Наталья Рубанова - Повесть Белкиной

«Y-a-t-il du courier – йа-тиль дю курье – pour moi – пур муа?»[12]

Кто-то, в Париже…

Никогда.

Да хранит тебя святая Женевьева.

Если. Ты. Существуешь.

Сто пятое ноября

Когда мой б.-у.шный возлюбленный снова проявился в мире Й. пк. н, я рассказала ему про е.б. А он пожал плечами: «Ты – мой интоксикант, я отравлен тобой с того самого бородатого года, когда…» Но я перебила б.-у.шного возлюбленного: «Бороды нынче не в моде», и заговорила о е.б.: «Понимаешь, если каждая сволочь будет судить, например, о музыке Шуберта по историям его болезней, то…» – но теперь мой б.-у.шный возлюбленный перебил меня: «К примеру, Шопенгауэр размозжил голову о каменную стену. Ну и что? Тебе-то какая разница?» – «Мне? – я опять завелась. – Мне?» – но он снова не дал сказать, и слишком поздно позвал замуж. – «За что ты меня так ненавидишь?» – усмехнулась я и свернулась клубочком, как ёж. А, свернувшись так, вспомнила один бородатый год, в который играла с рифмами, и моему возлюбленному – тогда он еще не был б.-у.шным – они нравились. «Я не удивлюсь, если ты когда-нибудь покончишь с собой, – сказал он как-то в приступе кровавого откровения. – Для таких, как ты, это характерно. Некоторые авторы, особенно женщины…». Я тогда смолчала, но подумала, что никогда в жизни не стану гладить его рубашки, как до сих пор делает это его замечательная жена, и больше к нему в страну Й. пк. н не приезжала.

Ромка открыла Америку. Америка открыла Ромку. Так, континент за континентом, Ромка и Америка открывали друг друга.

Америка родилась 12 октября 1492 года: она была гораздо старше Ромки, правда, о том не подозревала. Америка образовала для Ромки два материка – Северный и Южный, да провела границу: то Дарьенским перешейком от слишком назойливых отгородится, то Панамским.

– Ты Мой Новый Свет! – часто повторяла Ромка Америке.

– Зачем ты подражаешь Vespucci? Это он назвал меня Новым Светом!

– Ты Мой Новый Свет! – улыбалась Ромка, и отодвигала от себя книгу о мореплавателе, окрестившем Южную часть ее Америки Новым Светом. То, что лишь часть, Ромку почему-то радовало, ведь кое-что она назовет по-своему, и никто не посмеет ей помешать!

– Ты тоже мечтаешь найти кратчайший морской путь в Индию? Тоже хочешь быть Колумбом? – удивлялась неоткрытая часть Америки, Ни-Северная-Ни-Южная. – У тебя есть три каравеллы? Ты сможешь пересечь Атлантику на трех каравеллах?

– Не знаю, – улыбалась Ромка. – А тебе так нужно, чтобы я сделала еще и это?

– Когда-то один человек, имя которого занесено теперь в справочники, открыл меня. У него было три каравеллы – «Санта Мария», «Пинта» и «Нинья». Он достиг Саргасова моря, а в мой день рожденье – острова Самана.

– Когда у тебя день рожденье?

– 12 октября 1492-го. Но я хочу изменить дату. Заменить на сегодняшнюю – ведь я родилась заново! Нет, заживо…

– Какая ты древняя!

– Кто ты? – растворилась Америка в Ромкиных глазах. – Почему мне так легко, так хорошо с тобой? Откуда ты взялась? В твоем имени заключено полмира – Roma, Рим, «Roman de la Rose», романс, ром, романский стиль, романтизм, романш…

– Что такое романш? – спросила Ромка.

– Желоб в Атлантическом океане. Недалеко от экватора. Глубоководный. Хочешь, посмотрю? – Ромка не успела сделать останавливающего жеста, как Америка уже открывала толстенную книгу: – Вот, нашла! Длина 230 километров, средняя ширина 9 километров, глубина до 7856 метров! Но ты… Ты – больше. Шире! Глубже! Я не могу без тебя! Ты – мой вечный город, Мой Рим!! Ты стоишь на мне, как на Тибре! Твоя устремленность к свободе бесконечности безгранична. И, хотя мечта далека от реальности…

– Ты – моя мечта. Ты – реальна, – Ромка взяла Америку на руки, забыв о разделительном перешейке между Северной частью и Новым Светом: Ромкина Америка была Ни-Северная-Ни-Южная, а потому – ее собственная. Та, которую только Ромка и открыла.

– Знаешь, – мечтательно протянула Америка, – знаешь, я никак не могу понять, почему… – но ветер Атлантики заглушил ее слова; Ромка прижалась спиной к спине Америки, и горячо зашептала:

– Я открыла тебя, слышишь? От-кры-ла! Я открыла тебя так, как никто до меня не открывал: не мог! Как не откроет никто после! Ты самая настоящая из всех Америк, единственная! Ни-Северная-Ни-Южная!

– Хочешь рому? – спросила вдруг Ромку Америка. – Сбраживание и перегонка сока с сахарным тростником иногда нужнее воды.

– С тобой я хочу всё, – просто ответила Ромка. – Всё включено! Зачем мне жить без тебя? Это и так продолжалось достаточно долго, – Ромка поднесла к губам стальную кружку.

– Первый раз я родилась 12 октября 1492 года, – прошептала Америка, отворачиваясь.

– Это только запись. На самом деле, ты родилась 22 февраля 2003-го.

– А ты? – вспыхнули щеки Америки.

– И я…

Все дороги Америки вели в Рим. Все дороги Рима вели в Америку.

Так они и жили: Ромка и Америка.

Сто шестое ноября

«Лягушачье кваканье» – не только сказка Андерсена. Лягушачье кваканье тысяча девятьсот девяносто неважного года до сих пор – непонятно почему, молодо-зелено? – звенит в ушах. А еще помню небо: оно низкое-низкое, а звезд на том небе столько, сколько в жизни больше я не видела ни «до» ни «после» времён Й. пк.н. Мы держались за руки в ту ночь, и томилась я от своих «страстей» абсолютно также, как теперь над ними посмеиваюсь. Мой б.-у. – шный возлюбленный, думавший, что она будет всегда, подшучивал над моей – им – раненостью (впрочем, беззлобно и отчасти восторженно). Он был всего лишь мужчина, тогда как я – женщина, и в этом заключалась вся наша разница: в чудовищной пропасти – несмотря на все чудесные «ню». Stop! Это всего лишь знак, что нужно остановиться. И мы останавливались. А потом делали то, что делают все дотягивающиеся друг до друга особи, оставшиеся наедине, и я видела над своей головой звездное небо, а он различал лишь темную землю, и мы настолько по-разному смотрели на этот мирок со всем его лягушачьим кваканьем, супом из колбасной палочки и старым уличным фонарем, что даже не смогли друг друга возненавидеть. Теперь, когда все это – всего лишь не всегда красивая быль, мне захотелось разместить страну Й. пк. н на карте моего исчезнувшего мира. Так слепой нащупывает палочкой бордюр, которого никогда не увидит.

…и разместила.

Сто седьмое ноября

День. Кто-то смотрит на мир сквозь разноцветные стекла очков. От этого мир, само собой, кажется радужным. Ему. Ей. Остальные не при делах. Остальным до их очков и дела-то никакого нет. Покамест не является обыкновенное Чудо. Вот тогда все замечают, что у NN очень классные ушки – миниатюрные, плотно прижатые к тому, к чему и должны быть прижаты.

– При чем здесь ушки, дура? – А это травка, медвежьи ушки называется, от почек… – Я тебе щас покажу, где почки! Ушки, блин…

…и ночь. Стекло. Чистое. Не сразу ведь привыкаешь к грязным разводам.

А те разводились шумно – со скандалом и мерзким дележом.

Потом воз и маленькая тележка страшных глупостей взорвалась в метро. Он там был? Или она?

Стоп-кран. В газетах: «теракт», «тротил».

…а на улице рыбу живую продают…

И как пошла-то! Легко! Ночь, улица… Где-то. Я больше не знаю. До фонаря… Нет, пожалуй, все-таки, не уверена. Не уверен – не обгоняй… Аптека закрыта… Да я и не обгоняю. Впереди Mitsubishi Pajero c пробегом 69 тысяч кэмэ… «Восьмерка» отдыхает.

Быстро, удобно, комфортно. Бессмысленный и тусклый свет… Я не/благоразумно брожу пешком. Так не говорят – «брожу пешком», нужно – «хожу». Знание языков приветствуется. Кто не говорит? Кому это все нужно?! Глотаю снег. Живи еще хоть четверть… Минус тринадцать. Минус один мозг. Все будет так…Черт! Черт, черт, черт! Ну почему все должно происходить медленно и неправильно? Тварь ли я др.?… Исхода нет… Чтобы не успел загордиться человек…Умрешь – начнешь опять сначала… Чтобы не было мучительно стыдно за бесцель… Лишние люди, Онегин и Печорин… Чтобы человек был грустен и растерян… И повторится все, как встарь… Какое-то там кватроченто… Я не знаю? Или все-таки не уверен? Экспрессионизм – это такое на… Ночь, ледяная рябь канала…Не уверен – не обгоняй… Вот и брожу пешком… Японцы любят морепродукты… причем здесь японцы? Аптека, улица, до фонаря…

Я захожу в «Дары моря»: там много кальмаров, креветок и прочих гадов. Какая-то рыба разглядывает меня сквозь стекло: чем не взгляд военнопленного?

Рыба умна – рыба всегда молчит, это большой плюс, поэтому я и покупаю ее, а вскоре выпускаю в большой эмалированный таз. Мы долго изучаем друг друга: она и я. Наверное, у нас есть общие темы для разговора. Но я общаюсь с ней на пальцах – ведь я, как и рыба, говорить не могу: так бывает.