда бойня пошла, дети погибли, совсем стало… И я всегда – это совсем честно – всегда вспоминал, что ты в курсе всего, и ты всегда прикроешь и поможешь. И все получалось.
Ты знаешь, я думаю, Россия пропащая страна, раз в ней выбирают Придорогина, а тебе дают семь процентов. Но Россия не пропащая страна, раз в ней такой и. о. президента. За тебя, друг.
– Танбулат, ты про Придорогина-то самого интересного…– сказал Борисов, вставая, но Магдиев поднял руку:
– Не, Ромыч, это мой тост. Ты потом скажешь, а пока пей. Короче, ты мой друг, лучший в жизни. Я за тебя, наверное, как за девок своих, жизнь отдам – хотя за такого гнусного типа издевательского очень не хочется, честно говоря. Вот, смотри, я за тебя эту дрянь французскую до дна махну. Цени.
Борисов улыбнулся и глотнул шампанского, которое совсем не любил и, по правде говоря, совершенно не отличал Dom Perignon от какого-нибудь горьковского полусухого (что тщательно скрывал как деталь, вываливающуюся из имиджа принципиального либерала и записного буржуа). Тем не менее, глоток он сделал – и потому мог хоть на Страшном суде клясться, что дело было не в шампанском.
Магдиев, как и обещал, вылил в себя все содержимое бокала и с гордой улыбкой мальчика, на спор хватившего три ложки рыбьего жира, аккуратно поставил бокал на стол. Он, видимо, хотел сказать что-то в развитие тоста, но подоспели более неотложные дела. Забыв или не успев убрать с лица костенеющую улыбку, Магдиев осторожно поднял руку к горлу и пощупал толстый узел галстука, потом спустил руку ниже и неуверенно пробежал вялыми пальцами по левой, потом правой стороне груди. Грудь заметно дернулась раз и другой. Лицо Магдиева стремительно побагровело – до синевы. Он попытался вдохнуть, но не смог: лишь что-то громко екнуло ниже горла.
– Танчик, – неуверенно сказал Борисов, роняя бокал.
Магдиев, словно пес, услышавший команду, немедленно повалился на стол – столбом, сворачивая застывшим ногами кресло. Головой он угодил в тарелку с колбасой и принялся уминать головой ломтики салями, бывшие одного цвета с его лицом.
– Танчик, твою мать! – закричал Борисов и потащил друга со стола. Весу – почти уже неживого – в Магдиеве было полтора центнера как минимум. Через несколько секунд исполняющий обязанности президента Российской Федерации догадался просто перевернуть президента Республики Татарстан на спину и попытаться сделать ему искусственное дыхание, еще через несколько секунд обнаружил, что не может ни разомкнуть будто спаянные челюсти Магдиева, ни шелохнуть его коротко вздрагивающую – каждый раз со все большим интервалом – грудную клетку. Борисов выругался, дико озираясь, и бросился в приемную.
