Наталья Рубанова - Повесть Белкиной

Приветик, подруга! Ты не звонишь, не пишешь.

Я была на бизнес-тренинге, теперь я знаю, как попасть в один процент успешных людей, как достигнуть поставленной цели.

Могу и тебя научить. В пятницу и субботу иду на другой тренинг, так что, подруга, я скоро разбогатею.

Осталось только встретить любимого.

– А я чё видела-то? Видела-то – чё? Эт говорить легко только, что все можно – р-раз! – и с начала, с листа чистого… Где он – чистый лист этот, кто его выдумал? Помню, в юности мать дневник мой нашла – да не «дневник» даже: так, блокнотик, а там… Да что говорить! Прочитала… Потом, пока первый раз замуж не сходила, все шлюхой припечатывала… Сама-то, можно подумать, правильной была! Но тут как нашло на нее: может, по себе судила, не хотела, чтоб я ошибки повторяла… А мне ее – не нужны были, своих хотелось: все самой прочувствовать, ощутить… Не знаю, как объяснить, да и зачем уж – все равно с двумя детьми хана мне… Я-то раньше боялась, что от Витьки дебил родится – пил он. И отец его алкоголик, да и мамаша поддавала… Чего вышла? Да было-то девятнадцать… Все доказывала: сделаю, как захочу – зачем?!.. Ей доказывала… Дура… А потом – Игорь, да… Уж утро, а все друг от дружки не оторваться… Мне ни с кем потом так хорошо не было… Жена, конечно, скоро узнала: разбежались поначалу… Женька-то мой, шкурой чую, тоже сейчас изменяет. С такой же козой, поди, что и я в девяносто первом… Иначе какого черта каждый день до двенадцати «по работе» ездить? Знаю я эту его работу… Женька ведь – Витькин друг, отбил он меня у него, уже когда Юрик родился. Ну, развелись… Скандалил: «Не отдам сына!»… Потом, правда, сам понял, что со мной-то ему лучше. А зарабатывать – нет, не умел: я от экономии этой проклятой вешалась уж просто… Еще свекровь… Все подзуживала, все за спиной… «Вероника шибко гордая, всё молчит, никогда ничего не расскажет – и не знаешь, что у ней на уме…» А мне о чем с ней говорить-то? Жаба, честно – жаба. И пальцы на ногах ужасные – кривые, с желтыми ногтями… Вечно босиком по квартире… Меня аж до тошноты… а когда беременная ходила, так вообще на стенку лезла – не могла я эти когти ее видеть, и все… Да… Мы-то с Витькой, конечно, в свое время погуляли: очень быстро только прошло время это… Как испарилось… А Женька мне всегда нравился, нас друг к другу тянуло – ну и кто виноват, что встретились на полгода позже, чем нужно было? Правда, иногда думаю – «А нужно ли было?» Папашка Витькин как узнал, что мы разводимся, совсем одурел – я от него в комнате раз заперлась, дверь шкафом задвинула; Юрка в кроватке плачет… Боялась, свекр дверь-то эту вышибет к чертям…

Потом к матери перебралась, в однокомнатную… За Женьку через полгода вышла. Зачем?… А по любви. Сначала-то все хорошо. И к Юрику он всегда, как к сыну родному… Ну, переехали на Новопесчаную. Вид из окна хоть нормальный, не то, что в хрущобе Витькиной. Деньги у Женьки тогда водились, баловал меня жутко, что было – то было. А я, честно, как школьница влюбленная: даже есть перестала. Потом Олежек родился – быстро все как-то. Я, конечно, не работала – двое маленьких, помочь некому: мать-то себя убила… Она вообще странная была, с закидонами… Всё антидепрессанты глотала… Я сначала не плакала – как в ступор какой вошла, не верила… Как же так, думаю, неужели правда? Да что там говорить… А Женька закодировался – зашибал-то сильно, сам уж не справлялся… Одно время вообще с катушки сорвался: запои по месяцу… Как-то раз зимой у магазина уснул. Деньги вытащили, конечно, документы тоже, мобильник, ключи… На работе его долго терпели, а потом все одно уволили: кому пьянь-то нужна? Сидели без ничего даже не помню, сколько: детей на ломбардные денежки кормили – было хоть, чего сдать… А Женька нажрется, и давай орать: «Проваливай, сука!» – дальше мат-перемат. Наутро не помнит ничего, потом опять – сказка про белого бычка: где деньги брал, не знаю… Потом, говорю, закодировался: вроде полегче… Но как срок подходит, дрожу: да еще Юрик с Олежеком болеют – то один, то другой, не продохнуть… Когда для себя жила – не знаю. Не помню. Может, и не было такого. А Женька возвращается в ночь… ха, работает. Все выходные «на рыбалке»: а куда уйдешь? Ни устроиться куда – в саду сразу болеть начинают, ни квартиру снять – не на что, ни мужика завести: кому я с двумя нужна? Да и привыкла… Живу. И нечего про «чистый лист»: мой исчеркан весь. На кладбище лишний раз не вырвешься… Так все глупо, девочки…

– Глупо… А я вышла в двадцать семь. Мужа, видите ли, официального захотелось. «Муж в законе», ха! Вышла… Сначала все идеально: и заботливый, и нескучный… Про постель – вообще песня: соседи снизу приходили – скрип им, видите ли, мешал… Макс не красавец – да, как говорят в таких случаях, не очень-то и хотелось: «другим» брал – и это «другое» все недостатки до поры до времени перекрывало. Но вот когда «пора» пришла…

Мою как-то пол – толкаю, значит, швабру под кровать, а швабра-то на что-то натыкается. Я нагибаюсь: смотрю – тапок мой старый. Странно, думаю: выкину сейчас, чего валяется. А достаю – слышу: звенит внутри что-то. Я рукой – внутрь, а там все цепочки мои золотые, кольца-серьги, браслеты все – в мешочке-то целлофановом… Я – к Максу: «Что за дела?» В общем, девочки, в автоматы он играет – несколько раз всю зарплату за вечер просаживал. Говорят, болезнь… А по мне – так дурь. В прошлом месяце он этой дури на двадцать тыщ…

– А я так за Рубцова и не вышла, а хотелось… одно время. Даже не знаю, что в нем и привлекало-то больше – он сам или квартирка. Возможно, квартирка: цинично? Ну, не двадцать… Что сказать: ревновал. После работы сразу домой бежала – только б не подумал, будто я «с кем-то». А мне, девочки, Рубцов… Черт! Может, любила… пока жить вместе не начали. Не отпускал ведь никуда, а потом, когда все равно уходила, в молчанку играл – по три дня, по шесть… Пыточка тоже, знаете ли… Клетка плюс кухня. Я четыре раза сбегала – и толку? Он приезжал, умолял… Психопат. А через неделю все сначала. Курица ему нужна, а не кошка. А я-то – кошка… Вот опять ушла, он еще не знает…

– Дамы, а я пока разводилась, думала сойду с ума: концерт, дележ книг, картин, собак – таксик черный гладкошерстный и таксик песочный длинношерстный (слава богу, без детей обошлись)… Этот еще в скрипку-то – стулом… Мразь бездарная… Всё, сыта. Никаких фаллосов больше. Бородок. Никаких галстуков с бабочками. Ни-ког-да. Живу с Региной: как по нотам – легко с ней…

– Бабы, да сколько ныть можно? Я вот, например, счастлива. Да, счастлива. У меня муж, ребенок. И… больше ничего не надо – лишь бы здоровы…

– Ты чё, Верк, перегрелась? Муж-то бросил, все знают…

– Уже? Ах, как хочется, чтоб как у всех – да где ж его взять, нормального? Да хоть какого-нибудь… Люстру повесить…

– Забудь про нормального. Электрик тебе нужен, дура.

– Чего эт ты на ней крест ставишь? Может, Верка вообще звездой станет.

– К осени, ха!

– Ага. А что взять со звезды? Только свет в конце туннеля…

– Все бы тебе смеяться, Софочка!

– Помню, был у меня банкир… Скупой, правда, скотина: максимум, на что мог раскошелиться, так это на торт с вином. Повозились мы с ним с месяц: ненавижу жадных мужиков. Он – каждый раз, когда в постель ложились, пел: «Я мечтаю купить тебе шикарное белье!» А я ему как-то: «И что же тебе мешает?». Видно, банкир до сих пор считает меня очень корыстной особой…

– Вот раскудахтались! Что, кроме как о мужиках, и поговорить не о чем?

– Да помолчи лучше, Рит! Ты у нас вообще особый случай.

– ?…

– Да не любила ты… Никогда. Никого.

– Зато сплю крепче…

– Девочки, не ссорьтесь!

– Надюх, налей еще…

– Да я вот и…

– Закусывай, закусывай давай! Я полночи пекла…

– Да, супер! Рецепт дашь?

– Да я на глазок…

– А глазок у тебя о-го-го! Вон, администратор щас как таращился!

– Девочки, может, жару поддать?

– А и поддай!

– Попарь меня, Мариш, веничком!

– Ага, получше ее отходи – смотри, попу какую себе наела! И теперь жалуется, что ее не любит никто!

– Ой-ой-ой…А-а-а…

– А ну, не скули… Зой, да ты че? Че, так больно? Ты че ревешь?

– Девки, у нее истерика, давайте холодной водой…

– Какой водой – пива еще…

– А может перегрелась?

– Да ладно, перегрелась – я ж говорю: истерика.

– Много ты знаешь…

– Поль, стихи почитай, что ли… обстановочку разряди…

– Какие стихи, солнышко, пропила я все стихи…

– А ты вспомни… как в девяносто пятом, а?…

– Не вгоняй в краску, я тогда влюбленная была и глупая…

– Поль, почитай…

– Не-а, совесть не позволяет…

– А пить тебе твоя совесть позволяет?

– Пить позволяет. У нас с ней договор.

– Да ладно, почитай…

– Не обещайте деве юной…

– Девочки, милые, как же я вас всех люблю…

Лечить больное горло мороженым, открывать ставни, которых нет, впускать сиюминутное солнце (из-за этого – почти не выходить из дома: ждать, что все решится само), изображать перед собой клоуна, слышать вой собаки и плач кота, тратить последние деньги на тысячу маленьких ненужностей, решать уравнения с абсолютным количеством неизвестных, искать качество слов, что никогда не будут написаны – и, тем более, сказаны, жевать трехмерную жвачку – не стану: фи, «…да это дурной тон!». Сделаю по-другому – раскрашу рукопись углем, нарисую рожу, покажу ей язык, выругаюсь, отвернусь к стенке. Не вспомню, как раньше. Бабская проза! Скукожилия…