Евгений Клюев - Translit
Посредством такого расширения рамок решения проблемы, лежащей в основе теории Парсонса, теория становится более открытой случайностям. Мы можем непосредственно следовать принципу «order from noise» (буквально с англ. – «порядок из шума») общей теории систем. Теперь не нужно допущения о ценностном консенсусе, проблема двойной контингентности (т. е. пустая, закрытая, неопределимая самореференция) прямо-таки всасывает случайности, она становится чувствительной к ним, и если бы ценностного консенсуса не было, то его следовало бы создать. Система возникает, etsi non daretur Deus (буквально с лат.: «Даже если бы не было Бога»).
Такая переориентация требует дальнейших корректив исходных положений теории Парсонса. Парсонс размышлял о субъектах действия (в нестрогом смысле), выступающих друг перед другом не только с естественными, но и с самостоятельно сформулированными потребностями, удовлетворение которых зависит друг от друга. Такая формулировка проблемы все-таки имеет неприкрытые фланги. Возникает вопрос, что это за субъекты действия (агенты, акторы), названные Ego и Alter, если то, что является в них «организмом» (позднее: «поведенческой системой») и «личностью», выделяется только в системе действия, а не предзадано ей. И еще: как понимать контингентность, если любой определенный порядок возникает лишь на основе проблемы двойной контингентности.
Чтобы получить ответ, мы переносим проблему двойной контингентности на более общий теоретический уровень, на котором рассматриваются конституция и непрерывный процесс осуществления смысла. Тогда об Ego и Alter, как уже отмечено в предыдущей главе, следует говорить лишь как об открытых возможностях определения смысла, которые даны переживающему их или другому всякий раз как определение горизонта. Проблема двойной контингентности существует виртуально, если дана психическая система, переживающая смысл. Она диффузно сопутствует всякому переживанию, пока не сталкивается с другой личностью или социальной системой, обладающей свободным выбором.
Тогда она актуализируется в форме проблемы согласования поведения. Повод для актуализации дают конкретные реальные психические или социальные системы или следы, оставленные ими (например, письменность). Однако голой фактичности встречи все-таки недостаточно для того, чтобы проблема двойной контингентности обострилась; эта проблема приобретает мотивирующее значение (и тем самым конституирующее значение для социальных систем) лишь в том случае, если системы переживаются и рассматриваются друг другом специфическим образом, а именно как бесконечно открытые возможности определения смысла, в своей основе недоступные постороннему вмешательству. Отсюда – специальная терминология Ego и Alter, соответственно alter Ego. Следовательно, понятия Ego и Alter должны оставлять открытым вопрос о том, идет речь о психических или о социальных системах; и о том, допускают ли они тот или иной процесс осуществления смысла.
Соответственно мы должны расширить понятие контингентности, а именно привести его к изначальной формулировке в теории модальности. Понятие образуется благодаря исключению необходимости и невозможности. Контингентное есть нечто, не являющееся ни необходимым, ни невозможным; таким образом, оно может быть таким, каково есть (было, будет), но может быть и иным. Следовательно, понятие обозначает нечто данное (испытанное, ожидаемое, помысленное, пофантазированное) в виду возможности иного бытия; оно обозначает предметы в горизонте возможных изменений. Понятие предполагает данный мир и, таким образом, обозначает не возможное вообще, а лишь то, что с точки зрения реальности возможно иначе.
В этом смысле с недавних пор говорят также о «возможных мирах» относительно реального жизненного мира… Таким образом, в понятии контингентности предполагается реальность этого мира как первое и незаменимое условие возможности бытия{34}.
На экране вибрирующего телефона светилось имя Лаура. «Да святится имя…» – вспомнил он и покачал головой: нельзя позволять себе некоторых ассоциаций.
А судьбу Рольфи все-таки основательно закоротило на этом вот телефоне… ну что ж, спасем теперь еще и Рольфи – поверим на слово незнакомому Гвидо!
– Hallo, Laura…
– Ты почему телефон не берешь? Я уже раз сто тебе звонила!
Блеф на блеф равняется блеф.
– Не преувеличивай. Я видел все твои звонки: сто раз ты не звонила.
– Видел, а трубку не брал? Странно…
Минус на минус равняется плюс.
– Видел-а-трубку-не-брал-странно.
– Что у тебя с голосом?
Плюс на плюс равняется плюс.
– Ничего с голосом. Все нормально с голосом. Тебе просто кажется, что… что ненормально.
– Ты болен?
Ноль на ноль равняется ноль.
– Да, я болен.
– Почему ты так разговариваешь?
И он рассказал ей почему.
Он рассказал ей чистую правду. Что любил ее, что любовь-еще-быть-может… и далее по Пушкину, просто по ходу дела переводя его на немецкий.
Инокультурную Лауру пушкинское признание особенно не тронуло – она только посопела в трубку секунд десять и поинтересовалась:
– «Любимой быть другим»… ты кого-то определенного в виду имеешь – под «другим»?
Свежо обидевшись за непонятого в очередной раз великого русского поэта, он ответил:
– Я много кого в виду имею. Там обобщение было, в последней строке.
– Строке? – не поняла Лаура.
– Это я так образно выразился…
– Выразись точнее, – послала косвенный упрек Пушкину инокультурная Лаура.
И он выразился – на всякий случай, совсем точно. Такая большая точность Лауре тоже не понравилась.
– Тебе не угодишь, – вздохнул он и добавил, чтобы вообще уже не было недоразумений: – Не оставить ли тебе меня в покое, Лаура? Я же оставил тебя в покое.
Лаура начала плакать в телефон, а он, слушая всхлипы, думал.
Он думал о том, на кой вообще сдался Лауре этот старый дурак Рольф и почему ей надо плакать, теряя его. Интересно, кстати, чем занимается Рольф. Небось, скучный какой-нибудь функционер – вроде свена-очей-его, – скучный функционер, каких везде навалом… Но тут приходилось вдруг представить функционером и себя – с учетом того, что они, Рольф и он – один и тот же человек.
Ай, чего ж тут особенно пижонить: были и в его жизни периоды функционерства – так, должности мелко-административного масштаба, на работе с девяти до пяти, телефонные звонки, мэйлы, личные встречи, унылые перепалки со стайкой подчиненных, не очень понимающих, почему это он отдает им распоряжения, а не наоборот. Вроде, образ, для лаур не самый привлекательный, а смотри-ка…
– Ты отчего плачешь-το, Лаура?
– Как «от чего», непонятно разве?
– Непонятно… тут, душа моя, и самой-то тебе ничего непонятно, а ты хочешь, чтобы я понимал! Вот возьми прямо сейчас и задумайся: с какой это я стати плачу? Чего мне конкретно, так сказать, жаль?
– А мне уже должно быть жаль?
– Уже должно быть. Мы расстались, Лаура. Допускаю, что ты этого пока не заметила.
– Мне жаль… мне жаль, что… – Лаура, видимо, честно старалась найти слова, – мне жаль, что меня так любили, а больше не будут.
Неплохо. Эгоистично, но неплохо, черт возьми! Может быть, она и не безнадежна? Может быть, может быть…
– Вот и нехорошо, Лаура, когда тебя «так» любят, а ты любишь не так.
– Об этом ты ничего не знаешь, – всхлипнула она. – А я знаю… – я знаю, что сначала правда любила тебя не так. Ты просто был эдакий прикольный дед, который смотрел на меня все время, а сам стыдился, когда смотрел, мне даже смешно было немножко, но почему-то все равно приятно. И когда потом, во время date в ресторане этом рыбном, куда ты меня пригласил, «Нордзее» называется, помнишь? – я чуть со смеху не померла: Вы-какую-рыбу-предпочитаете, не-хотите-ли-немного-колы, а-как-насчет-кофе… Кофе в рыбном ресторане! Странно, что ты меня там же, в рыбном ресторане, на вальс не пригласил, – ох, Рольфи, ты такой был нелепый, такой допотопный, такой… классный. The best date in my life, чем хочешь клянусь. И тогда все началось, Рольфи! Именно тогда все и началось: что жизнь вдруг стала другой совсем… я не знаю какой, но не такой, как у всех. А уже понятно было, что меня… как это… засасывает, при том, что у тебя семья, и я не должна… и разница в возрасте… такая. Я пыталась! Честное слово, я пыталась остановиться: я переспала с кем-то из сверстников, я несколько раз вдугаря напивалась, я даже гнусного какого-то папика подцепила просто на улице и к нему домой пошла… там, правда, ничего не было… но, что бы я ни делала, я рыбного твоего ресторана не могла забыть – и влюблялась в тебя все сильнее, пока совсем страшно не стало: кошмар, мания. Нет, если мы уже расстались, это ничего, это, может быть, даже и хорошо… я, может быть, когда оклемаюсь, то… Да, да, правильно все, Рольфи. Ты не думай, я же не для того говорю, чтобы тебя вернуть, а чтобы просто ты знал: я уже давно люблю тебя так – и даже больше, чем так. Чтобы ты не заблуждался и не думал: ей что-то от меня надо. Мне от тебя не надо ничего, да у тебя и нет ничего, кроме картин твоих… мне, кстати, непонятных, ты прости, да и в самом тебе нет ничего, почти ничего, есть только истории немножко – твоей, там, личной или общей, не знаю, но этот кусочек времени, минувшего времени, который есть в тебе, он теплый, и его нет ни у кого из моих знакомых… я так люблю тебя, Рольфи! Нет-нет, я понимаю, что уже потеряла тебя, но я так боюсь тебя потерять!
