Виктор Ерофеев - Акимуды

– Я ненавижу этот мир, – хрипло рассмеялся я.

– Глупости!.. Это мои фантазии…

– А на самом деле?

– Не было этого самого дела!

– Нет, правда!

– Вот так всегда… Самого интересного никогда не узнаешь… Ходишь всю жизнь вокруг да около.

Я не стал возражать.

– Тебе надо было, родной, жениться на мне… Тогда… Много лет назад… Ты испугался… – Она тянула слова. Она гордилась своим хорошо сделанным аристократическим лицом.

– Перестань… Все не так… Так куда тебя направляют?

– Куда? В могилу.

– Что?

– Обратно в могилу! Нас, всю твою команду, отправляют по могилам. Мы здесь больше не нужны.

Я – не пророк, но я был готов поспорить на что угодно, что православная цивилизация разлетится у нас на к уски. Участие мертвых в народном хозяйстве страны не дало ощутимых результатов. Я ошибся в сроках. Я думал, ее хватит на два-три поколения. Ника однажды назвал срок в триста лет; он явно ошибался, однако я тоже ошибся. «В жилах наших людей течет не православная кровь, – утверждали отпетые либералы, – а архаическая жижа. Поскребите русского, и вы найдете там – кого? Нет, не татарина, а православно-языческий бленд».

Как свидетелю своего времени мне чужды поспешные выводы. Однако мертвый мальчик Славик был скорее язычником. Хотя, с другой стороны, он был нашим христианским мальчиком. Или все-таки язычником с православным отливом. Или наоборот. Не знаю. Но он победил. Он задавил православную цивилизацию. Он поднял бунт обманутых людей, обиженных гусениц, оскорбленных тварей. И простой народ поверил в него.

Бунт Славика не подлежил логическому анализу, потому что Славик отвергает всякую логику. Славик попеременно и одновременно выступает за церковь и против церкви, за начальников и против начальников, за солнце против луны и за луну против солнца, он выступает за бутсы против кроссовок и за кроссовки против всей другой обуви. Он то за водку, то за пиво. Если спросить его, где находится нужная вам улица, он пошлет вас в обратную сторону. Он верен своей футбольной команде, но он неверен самому себе. Он поднимается и опускается на лифте в один и тот же момент. Он отвергает свой собственный бунт во имя порядка, но ненавидит выбрасывать мусор в урну. Он ненавидит шевелиться, но в тир пострелять он пойдет за милую душу.

Бунт Славика войдет в историю как бунт черной дыры против всех. Даже Акимуд устал вертеть головой, стараясь угадать траекторию этого бунта. Нажав всем на яйца, Славик растревожил и возбудил неожиданные пласты образованного населения.

Бунт Славика привел к тому, что православная революция на пути к православной цивилизации споткнулась и двинулась назад. Это не значит, что страна вернулась к общим ценностям и перестала сбрасывать себя с самолетов в северные моря. Она продолжала сбрасывать себя, но ум страны стал занят шансоном.

Не важно, кем Славик был при жизни. Был ли он гопником, футбольным фанатом, любителем Георгиевской ленточки: «спасибо деду за победу» – все это не имеет никакого значения. Он восстал из мертвых как уязвленное чувство справедливости, как мститель. Он бросился искать врагов России и обнаружил их во всех русских людях, включая самого себя. Но вместо отчаяния в нем проснулась жажда полного очищения от мысли. Вот так же, как ярко-красная краска и мелкие колонны многих православных храмов напоминают европейскому путешественнику ашрамы Индии, идеи Славика вгрызались в неведомый ему самому Восток и находили отклик в русских сердцах. Он не пощадил никого. Он собрал вокруг себя сторонников подобного очищения, и, видимо, Акимуд отдал ему часть своей сущности, потому что он стал непобедим. Вместо слащавых гимнов церковников он предложил рентгеновский снимок души. Страна зазвенела от чистоты изумительного безумия.

– Митингуют, митингуют, надоели! – Левый таксист, малый лет тридцати, скорчил рожу и зевнул.

– А вам все это нравится? – не выдержала Катя.

– Перестань, – шепнул я.

– Чего бунтуют? Бесполезняк! Россия всегда будет Россией. А вы что, на митинг?

– Да, на митинг! – заявила Катя.

– Вы живой или вечный? – спросил я.

По последней политкорректной моде нас обязали мертвяков называть вечными.

– Ну, живой… – нехотя откликнулся шофер.

– Не люблю жлобов! – Зяблик хлопнула дверью, выходя из старой тачки на Пушкинской площади.

– Вы потише с дверями! – рявкнул на нее водитель, выскочив из машины. – Убить тебя мало!

Смущенный, не зная, дать ему в морду или денег, я сунул ему тысячную купюру нового образца, с цветным изображением семейного склепа, он не хотел сначала брать, но потом взял и, злобно хлопнув своей дверью, умчался вдаль.

У входа в сквер нам попался мой бывший помощник Тихон. Я приветливо помахал ему. Он подошел к нам и тихо сказал:

– Я не советую вам здесь находиться. Закон жанра. Готовится провокация…

– Сам ты – провокация, – цыкнула на него Зяблик.

Тихон растворился в пространстве.

Мы стояли на Пушкинской площади, человек двести, не больше, и держали над головой самодельные флаги с черепом и костями, перечернутые крест-накрест красными полосами.

Мы – это остатки недобитых блогеров, горстка журналистов, полунищие тетки с интеллигентными лицами, пожизненные диссиденты, которые всегда и во всем были против всех режимов, десяток знакомых мне по старым временам графоманов, несколько усталых знаменитостей довоенной поры. Я залюбовался преданными нашему делу студентами и студентками, с их легким молодежным цинизмом.

– Труп всегда не прав! – скандировали молодые радикалы.

– Их некрофобия слегка отдает расизмом, – неодобрительно заметила Зяблик.

– Согласен, – кивнул я. – Но я против трупного гедонизма, переходящего в надругательство над живыми.

Начались выступления, проклинающие режим мертвецов. Зяблик тоже взяла слово. Когда она взяла слово, все замолчали, потому что все знали, что она – сестра Лизаветы. Зяблик взяла в руку мегафон и сказала:

– Народ! В подпольных лабораториях Москвы уже разработан спрей, превращающий мертвецов в пыль. Мы их будем опрыскивать, как тараканов, и изведем всех до одного!

Вокруг нее забегали фоторепортеры. Студенты и студентки стали подпрыгивать, как зайцы. В перерывах между выступлениями мы кричали:

– Россия для живых! Россия для живых! Россия для живых!

И еще, до хрипоты:

– Мертвых долой!

– Мертвых долой! – яростно кричала Зяблик.

Поколебавшись, мы решили пойти по Тверской до Красной площади, но как только развернулись в беспорядочном марше, перед нами возникла стена мертвяков в космических шлемах. Мы думали, что все кончится, как обычно: нас отдубасят, растащат по обезьянникам, еще раз изобьют, посадят на десять дней за мелкое хулиганство и отправят домой. Но вместо дубинок в руках у космических полицейских оказались автоматы.

К сожалению, у нас не было ни одного флакона с антимертвяцким спреем, мы бы их всех опрыскали. Кроме того, мы не знали, что прошлой ночью мертвяцкая полиция уничтожила все три подпольные лаборатории, изготовлявшие антимертвяцкий спрей. Позже я узнал, что штурм подпольной лаборатории в районе Шаболовки был действительно опасным для мертвецов, потому что ученые прыскали на них, и они растворялись в воздухе. Однако героев-ученых удалось все-таки расстрелять.

Над площадью зазвучала всем знакомая мелодия «Добро пожаловать на кладбище!..» в исполнении вокальной группы вольных танкистов. С недавних пор это был гимн антимертвяцких боевиков. Надписи «Добро пожаловать на кладбище!» появились и на главных воротах московских кладбищ. Их срывали сами мертвецы. Мы же кричали в лицо мертвякам: «Мертвяки – на кладбище!» – и хохотали, а им это было особенно неприятно. Мелодия оборвалась. Раздались автоматные очереди.

Это было новое Кровавое воскресенье. Убили студентов. Убили студенток. Мы все попадали на землю, и тут я увидел Славика. Это он командовал парадом. Это он нас убивал.

В последнее время Славик стал крупной государственной фигурой. Он рос как на дрожжах, он уже оттеснил Главного, он выгнал его из поместья на Рублевке и отобрал у него всех собак. Самсона-Самсона он возвысил до вице-премьера и поселил в собачьей конуре. Славик полюбил одинокие велосипедные прогулки вдоль Москвыреки. Он бросался в свою охрану гантелями, а потом играл с охраной в домино, пил русское пиво. Славик стал главнокомандующим, носил чемодан с ядерной кнопкой, разогнал Думу, выслал Патриарха на Соловки и тоже посадил на цепь. Славик запретил правящую партию Братья и Сестры и самолично управлял Россией.

Россией он управлял деспотично, самодурно, но справедливо. Скоростную дорогу Москва – Петербург он отменил за ненадобностью. Петербург переименовал в Петроград. Народ при нем занялся народным промыслом. Вырезали деревянные ложки. Производили, конечно, всякую дрянь, однако с большим умением, я бы даже сказал, с выкрутасами. В правом ухе носил Славик брильянтовую серьгу, порол на конюшне девок из модельных агентств, ходил с топором на медведя.