Андрей Битов - Нулевой том (сборник)
Дело о двух банках тушенки
Я сижу в штабе, стукаю и уже мечтаю снова о лесоповале. Конечно, тяжело и мошкара, но зато общество самое избранное, костер, чаек, воздух… И вот тут вваливается ко мне приятель и говорит: «Сунь куда-нибудь», – и подает мне две банки тушенки. Я человек нелюбопытный, я беру их и молча закатываю под сейф. Он мне что-то говорит о том, как с машины свалился ящик тушенки и шофер не заметил, а ребята разобрали, а это, значит, моя доля. Моя так моя. Сижу, стукаю. Отстукал и пошел домой, в казарму то есть. Наутро прихожу в штаб, вызывает меня замполка по хозчасти, тот самый Николай Васильевич Бебешев, капитан, о котором я уже писал раньше. А с ним рядом следователь, подполковник, сегодня утром для разбирательства всяких наших поднакопившихся солдатских дел прибывший. Я-то спокоен, думаю, что-нибудь перепечатать надо. Совесть-то у меня чиста. «Прибыл, так и так», – говорю. «Выкладывай», – говорит капитан Бебешев и на меня не смотрит. «Что, – говорю, – выкладывать, товарищ капитан?» – «Про тушенку», – говорит. «Про какую тушенку?» – говорю. «Про такую, – говорит, – в банках». Меня даже пот прошиб, и вкус ее замечательный, какой вчера был, когда мы ее, разогрев в печке, ели, омерзительным вдруг показался. «Никак нет, – говорю, – не было у меня никакой тушенки!» – «Постойте, – говорит подполковник, – вот вы говорите, что ее у вас не было… Значит, вы допускаете мысль, что она у вас могла быть, иначе вы бы не построили так фразу, значит… Я верю, что ее у вас не было, но что-то вы о ней знаете. Что вы о ней знаете? Вы ее у кого-то видели? У кого?» Ну и гусь, думаю я, это тебе не Бебешев. «Никак нет, – говорю, – не видел!» – «Как же, вот я записал, вы сказали: “Не было у меня никакой тушенки”. Значит, вы допускаете мысль, что она…» и т. д. – все сначала. «Так я потому сказал, – говорю я ему в тон, – что меня так спросили. Спрашивают про тушенку – я про тушенку и отвечаю. В ответе по уставу должно быть повторено то, что сказал командир». – «Вы же образованный человек, – начинает капать следователь, – зачем вы простачком прикидываетесь?» – «Срам! – вдруг кричит Бебешев. – Я же сам у тебя эти банки видел!» – «Где?» – обомлел я. «Под сейфом!» – «Под сейфом?» – говорю я все еще удивленно, что естественно, когда подгибаются коленки. «Именно, – говорит Бебешев, – ты когда на обед пошел, я в сейф-то за бумагой одной полез, а банка-то и выкатилась, а я уже тогда, – говорит Бебешев, страшно довольный собой и своей проницательностью, – уже тогда знал про пропажу ящика тушенки. Я, не будь дурак, и закатил ее назад, как будто и не видел. Утром, думаю, поймаю с поличным. А ты ее, выходит, уволок». У меня отлегло. Ну и дурак же ты, думаю. «Никак нет», – говорю. «Что – никак нет?!» Бебешев наливается кровью. «Не может быть, – говорю, – не было у меня никакой тушенки». – «Да что я, с ума сошел, что ли! – кричит Бебешев, и вижу, действительно близок к этому. – Я же своими глазами видел». – «Вы, может, видели, – говорю я, – а я не видел. Сейф за моей спиной стоит, мало ли тут всякого народу шляется». – «В штабе не шляются! – кричит Бебешев. – Распустились!» – «Виноват, – говорю, – мало ли тут народу ходит». – «Так-то, – говорит Бебешев. – Так как же?» – «Что – как же?» – говорю. «Тушенка!!!» – орет он. «Не видал», – говорю. «Как же ты, паршивец! И не стыдно тебе! Ведь сам вчера небось ел ее! Банки пустые за казармой сегодня нашли…» – «Не ел», – говорю. «Ел!» – кричит Бебешев. «Не ел!» – говорю. «Ел!!» – «Перестаньте, – говорю, – меня мучить, я и сегодня-то не успел позавтракать – в штаб торопился. А если не верите – сделайте анализ». – «Что?! – Как его кондрашка не хватила, не знаю. – Анализ?!» – «Ладно, – вдруг обрывает его подполковник, – не кричите. – И смотрит на меня, а глаза его смеются. – Не знает он ничего. А если и знает, то все соображает и нам его не сбить с толку. Правильно я говорю?» – доверительно обращается он ко мне. «Никак нет, тр-пп-п!» – говорю я. «То есть как?» – говорит он. «Не видел», – тупо говорю я. «Идите, Дрейфус», – устало махнул рукой подполковник.
Больше не работал я машинисткой – вернулся в свою бригаду. Лес валить. Мошкара, правда. Но зато костер, чаек, общество…
«Ну, ничего. Скоро уже все увижу своими глазами, – успокаивал я себя, перебирая статьи о Генрихе. – Мало ли что пишут. Кушать-то надо… Ладно, пора спать».
А ночевал я в аэровокзале X. Вот уж свободных мест нет! То есть чтобы в огромном этом здании я нашел хоть одно свободное место, так чтобы можно было сесть на пол, прислонившись спиной к стене, – так такого места ни одного не было. Свободными оставались лишь дверные проемы. И то если отворялась одна створка, а другая была на шпингалете, то у этой другой створки наверняка кто-нибудь привалился, счастливчик. Лестницы тоже были заняты. Узенькая дорожка – змейкой между телами. Ловко перешагивая, перепрыгивая и подтягиваясь, можно пройти и никого не задеть. Впрочем, никого это уже не заденет. Я не нашел ни одной плевательницы. Их будто не было. «Что такое?» – думал я. И не сразу обнаружил, что просто все они перевернуты на попа и на них сидят, и оттого их не видно.
Я пристроился на лестнице и был счастлив. Миловидные сибирские студентки техникума пели свои студенческие песни, и вокруг них вились их курсанты. Девушки пели, и никто их не одергивал, что спать мешают. Тут уже было так: если кто хочет спать – то и спит, и песня ему не мешает, и ступени не впиваются ему в бок, и газета мягче перины, а не можешь уснуть – то и спать не хочешь. Я и не хочу, значит, и смотрю, а горизонт в этой позе у стенки неширок.
Вижу я, если посмотреть вверх, широкие гладкие колени одной из студенток, сзади ей шепчет что-то курсант, а она и не слышит. Она очень уверена в своих коленях. Она видит, как я смотрю на ее колени, – это ее не смущает, только смотрит она на меня уже как-то внимательней. «Вот, – думаю, – у меня-то колени не видны?» Но пора уже либо что-то предпринимать, либо отводить взор. И я отвожу. И она со вздохом начинает прислушиваться к шепоту курсанта.
Смотрю вниз. До конца лестницы рассыпаны неподвижные тела. Вот парень, здоровила, развалился через все ступеньки, рука под голову, спит и во сне улыбается. А рядом со мной чинный такой паренек – кепочка махонькая, степенность необыкновенная. Сидит, читает толстенную книгу «У нас в Байлык-Чурбане», роман. Сбоку у него сеточка, в сеточке аккуратный большой пакет, веревочками перевязан. Рядом с ним молодой светлый лейтенант, младший. Лицо круглое, детское, глаза круглые, ясные – скучно ему. Смотрит он своими ясными глазами, и заговорить ему хочется. И девушек свободных нет. И у меня, рядом, лицо, по-видимому, неразговорчивое. А паренек книжку читает, толстую, обстоятельную, еще много ему читать. А сбоку у него что-то в сеточке лежит. «Друг, а друг?..» – умоляюще говорит лейтенант. Друг и не шелохнулся. И не то чтобы не слышал – просто дочитать надо. Медленно ползут его глаза вдоль строчки. Есть. Готово. То ли точка, то ли абзац. Поднимает глаза на лейтенанта. Одинаковые у них оказываются глаза. Лейтенант словно счастью своему не верит – так обрадовался, расплылся. «Что это у тебя за книга?» Парень молча приподнимает ее так, чтобы лейтенант мог прочесть название. «Мгм, – говорит лейтенант, не знает он такой книги. – Интересная?» – «Интересная, – наконец говорит парень, опускает ее и снова начинает читать, так же медленно ползет его взгляд. – Про наши места», – добавляет он и замолкает совсем. «Друг, а друг?» Парень опять так же сначала дочитывает до точки, потом поднимает глаза. «А это что у тебя?» И лейтенант показывает на сеточку. Медленно и словно бы не зная, что бы это еще там такое, парень поворачивается и видит сеточку. «Книги? – говорит лейтенант. – Дай почитать?» Парень поднимает голову, смотрит на лейтенанта. «Нет», – говорит. По лицу лейтенанта пробегает отчаяние. «А что там у тебя?» А парень уже снова смотрит в книгу, странный парень. «Альбом», – говорит он. «Дай посмотреть?» Вот ведь ребенок. И лицо у лейтенанта такое, словно он снежную бабу лепит.
Фотоальбом
Парень дочитывает до точки. Откладывает книгу, достает пакет, развязывает тщательные его веревочки и молча подает альбом лейтенанту. Лейтенант смотрит. Буровая, так я и думал, что парень с буровой! Откуда же еще… Я смотрю лейтенанту через плечо – интересно-то до чего! Сколько я этих альбомов пересмотрел! Все одно – и всегда интересно. Вот солдатики стоят. «Служил?» – «Служил». Вот девочки кудрявенькие, шестимесячные. А вот и вовсе актрисы. «Хорошие девочки», – говорит лейтенант. А вот и еще одна, такая же кудрявенькая. «Невеста?» – «Она», – говорит парень. А сам словно бы читает. Чудо, а не парень. Самостоятельный…
А мы все не летим и не летим. Только вдруг по нашей лестнице движение началось. Человек двадцать летчиков, крепенькие, красные мужики с чемоданчиками. Как из бани. Невозмутимо, друг за другом, перешагивают спящих, а наверху – дверца. И лица их ничего не выражают, когда они перешагивают. А потом они все по одному начинают спускаться… Когда же мы полетим, Господи!
